Некоторые не попадут в ад

Кто-то из бойцов, ещё не заснувших до весны, смуро спросил у меня: «А нет покурить» – безо всякой надежды, без знака вопроса на конце фразы; я вытащил из кармана сторублёвку, дал, – боец на полмига ошалел, но тут же собрался, хватанул купюру (я почувствовал пальцы подсохшего утопленника), спрятал в карман, пока никто не видел; но заприметили тут же ещё двое-трое стоявших в коридоре без движения: словно зависших в бесцветной паутине, – и когда первый вдоль стены пошёл-пошёл-пошёл (в Донецке на сторублёвку можно было купить четыре пачки чудовищных, табака лишённых, убивающих кентавра, сигарет) – эти двое-трое, спутавшиеся до неразличимости друг с другом, похожие на ходячих, зыбучих мертвецов, потянулись за ним.

Ещё одну сторублёвку у меня никто спросить не решился. Я выглядел пришлым, что-то проверяющим, явившимся из тёплого мира.

Форма на мне была отличная, непродуваемая, красивая: «Бундесвер»; в моём кармане лежали пачка сторублёвок, пачка тысечерублёвок, пачка пятитысячных. Я был обеспечен – но только до той степени, чтоб подобным образом рассовать по карманам купюры. Вообще же при мне была едва ли не четверть всей налички, заработанной к сорока годам.

Всю недвижимость – две квартиры, дачу и машину, – уезжая насовсем, я переписал на жену: ей нужнее; меня убьют, а они будут жить, повесят папин портрет на стену: семья.

Из признаков роскоши имелась только собственная машина: мой бодрый, непотопляемый «круизёр».

Когда эти – серые, ходячие, трое – вышли из расположения, они увидели на улице большой, чёрный, тогда почти совсем новый джип: номер – три пятёрки, а буквы – НАХ. Случайно такие номера попались, клянусь первой прочитанной книжкой.

Помимо моего «круизёра», на целый батальон к тому моменту приходилось всего две легковушки: ржавые, побитые, доживающие последнюю зиму. На одной из них возили комбата, Томича.

Короче, я посмотрел на всё это, отщипнул комбату половину одной из пачек, чтоб батальон хотя бы до первого построения дожил, и в тот же вечер снял себе дом.

Дом был нужен.

Помимо забот со свежеобразованным батальоном пристылых мертвецов, у меня имелось множество других дел; в казарме эти дела было не порешать. К тому же я собирался уговорить, уломать свою женщину, мать своих детей, приехать, наконец, ко мне, жить со мной: сколько можно одному мыкаться в этом прекрасном городе, пронизанном канонадой (ничего тут поэтического нет: стреляли каждый день).

Сделал звонок – прямо в секретариат Главы Донецкой народной республики: никем не признанной, но существующей страны, где я уже год на тот момент жил и служил, в которую верил как в свет собственного детства, как в отца, как в первую любовь, как в любимое стихотворение, как в молитву, которая помогла в страшный час…

…забыл, о чём речь.

А, сделал звонок. Да.

Говорю: дом хочу снять, надоело мыкаться по вашим ведомственным гостиницам, хочу обживаться, фикус перевезу из большой России.

Мне скинули номера; набрал первый же, попал на риэлтора.

Привычно удивился: война, а риэлторы всё равно существуют. Все мирные профессии в наличии, просто некоторые держатся в тени.

Риэлтор подъехал ко мне в кафе, – я там пил водку с каким-то знакомым офицером, полевым командиром, вёл разговор о том, где мне раздобыть оружия на целый батальон; тот хитрил, лукаво косился, но дал пару наводок.

Сел за руль; риэлтор показывал дорогу, я особенно не обращал внимания, куда еду; делал вид, что слушаю риэлтора, а сам думал: собрал ты, брат мой, под триста мужиков, теперь тебе их надо накормить, потом вооружить, потом сбить в единый, чёрт, коллектив, чтоб получились такие дружные ребята, которые идут и умирают как один, если есть на то подходящий приказ.

«Вот зачем ты это сделал?»

Отвлёк меня от этих мыслей гостевой домик, куда я сам себя каким-то кривым путём, по чёрным проулкам, привёз.

А что, три комнаты, чистенько. Шкафы, посуда, вешалки. Тумбочка. Широкая кровать.

