Факультет любви

И дойдя до дверей, радостно сказал:

– А у меня контузия прошла! Майор знает куда бить! Танкист!

До вечера все сидели на кухни пили и решали как быть. Пригласили Рубен Лазаревича, вроде как правовед, адвокат, хоть и мелкий уголовник, может посоветует чего. Ни минуты не думая Рубен Лазаревич ответил:

– Вам надо жить втроём… – как тут же получил кулаком в лицо от совсем не настроенного шутить товарища танкиста. Брякнувшегося под стол, его, без чувств, отволокли в свою комнату. Жорик ещё раз сбегал за водкой, потом еле сходил, потом его самого унесли. Решили отложить спор до утра. Потом ещё до утра, потом до следующей недели. Потом через месяц. Потом как ребёночек родится.

А портрет майор склеил. Сам. Сильно он ему понравился. Проникновенный.

…Старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната, и принёс усиленный паёк. Но все уже спали.В Одессе была ночь…

3

Дверь в квартиру отворилась в пять утра. Человек в длинном плаще с чемоданами и узлом тихо зашёл в коридор.

– Эх… При НЭПе было лучше,– сказал он негромко и поставил в углу вещи. Слышно было, как из разных комнат сквозь тонкие стены и перегородки доносились храп и сопение: из дальней – глубокий, размеренный без переливов, явно молодой человек, с чувством выполнено долга и с чистой совестью, так спят чекисты и милиционеры – подумал приехавший. Из соседней – тихий и негромкий, ну, тут явно молодая мать с ребенком в постоянном беспокойстве за дитёныша даже во сне. Ещё из-за одной стенки доносилось нестройное трио – человек не удивился, но понять не смог: то ли взрослый сын с отцом и матерью, то ли сестра с двумя братьями. За ближайшей дверью он услышал немолодое мужское покряхтывание. Своим четким слухом человек понял, что так пугливо может спать только какой-то гражданин, а не товарищ, и конечно этот беспокойный гражданин был Михельсон Рубен Лазаревич. За последней дверью был достаточно сочный храп со свистом и второе тихое-тихое подвывание на полувдохе. Человек прислушался:

– Таки моя Розочка еще жива и в теле? А этот плод любви Марик дышит на ля-бемоль и не понимает, что его папаша стоит от него в пяти мерах. Нет, ну надо же! Я их ещё не обнял, а уже хочется уехать!

Он окинул квартиру взглядом.

– Эх… При НЭПе было лучше…

Приехавший был дядя Зямя – Зиновий Ицхакович Шляцекофер, отчаянный еврей, только что освободившийся по амнистии.

Дядя Зяма прошёл на кухню и закурил в открытое окно, Одесса ещё должна была спать целых полтора часа, но не тут то было. Он докурил папиросу, и со словами: «Шо то вы мене сегодня не радостные, господа нэпманы», достал из своих вещей медную трубу. Выйдя на кухню, вздохнул полной грудью и, закрыв глаза, он заиграл «Рио-риту». Проникновенно. С душой. Громко. Первым в коридор выбежал из своей комнаты взлохмаченный оперуполномоченный Петров с наганом в руке, вторым выскочил контуженый танкист Русик в танковом шлеме и с наградным маузером. Оба в синих трусах и в майках, посмотрев друг на друга, молча пошли на кухню, взведя курки. Увидев двоих с оружием, Зиновий Ицхакович очень удивился и опустил трубу.

– Скажите, любезные, а теперь в Одессе каждому поцу выдают шпалера возле Дюка? Или можно их за недорого купить на Привозе?

– Вы кто такой и зачем так рано играете в нашей квартире музыку на….

–…трубе, – подсказал Русик.

– Да, на трубе…

– Хотя у вас и интеллигентная морда, вы не можете отличить трубу от флюгельгорна. По тому, что вы грамотно ставите вопросы и не палите патронами как скаженный, и к тому же аккуратно подстрижены, скажу, что вам – вы не поц, а гражданин из органов. А судя по вашей злобной улыбке басурманина, – он обратился к Русику, – и непонятному головному убору, скажу, что вы, контуженный герой войны, и таки могёти сделать во мне дырку как за здрасьте, и хочу вам заметить, грозный воин, я сильно против.

Дядя Зяма поднял флюгельгорн и заиграл «Прощание славянки». Тут и Петров и Русик невольно вытянулись во фрунт и опустили оружие. На припеве проснулись все, на кухню пробралась Роза Самуиловна и со слезами кинулась на шею дяде Зяме, Марик в таких же трусах и майке как у старших соседей смотрел на всё с любопытством. Прибежала Сара Абрамовна с Сёмой, не было только Рубена Лазаревича и Жорика с Радой. Кухня стала мала. Женщины обнимали и целовали дядю Зяму.

