Тегеран-82. Побег

– Пленная, конечно, – согласился с сыном дядя Витя. – Иранцы воюют на боевой технике, купленной еще шахом. А шах покупал у своих друзей американцев и англичан. И теперь из-за санкций им негде взять запчасти к своим военным машинам, поэтому им приказано любой ценой захватывать в бою технику противника. Теперь они хвастаются в своих сводках, что им удалось пополнить свой арсенал советскими «бэтээрами» – 50-м и 60-м, «амфибией», танками Т-54, Т-62 и Т-72, истребителями МиГ-21, ракетой земля-воздух С-75, которая «Двина», и ракетным комплексом «Катюша». Другой вопрос, зачем они подтянули это все к нашим же границам?!

– И как вы такие мудреные названия запоминаете?! – удивилась я дяди Витиной памяти. – Хотя «Двину» я тоже запомнила. Ею по нам пару раз двинули, воняло очень!

Димкин папа засмеялся, пояснив, что со стороны это очень забавно, когда такая юная леди, как я, светским тоном сообщает, что по ней «двинули Двиной» и тем испортили воздух.

Ночь и весь следующий день в пути прошли без особых приключений. Новые бронированные вагоны оказались очень удобными. Их даже можно было назвать роскошными, если такое определение в целом было бы применимо к тому, что сделано в СССР. По крайней мере, в купе и коридорах исправно работали современные кондиционеры, включалось радио, полки были широкие и мягкие, как диваны, а белье пахло свежестью. В каждом купе имелась пусть крохотная, но собственная ванная комната с душем, туалетом и зеркалом над раковиной.

Днем мы с Димкой и его родителями играли в карты. Потом в города с моей гкэсовской парой, дядей Стасом и тетей Мариной. Потом я сладко спала под стук колес, а тетя Рита, Димкина мама, за это время умудрилась соорудить целое вагонное пиршество. Среди разносолов, собранных со всей компании, фигурировала даже моя тушенка. Тетя Рита разогрела банку в кипятке и вывалила в рис, который по нашей просьбе отварила у себя в подсобке проводница. Получился почти настоящий плов, а под стук колес он казался особенно вкусным. Мне всегда очень нравилась «походная» пища, я поглощала ее с аппетитом, даже если дома к такой даже бы не притронулась.

С наступлением темноты в поезде, как в любом иранском доме, только на колесах, объявлялся «хамуш»: на окна опускались глухие ставни. Мы с Димкой обсудили, что это, пожалуй, пустая мера. Иракские бомбардировщики все равно заметят поезд сверху по огням локомотива.

Вечером второго дня наш поезд прибыл в свой конечный пункт – столицу иранского Азербайджана город Табриз. Наш проводник посоветовал всем лечь спать пораньше, чтобы выспаться перед прохождением границы. Объяснил, что сейчас наши три вагона отцепят от состава «Тегеран-Табриз» и отправят на запасной путь, где мы будем ожидать локомотива, который доставит нас в Джульфу-иранскую. Пока суть да дело, к иранскому приграничному пункту мы подъедем часов в пять утра, где нас разбудят сначала пограничники, а потом таможенники.

Мы с Димкой решили, наоборот, вообще не спать. Все равно вставать до рассвета, уж лучше и вовсе не засыпать. Димка, уже однажды проделавший маршрут Москва-Тегеран на этом поезде, сказал, что после прохождения обеих границ нас все равно ждет еще долгая стоянка в Нахичевани, где делать абсолютно нечего, вот там и поспим.

Полночи, выключив свет в моем купе и оставив только ночник, мы читали друг другу вслух Эдгара По. Книжку я одолжила у своих «приемных родителей»: они все равно ее не читали, обозвав «занудными ужасами». Я ужасы очень даже любила, но не могла себе представить, как они могут быть занудными?! Поэтому взяла книгу полюбопытствовать.

Она оказалась сборником рассказов. Мы прочли «Лигейю», потом «Мореллу», потом «Элеонору» с «Береникой», а когда дошли до «Падения дома Ашеров», мне уже было действительно страшновато. К тому же, было уже три часа ночи.

Димка ненадолго ушел в свое купе, дождался, пока его родители уснут, и вернулся ко мне.

