Тегеран-82. Побег

– Дима! – укоризненно сказала тетя Рита, которая как раз зашла в мое купе с яблочным пирогом. – Ребята, шарлотка! – сказала она. – Пробуйте, сама напекла в дорогу.

Шарлотка у нее вышла отменная, яблок много, они нежные и сочные. Особенно понравилась шарлотка нашему пасдару. Он очень благодарил.

«Тележки» заменили, вагоны выкатили на свет божий и Махди стал прощаться. Что он говорит, мы не понимали. Но, судя по тому, что он улыбался и тряс Димке руку, он благодарил за приют и угощение и желал нам счастливого пути.

– Его следить за нами приставили, – заявил Димка, когда юный страж исламской революции нас покинул.

– С чего ты взял? – недоверчиво спросила я. – По-моему, ему просто жарко стало на улице торчать, и он решил охладиться.

– Ага! – засмеялся Димка. – А то над ним старшего начальства нет! Тогда бы уж самый главный охлаждаться пришел, а не этот. Они все время по одному бойцу в вагон сажают, когда волокут нас в депо. Чтобы мы там, в темноте, чего доброго не подготовили свержение исламской революции.

– Жаль, – расстроилась я. – А я думала, он просто хороший парень!

– Ну, может, он и хороший парень, – согласился Димка, – одно другому не мешает. Вот, представь, живет он где-нибудь тут, – Димка махнул в сторону желтой, уходящей за горизонт степи, – в хижине, с большой голодной семьей, а тут – бах! – революция! И можно вместо наследственной профессии чабана стать бойцом! Гордостью семьи!

– А как же ему автомат доверили? – удивилась я.

– Так и доверили, – захохотал Димка. – Вызвали под знамена исламской революции и вручили – защищай, мол, революцию, от любой угрозы. Вот почему их молодняк так часто жмет на курок случайно.

После смены колес нас оттащили на основной путь, прицепили к очередному локомотиву и перевезли через иранскую границу, после которой начиналась нейтральная полоса. Условно советско-иранская граница проходила по реке Аракс, но до реки и сразу после нее была та самая «ничейная земля, где нельзя стрелять», о которой рассказывал мне папа. Теперь я видела ее своими глазами: по серо-желтой равнине среди верблюжьих колючек отрешенно бродила одинокая тощая корова. Интересно, чья она – иранская или советская?! Или, может, нейтральная, как и полоса, на которой она пасется? Потому и такая худая, что ничейная.

Слово «граница» ассоциировалось у меня с симпатичным пограничником в зеленой форме с собакой – такая картинка имелась в школьном учебнике по чтению. Но вместо этого мы проезжали голую пыльную местность, где, кроме этой ничейной коровы, не было вообще никого и ничего. Ни забора, ни даже маленькой оградки.

Сонный Аракс лениво катил свои непрозрачные воды, поблескивая на солнце как рыбья чешуя. Казалось, что безжалостное солнце высушила вокруг все живое, кроме этой вялой, почти замершей реки. Перед въездом на мост из песка торчал одинокий покосившийся щит, с него нам махала красивая персиянка, прощаясь с отъезжающими при помощи подписи «Hoda hafez» («До свидания» – перс.) на латинице и на вязи. Видимо, прощальная картинка сохранилась еще с шахских времен: иранка на ней была без чадры.

Про советскую границу обычно упоминали в связи с тем, что она «на замке» и «враг не пройдет», и я представляла себе ее некой красивой высокой оградой, вроде кремлевской стены, вдоль которой выставлен почетный караул. Но и здесь не было подтянутого пограничника с ружьем наизготовку и бдительным псом. Но на нашей границе хотя бы имелась колючая проволока, натянутая между обшарпанными столбами. Димка сказал, что она под напряжением, а «симпатичные пограничники» сидят «вооооон в тех домиках на курьих ножках, похожих на скворечники» и оттуда денно и нощно, не смыкая глаз, бдят за неприкосновенностью советской территории.

