– Есть новости?
– Пройдемся? – Наоко кивком указала на пустынную набережную.
Пару метров они прошли молча, держась под руку. Наконец Наоко заговорила о гнетущем чувстве, о тревоге, с которой никак не могла совладать.
– Забудь об этом, – успокоила ее Сандрина. – Оливье со всем разберется.
– Он ничего не говорит. – Наоко опустила голову. – И никогда не говорил.
– Ты же ничего не хотела знать. Сама же и запрещала ему говорить о работе.
Наоко невольно улыбнулась: Сандрина знала всю их подноготную. И она права, Наоко сама же и возвела эту стену молчания.
– Это нападение наверняка связано с его службой, – продолжала Сандрина. – Он проведет расследование и задержит того гада, который это сделал. Но тебе надо оттуда уехать.
– Я так и сделала. С сегодняшнего дня он меня сменит.
– Сменит?
– Будет присматривать за детьми.
– Значит, сегодня они у меня не останутся? – Сандрина, похоже, огорчилась.
– Нет. Хотя бы в этом мы с ним согласны. Нас не запугать.
– Переночуешь у меня?
– Нет, спасибо. Я нашла отель неподалеку от работы, – сама не зная почему, солгала Наоко. – Сейчас начинаю ни свет ни заря.
– Выходит, ты передаешь факел Оливу и битва продолжается?
– Точно. Мы будем сражаться.
Они подошли к мостику, ведущему к Городку науки и техники на другой стороне канала.
– Может, перекусим? – спросила Сандрина с воодушевлением.
– Нет, я не голодна. Но если хочешь, можем куда-нибудь заскочить.
– Забудь, – бросила подруга разочарованно.
Они прошли под мостом. На берегу по-прежнему не было ни души. В пыльном свете белый камень резко контрастировал с черными водами канала. В этой картине была какая-то слепящая четкость.
– У него нет никаких подозрений?
– Повторяю: он не скажет мне ни слова. Да мы и так месяцами не разговариваем. После этой истории ничего не изменилось.
Сама того не замечая, Сандрина подталкивала ее к воде. Наоко часто ловила ее на этом. Когда они прогуливались, та цеплялась за ее руку и двигалась наискосок, будто краб.
– Положись на него. Он полицейский, это его работа.
– Вот именно.
– Что «вот именно»?
Наоко ответила не сразу. Всю ночь она гнала от себя это предположение. Худшее из всех, но казавшееся самым правдоподобным.
– А что, если это он?
– Что – он? – Не веря своим ушам, Сандрина остановилась.
– Сам пытается меня напугать.
– Рехнулась?
– Взлома не было. Собака не залаяла. Выходит, это был кто-то из своих.
– Зачем ему это?
– Не знаю. Чтобы быть поближе к нам. Вынудить нас объединиться против вымышленного врага.
– Он передумал разводиться?
Наоко не ответила. Пассан ни разу не усомнился в необходимости развода. Что, если в ней говорят ее собственные сомнения? Она сама уже не знала, чего хочет.
– Ты бредишь, – отрезала Сандрина. – Можно подумать, ты забыла, кто такой Олив.
Наоко пошла дальше. Уже то, что она выразила свои опасения вслух, сняло камень с ее души, к тому же на несколько секунд она перестала в них верить. Но затем подозрения нахлынули с новой силой.
– Ведь он полицейский, – сказала она упрямо. – Кроме насилия и принуждения, он ничего не желает знать.
– И что с того?
– Я вот думаю, а что, если он чокнулся после всех этих лет жизни на улице? Я… Я…
Она разрыдалась, снимая напряжение, тяготившее ее с прошлой ночи. Сандрина схватила Наоко за плечи, развернула к себе и обняла.
– Детка, если честно, ты сейчас несешь полную чушь.
Наоко отстранилась, вытерла слезы, и они двинулись дальше по набережной. Светлый камень, темный канал, и Сандрина все так же толкает ее вбок. Ей стало тошно. Вдруг захотелось заснуть, погрузиться в беспамятство.
– Я вот подумала… – пробормотала Наоко. – Когда мы с ним познакомились, вы ведь были вместе?
– Нет. К тому времени мы уже расстались.
– Каким он был с тобой?
– То было всего лишь легкое увлечение. Тут нечего сравнивать. Ты – любовь всей его жизни.