На самом страшном месте «Падения дома Ашеров», которое я читала вслух, поезд покачнулся, в мерном перестуке колес раздался зловещий скрежет, и в мерцающем свете ночника вдруг возникло бледное напряженное лицо. Я бросила книжку и завопила от ужаса. За мной завопил Димка. Мы вскочили и скорее открыли дверь купе. И только тут догадались, что произошло: вагон резко дернулся и от этого со скрипом распахнулся шкафчик над умывальником, и в зеркале на внутренней стороне его дверцы отразилось Димкино же лицо. С полки, на которой я сидела с книжкой, выглядело это и впрямь как мираж. Я испугалась так заразительно, что Димка испугался за компанию. Нам повезло, что от наших визгов в соседних купе никто не проснулся, иначе бы нас точно разогнали.

Только мы закрыли дверь купе и отсмеялись над собственной впечатлительностью, как поезд дернулся и встал как вкопанный. За окнами стояла кромешная тьма. В вагоне все спали. Мы притихли в ожидании, когда поезд тронется: под перестук колес мы меньше рисковали перебудить своим чтением и хихиканьем взрослых.

Тут снова раздался скрип, дверь нашего купе поползла вбок и в ее проеме возникли какие-то темные силуэты. Они стояли и молча смотрели на нас. Я снова собралась закричать.

– Не бойся, это, скорее всего, погранцы! – шепнул мне Димка.

Наконец в нас уперся луч фонаря.

– Салам алейкум, пасдаран-е-энгелаб-джамхурие-ислами-Иран («стражи революции исламской республики Иран» – перс.), – представились бородатые мужчины в беретах и почему-то в американской военной форме. Один даже этикетку USA забыл спороть. За плечами у них болтались автоматы.

– Алейкумас салам, – ответили мы. – Сейчас мы позовем взрослых.

По-английски пасдары не говорили.

– Джульфа, Джульфа, – понеслось по вагону.

Мы приехали чуть раньше заявленного в расписании времени.

В нашем вагоне досмотра вещей не было, у всех были дипломатические паспорта. Но личный досмотр при желании они могли потребовать, об этом нас предупреждали. Имели право по случаю военного положения в покидаемой нами стране. Но по большому счету им, конечно, было плевать, на что они имеют право, а на что нет. Все зависело от их расположения духа. И, разумеется, от «указявок», как называл это дядя Витя, от их начальства. Если они кого-то искали и боялись упустить через границу, они могли держать наши три вагона на запасном пути хоть целую вечность, никто бы не мог им помешать. Посольские рассказывали, что наших дипломатов, которых нужно было вывезти из страны, не привлекая внимания властей, вывозили через турецкую границу, только там было относительно спокойно. На иракской границе воевали, в Персидском заливе стоял военный флот, на туркменской маневрировали наши танки, чтобы Хомейни не расслаблялся, а на азербайджанской хомейнисты ловили шпионов. Ведь это был единственный официальный путь в СССР.

Как раз на тот случай, если пасдарам и иранским пограничникам с таможенниками, что по сути было одно и то же, вдруг придет очередной циркуляр о ловле шпионов, письма и прятали под коврик даже дипломаты, чьи вещи по международным правилам не досматривают. Но если вдруг досмотрят и найдут, то налицо нарушение и формальный повод задержать человека в стране до выяснения чего-нибудь. А сидеть с туманной перспективой в лапах стражей исламской революции где-то на отшибе их вотчины никто не хотел.

Досмотрщики прошли по вагону, проверили паспорта, посветили фонарем во всех темных углах купе, но под коврик не полезли, полностью оправдав байки о самих себе.

Один из них, самый юный, у которого даже борода еще толком не росла, уставился на меня и важно спросил хриплым мальчишечьим голосом:

– Шома эсме че? ("Как вас зовут? – перс.)

– Ман эсме Джамиле, – тут же ответила я, уж на этот вопрос умел отвечать каждый шурави в Тегеране. А заодно мог сообщить, сколько ему лет и спросить, сколько время и сколько стоит. Вполне хватало для насыщенной жизни в иранской столице.

Юный пасдар заулыбался и сказал своим что-то вроде «Дохтар фарси баладе!» – тут девчонка, мол, по фарси говорит.

После этого молодой страж, судя по всему, решил со мной подружиться. Он присел в моем купе, Димка как раз ушел в свое на проверку документов. А я сходила в купе к своей паре, чтобы они могли предьявить вписанное у них чадо проверяльщикам.

