Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Выгнать директора ЛАХУ Валентина Ивановича Шелкова, много лет, с пятьдесят первого года, прекрасно руководившего школой? Назначить вместо него какую-то невнятную, ничем не примечательную даму (нет, даже не даму, простую тётеньку, клушу!) из обкома партии, ничего не понимающую в балете, написавшую какую-то брошюрку о Дворжаке – и всё?! Шептались, что её (как мы её назовём? Ивановой? Петровой? Клушиной?) понизили за какие-то служебные проступки, но Клушина была идейной и подкованной – пусть руководит этими балетными, чтоб им неповадно было просить убежища на загнивающем Западе! Появились и подобные ей – неразличимые двойники (какая старая, истинно петербургская тема!), такие же партийно-идейные клушины в безлико-бюрократических костюмах, проводили какие-то беседы, смотрели подозрительно, писали длинные отчёты.

Страшные, смутные времена… на море чёрная буря.

На даче

– Вася, зайди ко мне! – новоназначенная дама… как её? Имя-отчество не вспоминалось – просто одна из клушиных… интересно, что ей надо?

Ему хватало других, домашних переживаний и неприятностей; приходя в училище, он словно сбрасывал тяжкую для подростка ношу ужасных семейных сцен, оставлял всё плохое за дверью, а здесь танцевал, сочинял, творил… так не хотелось заниматься никакими интригами, никакой политикой!

Дома тоже было смутное, непростое время.

Отец, как настоящий мужчина («родить сына, построить дом, посадить дерево»), всё своё свободное от работы время посвящал даче. И ладно бы – только своё: нет, служить его идее обязана была вся семья. После инфаркта и (хотя Михаил ни за что не признался бы в этом даже самому себе!) после разочарования в сыновьях, которые росли не такими, какими он их себе представлял, он спроектировал дом, и Вася с Мамой должны были ездить туда и работать на этой дополнительной работе. Отказы были исключены: у отца такой характер, что либо скандал, либо опять инфаркт… никуда не деться.

Каждое лето, когда так хотелось отдохнуть от физических нагрузок и перегрузок учебного года, его ждал непрерывный труд на даче… без музыки и фантазии. Кирпичи, тачки с песком и цементом, лопаты, прополка. Мама сочувствовала, но она и сама была заложницей этой дачи: пусть у Михаила будет дело жизни, ему это на пользу, мы должны поддерживать и помогать. Васе казалось странным, как Мама, с её гордым характером, прекрасным образованием, с её рассказами о благополучном детстве и баловавшем её отце, – как она могла терпеть вспыльчивость мужа, его часто дающее себя знать крестьянское происхождение, его непоколебимую уверенность в собственной правоте?

Дача была их мучением, и когда папы не стало, они сразу с облегчением и радостью избавились от этого дома: больше никогда! разве на даче отдых?!

Даче радовался только Фомка – когда-то крошечный, несчастный, случайно забравшийся к ним из подвала котёнок, а сейчас большой самоуверенный умный кот.

Его обнаружил Вася: будущий любимец семьи Фома сжался в комочек между двумя дверьми; наверное, Бабушка второпях неплотно закрыла наружную створку, и котёнок пробрался внутрь – к теплу и запахам еды. Его было безумно жалко, котик убедительно смотрел, жалобно пищал, доверчиво мурлыкал, и Васе удалось уговорить домашних, что им обязательно нужен этот бедный зверёк. Получив прописку и имя, Фома быстро похорошел, вырос, освоился в доме, научился пользоваться человеческим туалетом и охотно выезжал на природу: вот где надо жить, двуногие, что бы вы понимали! Я докажу вам, что надо жить здесь, на даче… тут охотиться можно, и птичку могу поймать, и мышку – вот вам добыча, делюсь! Ой, какой ужас, Вася! Сегодня не мышь, а, кажется, крот! Фома, ты герой! Хоть кто-то радуется даче, Мам!