– И хде ж ты был, Зяма?! Столько лет?

– Хде был …хде был.. Вообще-то я хотел быть в Палестинах, но был я в лагерях…

– Как в лагерях?

– Зяма? Как? За что?

Зиновий Ицхакович достал из внутреннего кармана документ:

– Нет сомнений, гражданин начальник, подлинник об амнистии. Хотя между нами говоря, Рубен Лазаревич, а кстати, где этот мелкий мошенник? Так вот, Рубен Лазаревич сделал бы эту ксиву гораздо качественнее и быстрее, понимаете? Быстрее! А не четыре года, как мой начлаг Ёонас Эвович Ясс.

Все эти слова были обращены к оперуполномоченному Петрову.

– Рад за вас, дядя Зяма…

– Марик, – он повернулся к мальчику и подозрительно спросил, – шо то ты сильно стал похож на мою фотокарточку в детстве.

– Зяма, я шо то опять плохо не поняла, – у Розы Самуиловны в голосе появилось напряжение, – тебе снова таки кажется, шо Марик не твой сын? Или ты как обычно имеешь ввиду?

– Ой, Розочка, да разве я тебе ни разу не говорил, шо такое чудо сотворить мог только я и ещё несколько красивых людей? – он погладил Марика по курчавой голове.

– Вот только не надо за несколько людей! Я их не знаю! Может они и красивые. Но я знаю тебя! Хотя твоя морда и похожа на жамкнутый сапог – мальчик удался!

– Марик, – дядя Зяма повернулся к мальчику. – Сделай себе профессию зуботехника. С такой специальностью можешь работать хоть где. Даже в тюрьме не пропадёшь, хоть завтра садись, будешь там уважаемым человеком. Уж поверь, я знаю. Это тебе отцовский совет.

– Зяма, ты наполовину дурак стал? Или с рождения на четыре третьих, как твой папаша-биндюжник? Такое ребенку советовать?

– Сесть в тюрьму?

– Нет! Пойти в зуботехники! Мальчик хочет стать кандидатом наук за медицину!

– Розочка, дорогая, ещё нет название болезней, которыми ты придумаешь себе заболеть, чтобы Марик тебя лечил на старости лет.

– А давайте за встречу, – на пороге кухни появился уже одетый Петров с бутылкой вина.

Тут все зашумели, захохотали, начали собирать на стол, доставать рюмки и тарелки.

– А не рано ли пить? – спросил Русик всё также в трусах, в шлеме и с наганом.

– Русик, дорогой, сегодня суббота, можно начинать с самого утра, – и Сара Абрамовна обняла и поцеловала Русика. Тут в коридоре появилась беременная Рада с Жориком.

– Ой, Русик! Прямо на глазах твоей жены с отцом твоего ребенка тебя целую! Ну, это я от радости, Рада! – Сара Абрамовна задорно рассмеялась и продолжала хлопотать у стола.

Через час, когда уже на столе дымилась вареная картошка в кастрюле, была нехитрая закуска из огурцов и синеньких, соленной рыбы и зелени, все сели за стол и налили вина. Первым сказал тост Зиновий Ицхакович, он уже успел принять ванну и сидел мокрыми кудрями в мятой но чистой рубахе.

– Дорогие мои и незнакомые мне люди-граждане! Я счастливый человек! Я очень счастлив, что попал в тюрьму…

– Как? Ты что? Зяма…, – раздалось из-за стола.

– …папрашу! …не перебивайте! Я счастлив, – продолжал он, – что мне пришлось играть Интернационал зимой в лесах под Омском, чем дойчетмарши в летних лугах Кракова. Поэтому я хочу выпить за сто семьдесят шестую, которая мне жизнь спасла!

– Хулиганство… – прокомментировал оперуполномоченный. Выпили.

– Первый раз пью за уголовный кодекс, – проворчал Рубен Лазаревич, его кое-как вытащили из комнаты. Он не любил компании, боялся всегда сказать лишнего или стать свидетелем чьих, как ему казалось, секретов. Тем более, здесь был Петров, а это всегда для него было тяжело и подозрительно.

– Рубинчик, дорогой, скажи мне как родной, почему ты до сих пор не в кутузке? С твоими способностями к мелким пакостям в виде поддельных дензнаков и подделок Вермеера.

Рубен Лазаревич густо покраснел и посмотрел вначале на Петрова потом на дядю Зяму: