Край

– Я исследовать краенитовый пыль, – рассказывал он. – На мои экземпляры действовать безотказный.

Тальберг молчал, глядя в зеркало перед собой и переживая за уверенность движений Шмидта. Карл, казалось, ничего не замечал и спокойно брил, виртуозно соскабливая пену с удивительной скоростью и легкостью.

– Я пробовать на змеях, и они становиться агрессивный и подтверждать мой теория, – рассказывал Шмидт. – Die Kante вызывать повышенный агрессивность у змей. Но я решить не останавливаться и испробовать пыль на себе!

У Тальберга самовольно поднялась левая бровь. Ему стало чрезвычайно любопытно, к каким же выводам пришел Карл в краенитовых изысканиях.

– Я быть осторожный, но это сложно. Я проделать много раз и, понять, что пыль не вызывать агрессивность и злость, как можно показаться…

Шмидт сделал паузу, чтобы аккуратно выровнять виски, но Тальберг решил, что тот нарочно нагнетает обстановку для поддержания любопытства.

– Ну? – не выдержал он.

– Не дергаться, – попросил Карл, – я не закончить. Так фот, я долго думать и анализирофать мысли и ощущения, это сложный. Я записыфать, что чувствофать. Я не есть уверенный, что мои выводы прафильный, но пока я не мочь предложить другое решение…

«Да сколько можно тянуть?» – подумал Тальберг, позабывший об угрозе быть зарезанным опасной бритвой, тем более что процесс подходил к логическому завершению.

– Я думать, пыль вызывать страх, – сказал Шмидт и объявил, оценивая со стороны качество работы: – Готово!

– Страх? – удивился Тальберг, беря из рук Карла полотенце и вытирая с лица остатки пены.

– Не простой, а страх потери самого ценного. Не дорогой, а ценный – полезный умение, близкий человек, личный качество, памятный предмет. А агрессия рождаться из попытка защитить это, даже если опасность для него нет. Можно поверить в самый невероятный угроза. Кажется, так действовать. Такой теория. Змеи примитивные, у них страх один – умереть, а люди отличаться.

Тальберг задумался над версией Шмидта, водя рукой по гладко выбритым щекам и пытаясь вспомнить что-то в подтверждение этих измышлений.

Вспомнился Самойлов, бегающий по институту с ножом и кричащий про темы, бывшие основой его финансового благополучия. Наверняка, он полагал это самым ценным и старался защитить, подозревая конкурента в молодом и способном Володине. И именно в этот день Самойлов получил краенитовую пыль для исследований. Все сходилось.

– Наверное, он вдохнул краенит, и тот на него подействовал, – пробормотал Тальберг.

– Кто вдохнул? – запутался Шмидт, в своей автономии оторванный от общественной жизни и про Самойлова не слыхавший.

– Неважно, – отмахнулся Тальберг и спросил, неумышленно переходя границы приличного: – Какой у тебя самый главный страх?

– Я не говорить, – смутился Шмидт, укладывая бритвенные принадлежности в ящик.

Тальберг понимающе кивнул.

– Я собираться прекратить исследования и через месяц вернуться домой. К жене и детям, – неожиданно сообщил Карл.

– Ясно, – Тальбергу стало грустно. Шмидт оказался самым близким человеком и фактически единственным настоящим другом. – Знаешь. Смотрю на тебя, и кажется, будто ты сказочный персонаж из другого мира. Есть в тебе нечто инфернальное, словно ты вселенной ошибся.

– Я у вас себя тоже так чувствовать, – признался Шмидт. – Поэтому я хотеть домой.

Тальберг осознал причину собственной ярости на день рождения Лизки, и все стало по местам. Его просто ввела в заблуждение краенитовая пыль.

Зато теперь он знал, что боится потерять сильнее всего на свете. Даже если угроз в действительности нет. Или они невероятны.

– Можно уверовать в любую немыслимую угрозу? – переспросил Тальберг, оценивая, насколько невозможную опасность для его семейной жизни представляет Платон. – Так сказать, поверить в три невозможности до обеда, – пошутил он.

К его удивлению Шмидт с каменным лицом ответил:

– Да. Именно. Главное, суметь остановиться после первой. Потом быть поздно.

– Честно говоря, у меня от всей этой зауми голова кругом идет.

– Это бывать, – согласился Карл.

– Не то слово, – добавил Олег.

– Что? – дернулся Тальберг. К счастью бритвенные процедуры закончились, а то ходить бы ему без ушей или носа.

– Что «что»? – не понял Шмидт.

– Спокойно, – сказал Тальберг то ли Карлу, то ли себе. – Мне срочно надо сходить по нужде.

Он отравился в туалет, разумно предположив, что общаться с воображаемым другом при Шмидте будет неуместно. Идти туда с чучелом зайца выглядело не менее странно, но Карл промолчал, сделав скидку на возможную невменяемость, вызванную продолжительным запоем.

– Говори, ушастый, – потребовал Тальберг, ставя Олега на подоконник и запирая дверь на щеколду.

– Лучше по имени, – заяц откинулся назад и принял вальяжную позу большого начальника. – Что говорить-то?

– Говори, когда от меня отвяжешься.

– Нет, ви посмотрите на этого поца, не успел, значит, познакомиться, как норовит избавиться.

– Не увиливай от ответа, а то могу и уши оборвать, – пригрозил Тальберг.

– Неприятно, но не смертельно. Твое подсознание найдет какой-нибудь другой объект для визуальной материализации, хоть и не такой симпатичный. Предпочтешь общаться со сливным бачком? И каждый раз, когда захочешь по маленькому или, еще хуже, по большому, он будет с тобой булькать за жизнь.

Подобные перспективы не радовали.

– Это навсегда? – обреченно спросил Тальберг.

– Наверное. Не знаю, – заяц пошевелил ушами. – Я лишь подсознание, знающее не больше тебя. Я просто наблюдательней, ты же никогда не в курсе событий. Боже, как можно так жить? – картинно возмутился Олег. – Собаки охранников получше тебя осведомлены в делах института.

– За какие грехи мне такое наказание? – взвыл Тальберг. – Я с тобой с ума сойду. Уже сошел.

– Есть некоторые соображения, – проговорил заяц, откуда из-за спины доставая сигару и прикуривая от материализовавшейся из воздуха зажигалки. – Ты с Краем полтора десятилетия работаешь, каждый день прикасался к краениту. Оно, конечно, не пыль, но действует через поры на руках. Медленно, но верно, по капельке.

– Возможно, – в свою очередь задумался Тальберг.

– Вспомни, когда впервые почувствовал, что Лизку теряешь? – продолжал заяц. – Хотя бы приблизительно.

– Года три назад. Тебе лучше знать.

– Вот-вот. Сначала в легкой форме, а потом становилось хуже и хуже, пока не сорвало.

– Логично, – согласился Тальберг с собственным подсознанием. – И какие из этого выводы?