Юный пасдар начал мне что-то рассказывать, размахивая руками. В основном благодаря его жестам и отдельным словам вроде «хейли кям», «на мидунам», «сефарате» «зуд» и «яваш нист», я поняла, что наш третий вагон, где едут пассажиры со служебными паспортами, «шманают» и быстро мы не отделаемся. Поэтому пасдар присел с таким видом, будто собрался попить чайку. Я предложила ему растворимый суп, все равно он был не вкусный. К моему удивлению, он согласился. Я сбегала к титану и "сварила" гостю своего купе суп.

– Ничего себе! – сказал Димка, вернувшись и застав в моем купе мирно откушивающего пасдара.

К еще большему моему удивлению, мой гость встал, подал Димке руку и представился:

– Махди!

Каким-то чудесным образом Димка с Махди разговорились, хотя пасдар не понимал ни слова по-английски. Вот что значит мужской разговор. Махди был старше Димки от силы лет на пять.

Благодаря неожиданному гостю, время в Джульфе-иранской пролетело быстро. Проверка документов и досмотр купе даже не показались мне такими утомительными, какими описывали их те, кто уже путешествовал поездом Тегеран-Москва.

Тем временем забрезжил рассвет и в окне возникли очертания пустынной желтой местности и одинокого серого здания с надписью «Jolfa». Видимо, населенный пункт Джульфа был далеко от пограничного, который стоял натурально в чистом поле. Мы с Димкой высунулись в коридорные окна. Наши три вагона уже стояли отцепленные на каком-то упирающемся в бетонную стену пути – видимо, запасном, ведущим в ангар. Стало понятно, почему в ночи наш вагон дернулся так, что пораскрывались стенные шкафчики – нас отцепляли от состава Тегеран-Табриз.

Путь, на котором стояли наши вагоны, был крайним, дальше начиналась бескрайняя, испещренная верблюжьими колючками степь. Кроме саксаулов на ней там и сям валялись старые советские вагоны. Было очень чудно видеть пыльные, лежащие на боку посреди степи вагоны с облупленной голубой краской и табличками вроде Баку-Нахичевань или Ленкорань-Ленинакан. Что там делали эти вагоны, толком никто не знал.

Выходить из вагонов в Джульфе-иранской запрещалось. Как только взошло солнце, стало очень жарко. Из степи в открытые в проходе вагона окна полетела горячая пыль, и их пришлось закрыть. Мы сидели под кондиционером и завтракали. Тут до меня, наконец, дошло, почему к нам прибился молодой Махди: в вагоне было прохладно!

Где-то еще через час наш вагон снова дрогнул, натужно заскрежетал и куда-то покатился. Мы с Димкой прильнули к окнам, но солнечный свет тут же исчез и наступила кромешная тьма.

Махди, продолжающий сидеть в моем купе, что-то сказал по фарси.

– Нас загнали в ангар! – перевел Димка. – Утянули локомотивом.

– Ты понимаешь по-персидски?!

– Нет, но я смотрю в окно.

Мы прогромыхали куда-то вглубь, где мерцал тусклый электрический свет. Вагон снова затрясся, завибрировал и пополз вверх.

– Каля-маля, – снова пояснил нам на своем Махди.

– Нас зацепили подъемником и тянут вверх, – снова перевел Димка. – Сейчас поднимут на домкрат и будут менять колеса. У железнодорожников это называется «менять тележки».

– Слушай, Дим, – не выдержала я, – признавайся: ты по фарси понимаешь или сын стрелочника? Откуда ты знаешь, что с нами будут делать и как это называется у железнодорожников?!

– Ну, во-первых, я уже ехал на этом поезде из Москвы в Тегеран, – пояснил Димка. – А во-вторых, нетрудно догадаться. Машинам так же колеса меняют. А в ангаре – домкраты, иначе зачем нам в ангар? Говорят, раньше в нашей Джульфе тележки меняли, но потом договорились с иранцами за советские вагоны в бессрочную аренду.

– Аааа, так это они там валяются в степи! – догадалась я.

– Ну, может, исламской революции они стали без надобности. Договоренности же еще при шахе были, отец рассказывал, когда мы в ту сторону ехали. За Джульфой-иранской персидская узкоколейка заканчивается, и начинается широкая советская железная дорога, путь к коммунизму.