Джульфа-советская отличалась от иранской только тем, что вместо «Салам алейкум, пасдаран-е-энгелаб-джомхурие-ислами-Иран» здешние офицеры представлялись, добавляя фразу «Служу Советскому Союзу».

На советской стороне обыскивали не только пассажиров, но и вагоны, вдруг «на той стороне» враг в них что-нибудь подложил? Пока пограничники проверяли документы и обшаривали обшивку купе и коридора с фонарями и металлоискателями, таможенники досматривали багаж. В отличие от иранцев, советские стражи границы умели лазить под коврик в купе. Но на нашей стороне письма мы вытащили: корреспонденцию запрещалось вывозить из Ирана, зато ввозить ее в СССР никто не запрещал.

Родная таможня тоже обстоятельно потрошила наш третий вагон без дипломатического статуса. Чьи-то коробки аж выкинули прямо на перрон, вскрыли ножами и полностью разворошили. Полустанок стал напоминать базар или привал цыганского табора: кучи цветных тряпок, рулоны искусственного шелка, пакеты и свертки.

Несмотря на то, что на советской стороне никаких «тележек» нам не меняли, застряли мы намного дольше, чем в Джульфе-иранской. Пассажиров третьего вагона вывели наружу и загнали в кирпичный станционный домик. Остальным, наоборот, выходить воспрещалось, даже на перекур. Стояли мы так долго, что все стали нервничать. Димкин папа сходил в ВИП-вагон и принес оттуда новости:

– У кого-то валюту нашли. И вроде бы даже золото. Нет-нет, не тегеранский, какой-то инженер из Бушера (см. сноску-5 внизу).

– В Бушере хорошо, – мечтательно вздохнул мой «приемный родитель» дядя Стас, который там бывал. – Живешь как на пляже. На самом побережье Персидского залива.

– Это ты при шахе съездил туда на неделю в командировку, – уточнила его жена тетя Марина. – А нашим инженерам там каково? Живешь при +50 и каждый день возишься с атомным реактором. А после революции еще и в длинных штанах и рукавах – такой курорт врагу не пожелаешь!

С ней все согласились. И пожалели инженера, который за такую адскую жизнь хотел хоть немного валюты домой притащить, но, увы, попался.

– А что с ним теперь сделают? – поинтересовалась я.

– Ну, если серьезное нарушение, то в таких случаях обычно ссаживают с поезда и оставляют для оформления и выяснения, – ответил Димкин отец. – Так что нас в любом случае скоро отправят. Но, надеюсь, что он решит вопрос.

– Как? – наивно спросила я.

Взрослые засмеялись, а Димка уточнил:

– Скажет: «Дяденька пограничник, клянусь, я больше никогда так не буду!»

Видно, так и произошло, потому что вываленное на перрон разноцветное добро сами же «погранцы», как называл их Димка, кое-как набили назад в коробки, криво склеив их скотчем, и закинули назад в вагон. Наш проводник велел всем зайти в купе и закрыть двери: по коридорам пройдет финальный дозор с собаками, после чего мы отправимся.

Наконец, нас прицепили к электровозу, который еще где-то час тащил нас по гористой местности до станции Нахичевань, где мы снова ждали – на сей раз поезда «Нахичевань-Баку», чтобы прицепиться к нему.

– Говорят, этот город основал библейский Ной, – задумчиво молвил дядя Витя, глядя в окно на запыленный, раскаленный на солнце перрон.

Наши вагоны оттащили на запасной путь, но теперь мы уже были на Родине и могли спокойно выйти на воздух. Жара в Нахичевани в первых числах сентября стояла неимоверная. Старик в чалме катил по перрону лоток с фруктами и лепешками, зазывая покупателей на незнакомом языке. По-русски он не понимал.

– Ничем не отличается от того, что на той стороне! – удивилась я.