Ну-ка, ещё раз на воздух выйду. Большой двор, во дворе большой стол, мангал, рядом кран с раковиной – можно мясо жарить, овощи мыть. Справа коттедж хозяев – но у них выход на другую сторону, так что, пообещали мне (обманули), видеться мы будем редко. Коттедж основательный: отлично зарабатывали люди до войны, – но теперь живёт одна хозяйка; «…проверяла пищевую продукцию всего Донбасса», – шепнул риэлтор; муж умер, а зять – бизнесмен – уехал в Киев.

Про зятя сама сказала. Даже с некоторым вызовом.

Уехал и уехал, всё равно.

Ещё раз осмотрелся. Забор высокий. По обе стороны от нас и на другой стороне улицы – такие же коттеджи, но, судя по всему, совсем пустые: ни одного огня.

Высоток вокруг нет, выискивать в ста окнах стрелка не придётся, и на том спасибо.

До центра, как я понял, пять минут. Просто прекрасно.

«До вас тут жил тренер английской футбольной команды», – докладывала мне хозяйка; но мне и без рекомендаций предыдущего жильца уже всё понравилось, к тому же – водка внутри, грамм триста, к тому же – я только вчера вернулся в Донецк из большой России, проехав полторы тысячи километров в один заход, к тому же – я спал часа два, к тому же – холод… В общем, говорю риэлтору: не поеду другие дома смотреть, тут останусь, спать лягу прямо сейчас, уходите.

Достал из кармана стремительно худеющую пачку с тысячерублёвыми, – он распахнул портфель, вывалил готовые бланки, – я поскорей, не читая, расписался, и тут же расплатился.

Хозяйка всё норовила что-то дорассказать – я говорю: завтра, завтра.

Лёг спать, форма у кровати, пистолет (ТТ, наградной, Захарченко вручил, за проявленное) на столике. Рядом с пистолетом – мобильный.

Где-то – кажется, в районе донецкого аэропорта – жутко громыхало; хотя, может, и не там – я всё равно не очень понимал, где, посреди Донецка, улёгся, какие мои координаты.

Мне было ужасно хорошо. Начиналась новая жизнь. Новая жизнь сулила новые открытия, новые встречи, смерть. Много всего.

В невидимом мне небе клокотала артиллерийская перестрелка.

Что за жизнь у меня, вообразить вчера было нельзя, – а сегодня в ней застрял, как дурак в болоте: так думал блаженно.

Сладко спалось.

Утром проснулся свежий, полный сил, довольный. Проспал восемь часов – по моим меркам это много. На улице – звук метлы.

Выпил чаю. Покурил один на кухне – наслаждение во всём теле не покидало меня.

Вышел на улицу. Там хозяйка ходит с метлой, что-то метёт то в одну сторону, то в другую. На самом деле – пытается на метле ко мне подъехать, хочет со мной поговорить, но ещё не знает, о чём.

Зато я знаю, что ни о чём не хочу.

Выбежала мелкая, омерзительная – какого-то гнусного окраса, как ожившая половая тряпка, – собачка, завизжала на меня. Хозяйка стала её зазывать к ноге. Имя собаки удивило: я бы так лебедь белую назвал. А она – эту визгливую тряпку.

Открыл ворота, выкатил машину на улочку, лживо переживая о собачке: как бы не задавить, – и только здесь заметил: вот так я заселился!

Слева, сто пятьдесят метров, – особняк, где живёт Батя: Александр Владимирович Захарченко, Глава Республики; а я его советник, солдат, офицер, товарищ.

Справа, двести метров, – бывшая гостиница «Прага», где определили расположение придуманному мной батальону.

И посредине живу я: меж Главой и батальоном.

Только спьяну так можно было заселиться – наобум, наугад.

Многие местные министры, командиры, чиновники искали дом в том же районе, где я свой выхватил без проблем, – и никто ничего не нашёл. А они так хотели прибиться поближе к Главе.

Со мной всегда всё так. Само в руки падает.

Все были уверены, что Батя нарочно меня к себе подселил.

Пару раз рассказал любопытствующим реальную историю: про то, как напился, сделал один звонок риэлтору, заехал, спать хотел, ничего толком не посмотрел, даже названия улицы не спросил, расплатился и упал замертво… В ответ слушавшие меня, все как один, хитро, на хохляцкий манер, улыбались: ага, заливай нам, а то мы не знаем.