Мама, кот Фома, Вася

Брат Юрий (Георгий) Медведев

Иногда удавалось упросить отца, чтобы он отпустил его в гости к своей сестре: тётя Валя жила у моря, недалеко от Сочи, в местечке с загадочным названием Лоо, и эти редкие поездки были счастьем. Вася обожал море, мог плавать и плавать – свобода, солнце, прозрачные волны, недолгое бездумное far niente

. В море забываешь обо всём: где-то далеко оставлены политика и интриги училища, непрерывное напряжение на грани нервного срыва, неудачные (и удачные, от них тоже нужен отдых!) попытки преодолеть самого себя, домашние скандалы, доходящие порою чуть ли не до безобразных драк… плыть бы да плыть… без забот…

Никто из его одноклассников и представить себе не мог, в каком домашнем аду он жил – в этой прекрасной большой квартире, где они репетировали, по вечерам разыгрывались отнюдь не театральные, а настоящие драмы.

У старенькой Бабушки умерла жившая в соседнем доме, долго болевшая сестра – туда, в коммуналку, однажды насовсем перебрался старший брат: отец не выдержал и после очередного шумного скандала выгнал его из дома. Бабушка тайком от зятя носила внуку еду; Мама мучилась от всего этого; по выходным покорно тащилась на дачу… а однажды, пережив ожидаемую бурю, взяла и устроилась на работу.

Ей стало труднее, но она так давно мечтала о личной независимости, ей так хотелось быть среди людей, красиво одеваться, что-то устраивать, организовывать, руководить; ей не нужны были эта дача и домашний очаг… в том смысле, в каком понимал его её сложный, но всё равно любимый муж.

…Потом, через много лет, когда они с Васей останутся одни, вдвоём на всём свете, они иногда будут вспоминать то время: нет, Вася, всё было не так ужасно, я любила твоего отца, он был достойнейшим человеком, не осуждай его, он всегда хотел как лучше для вас, и я делала то, что тогда считала правильным, в мире не только чёрное и белое, и всё было так сложно… наверное, тебе пришлось тяжелее всех, мой хороший, – нет, Мамочка, это тебе пришлось тяжелее всех, я же всё понимаю.

Он знал и о важном Мамином секрете: она с детства привыкла жить обеспеченно и втайне от мужа носила вещи, оставшиеся со старых времен, в ломбард. Кольца, часы, серебряные столовые приборы, фарфоровые статуэтки – сохранить удалось ничтожно мало, в блокаду всё обменивали на продукты, а теперь эти вещи помогали им сохранить тот уровень жизни, который Мама считала достойным. Когда появлялись лишние деньги, вещи возвращались, когда денег на выкуп не было, исчезали навсегда. Вася всё видел и понимал и никогда бы не выдал Мамину тайну.

Он отказался занять комнату старшего брата. Трудно объяснить – почему.

Не хотелось оказаться на его месте, как будто заменив его собой? Хотелось оставить Маме надежду на его возвращение: Юры нет временно, его комната ждёт его, он исправится и всё будет, как раньше?

Вася развесил в той комнате афиши, рисунки (самодельный музей Франгопуло был отличным примером!), собрал туда ещё какие-то интересные вещицы, проводил там немало времени, но так и не сделал эту комнату своей, остался в гостиной – и, просыпаясь в петербургских сумерках, едва открыв глаза, видел перед собой тёмно-красные складки своего домашнего занавеса.

Каждый дом (как и весь мир) – тоже театр…

– Вася, ты домой?

– Нет, меня эта… как её? Клушина? в партком просила зайти, вы меня не ждите!

Он предчувствовал, что разговор будет долгим, а по её тону понял, что и не слишком приятным.

Клушина улыбалась, предложила сесть, была любезна.

– Вася, ты, разумеется, понимаешь всю сложность… после истории с нашим бывшим (не будем называть имён), с бывшим солистом, не оправдавшим высокого доверия партии, – штампованные формулировки усыпляли, он вслушивался, пытаясь понять суть: чего она хочет? Опять готовить какое-нибудь собрание? Встретить очередную комиссию из райкома?

