Восьмерка (сборник)

– Уберись отсюда, это наше место, – сказали Лыкову.

– Понял, сделаем, – ответил Лыков таким тенором, которого я сроду от него не слышал.

Буцевский легко вбежал по ступенькам и пропал в клубе.

– Лыков, ты что, официантом работал? – заржал Грех. – Где ты так наблатыкался шестерить? «Понял, сделаем!» Ты со мной тоже так все время разговаривай. Ну-ка, сбегай за сигаретами!.. Лыков! Не слышу?

Все посмеялись, и Лыков тоже.

Пока буцевский шел в сторону клуба, Лыков завел «восьмерку», но спустя тридцать секунд выключил мотор.

Мы еще покурили.

Малолетки на ступеньках уже в открытую разглядывали нас.

– Пойдем их разложим по ступеням, – предложил Грех, понемногу раздражаясь. – Чего они уставились?

– Остынь, – сказал Лыков. – Позже.

– Че смотрим? Глаза выросли? – резко жестикулируя, бесился Грех на переднем сиденье, но стоявшие на ступенях не слышали его.

Тем временем вернулась машина Буца. Встав неподалеку, иномарка нам трижды коротко и сдержанно посигналила.

– Пойдем, – сказал Лыков, открывая дверь.

Выбравшись на воздух, мы спешно прошли вдоль ступеней клуба, в сторону полутемного пустыря с левой стороны здания.

На пустыре, видные в свете фонаря, рыжий кот и темная кошка делали кошачью любовь.

Кошка урчала, кот был сосредоточен, как гвоздь. Кошка посмотрела на нас, кот даже не отвлекся.

Грех хотел их разлучить ударом ботинка, но Шорох заступился:

– Не надо, слушай, – попросил он. – Им же, типа, хорошо, – и беззвучно присел рядом на корточки.

Лыков стоял на углу и смотрел, что там на стоянке.

– Что там на стоянке? – спросил я, тоже косясь на кошек.

– Машину мою пинают, ждут, когда заверещит, – посмеялся Лыков: сигналки у него не было.

– А сейчас? – спросил я, спустя минуту.

– А сейчас они пришли, – ответил Лыков с улыбкой.

Он посторонился и пропустил на пустырек водилу, умевшего улыбаться затылком, все того же буцевского пацанчика, которого я видел сегодня уже в третий раз, и его напарника.

– Чья там машина? – спросил, щурясь в полутьме, тот, кому я был должен за бычок. – Твоя? – угадал он Лыкова и резко взял его за шиворот.

Лыков тут же зарядил ему, я даже не заметил, какой рукой снизу. Сначала буцевский пацанчик не падал, и я только спустя секунду догадался почему: он держался за воротник. Лыков тихо разжал его пальцы, и только тогда буцевский безмолвно опал наземь.

Тем временем Грех далеким броском замечательно длинной руки выбил искру из надбровья водилы. Охнувший водила, клюнув раненой головой, попытался, явно ничего уже не соображая, идти в отмах, но Грех натурально скосил его таким же длинным и размашистым ударом ноги.

Все это случилось так быстро, что когда третий собрался драться – он сам уже понял, как неудачно остался один с четверыми наедине.

Встав в боевую стойку, третий никак не мог выбрать, кого ему первым делом победить – Лыкова или Греха – я стоял чуть дальше, а Шорох как сидел возле кошек, так и сидел.

– Да ладно, хорош, – сказал ему Шорох, даже не поднимаясь, и только чуть задрав голову. – Постой спокойно, сейчас Буц придет – разрулит незадачу.

Третий послушался и опустил руки, но дышал при этом так, словно только вынырнул из-под воды.

– Лучше даже сядь, а то фонарь загораживаешь, – попросил его Шорох.

Кошки у ног Шороха прекратили делать любовь, но не расстались, а просто недвижимо пристыли, выжидая.

– Вы с Северного района? – спросил третий буцевский, оглядывая нас. – Вы в курсе, что вы мир нарушили, парни? У Севрайона с Буцем мир, вы же знаете.

– Сядь, говорю, – попросил его Шорох еще раз, уже с неприязнью.

Тот, подождав секунду, сел спиной к стене.

Грех тут же, вроде как по делу проходя мимо, резко и с огромным замахом зарядил ему тяжелым ботинком прямо в зубы. Раздался отвратительный хруст – будто обломили подсохший, но крепкий сук.

– За своих надо заступаться! – посоветовал ему Грех, наклонив над упавшим свое туловище, доведенное, кстати говоря, железом и турником до некоторого уже, на мой вкус, безобразия.

Упавший делал резкие движения всем телом – так изгибается только что отвалившийся хвост у ящерицы. Поначалу парень явно был не в силах пожаловаться на свое самочувствие, но потом вдруг тошным голосом взвыл.

Даже представить было трудно, что у него там творилась с зубами и какой вкус плескался на языке.

Я вспомнил того утреннего, забывшего половину согласных, что пытался опознать меня в буцевской машине, – и пришел к выводу, что его губ тоже коснулся Грех.

От воя раненого в рот влюбленные кошары наконец разлучились и сорвались каждая в свою сторону.

Шорох огорченно вздохнул.

Грех присел возле водилы и, порывшись, извлек у него из кармана большой и неопрятный, как грязный лапоть, мобильный.

– Как ты хозяина зовешь? – спросил он, тыкая в кнопки, но обращаясь, впрочем, больше в никуда, чем к водителю. – Может, так и зовешь – Буц? Или Шеф? Или Папа?.. Ой, ты смотри, да тут всего четыре абонента: мама, Аня, Глобус и Буц. С тобой что, больше никто не дружит? Только мама и глобус? А что с глобусом вы что делаете? Путешествуете?

Водитель приоткрыл на мгновение лицо, длинная рука Греха тут же прилетела ему в лоб.

– Падкие на доброе слово, как бляди, – пояснил Грех, вставая. – Только скажешь что-нибудь нежное – сразу норовят посмотреть, кто там.

Грех подошел к фонарю и в его свете, наконец, разобрался, куда надо нажать на черном лапте. Бережно приблизил его к уху и тут же дурацким каким-то голосом захрипел:

– Буц, это, выйди на улицу… Да, на улицу, за угол – мы тут поймали трех каких-то кабанов, надо разрулить.

И отключил трубку.