– Напряжённая политическая обстановка… обострение ситуации на международной арене. Ты, как секретарь комсомольской организации, облечённый доверием… наиболее достойный… непрерывная идеологическая борьба… уметь отличить потенциального врага… здесь, в стенах Ленинградского хореографического училища… вырастить достойную смену…

Клушина неожиданно сменила тон на более доверительный, почти домашний.

– И твоя собственная танцевальная карьера, Вася… у тебя талант, и как будущий выпускник училища… отличник ленинского зачёта, награждённый грамотой… достойно представлять нашу страну, в том числе и на гастролях за границей… мы должны предупреждать такие удары… бдительность и сотрудничество… и ценить оказанное тебе доверие!

Клушина сделала паузу.

Выжидала.

Не идиот же он, этот мальчишка, не просто же так он активничает, вон каких высот достиг: семнадцати лет нет, а он уже секретарь комитета комсомола, молодец, хорошую биографию себе делает, правильную, должен понимать такие вещи с полуслова. В Кировский метит, в солисты, и выездным быть захочет (она не зря намекнула на гастроли), и партии хорошие танцевать… и в партию вступить.

– Так мы договорились? – с нажимом произнесла она. – Мы не можем допустить антисоветских разговоров в училище, ты согласен? Партия и комсомол должны воспитывать тех, кто по неведению или злоумышленно ведёт такую пропаганду, и я рассчитываю на твоё сотрудничество. Мы должны знать, кто из учащихся…

– Вы хотите, чтобы я доносил на своих товарищей?! – возмутился он, поняв, наконец, к чему она клонит.

– Ну, зачем такие громкие слова? Ты будешь просто информировать, ты же настоящий комсомолец, секретарь комсомольской организации, ты, вообще-то, и без моих указаний обязан вовремя подавать сигналы… говорить правду – твой долг, а я, со своей стороны, обещаю тебе сделать всё, от меня зависящее… хорошая характеристика много значит, через год ты уже выпускник, и если ты зарекомендуешь себя верным и преданным делу Ленина…

– Я комсомолец, да! И воспитывали меня отец – коммунист и военный врач, и мама, пережившая блокаду! И оба они всегда говорили правду и выполняли свой долг, но по-другому, и меня учили этому. И я вам прямо скажу: доносить и докладывать я не буду! Это… это недостойно. Никто в училище не ведёт никаких антисоветских разговоров, нас интересует только балет, и мы говорим о балете!

– Это прекрасно, – недовольно поджала губы Клушина. – Иди, Василий. Иди и подумай. О балете. Если надумаешь – заходи.

Ему казалось, что это происходит не с ним, что он попал в какой-то роман.

Да, это виделось именно так: любимые книжки, полученные на талоны за сданную макулатуру… он, много, но как-то поспешно читавший классику по длинным спискам, выдаваемым на лето, особенно любил эти простенькие, но такие увлекательные истории: благородные герои, дуэли, три мушкетёра, конечно же, это оно, то самое!

Вернувшись домой после беседы с Клушиной, он достал зачитанный светлый том и быстро нашёл вспомнившийся эпизод:

«Когда друзья спросили его о причинах этого странного свидания, д'Артаньян сказал им только, что Ришелье предложил ему вступить в его гвардию в чине лейтенанта и что он отказался.

– И правильно сделали! – в один голос вскричали Портос и Арамис.

Атос глубоко задумался и ничего не ответил. Однако когда они остались вдвоем, он сказал другу:

– Вы сделали то, что должны были сделать, д'Артаньян, но, быть может, вы совершили большую ошибку.

Д'Артаньян вздохнул, ибо этот голос отвечал тайному голосу его сердца, говорившему, что его ждут большие несчастья…»

– Так и надо, Васька! Ты молодец! Пусть других стукачей ищет! – поддержали его одноклассники.

– Ты прав, Васенька. Только так ты и мог поступить, – вздохнула Мама. – Но… может быть, ты совершил ошибку…