– Исторически это одна земля, где всегда жили определенные народности, – сказал Димкин папа, покупая у аксакала его товар, – а государственные границы – деление условное, политическое.

– Интересно, а он знает, что живет в Советском Союзе? – кивнула я на деда-торговца. – Он же по-русски не знает.

– Надеюсь, дети с внуками объяснили, – засмеялся дядя Витя.

Мы вернулись в прохладное купе и, наконец, спокойно поели, без пасдаров, служащих Исламской республике, и офицеров, служащих Советскому Союзу.

После еды всех сморило, и мы завалились спать. Пока прицепят к бакинскому поезду, пока он со всеми остановками доедет до Баку, пройдет еще часов десять – к азербайджанской столице, где тоже долгая стоянка, но хотя бы есть, где погулять, как раз выспимся.

На третий день жизни на колесах поезд начинаешь воспринимать, как дом, в котором никогда не скучно, потому что картинка за окном все время меняется.

Проснулась я уже в Баку. Мы снова стояли на запасных путях, справа и слева расстилались бесконечные рельсы. Они причудливо переплетались и расходились в разные стороны. Глядя в запылившееся в пути окно своего купе, я подумала, что на таких громадных железнодорожных станциях витает особый дух – дух странствий. Классно было бы никогда не сидеть на одном месте, а кочевать по всему миру, созерцая и впитывая впечатления. Древнеперсидские поэты-мыслители так и делали, только без поезда, пешком или на осликах. Но на поезде все-таки лучше: можно хоть поспать под кондиционером.

Я вылезла в коридор, Димка уже стоял у окна и тоже глядел на рельсы. Здание вокзала маячило где-то вдалеке.

– Так, одной никуда не уходить! – сказал мне мой «дорожный опекун» дядя Стас. – Помни, что мы за тебя отвечаем. Сейчас все вместе выйдем. Надо только уточнить, сколько нам ждать московский поезд. Стоянка всегда разная, зависит от расписания. А то так уйдешь гулять, а поезд твой тю-тю!

Идти решили вместе – Димкины родители, мои «приемные» и мы с Димкой. Собрались, по совету тети Риты надели кепки: в Баку палило солнце. Я на всякий случай прихватила свою десятку. Заперли купе на ключ, выпрыгнули из прохлады вагона в бакинский зной и стали пробираться по раскаленным рельсам к перрону. Другие пассажиры спецвагонов тоже потихоньку вылезали наружу, но мы были первопроходцами.

– Мы как партизаны, – засмеялась моя «приемная родительница» тетя Марина. – Крадемся вдоль по шпалам неизвестно откуда и куда!

– Ага, и зачем тоже неизвестно! – поддержала ее тетя Рита.

Бакинский вокзал напоминал восточный базар: суета, крики, узлы, баулы и сидящие на них малые дети. Солнце палило нещадно. Стараясь не потерять друг друга, мы лавировали между носильщиками, пассажирами и их тюками и, наконец, кое-как протиснулись в душный вестибюль вокзала. К справочному окошечку, как змея, вилась потная очередь.

– Так мы тут все восемь часов простоим! – заявила Димкина мама. – Давайте искать начальника станции. А что делать, если точного времени отправления не знает даже наш проводник в погонах!

Это было сущей правдой: время отправления наших спецвагонов теперь зависело исключительно от намерений руководства ж/д узла «Баку-пассажирское».

Скоро стало понятно, что и начальника станции мы можем искать часов восемь. В одном месте нам говорили, что Ахмед Ахмедович отъехал и вот-вот вернется, в другом – что у него совещание и когда оно закончится, никто не знает. В итоге мы плюнули и вышли на привокзальную площадь. Отсюда хоть можно было рассмотреть здание вокзала, состоявшее из нового, современного, и старинного, в восточном стиле.

– Это старый Тифлисский вокзал, – сказал Димкин папа, который, как и мой, все всегда знал. – А новый возвели недавно, лет пять тому назад.

На площади народу было поменьше, но солнце, кажется, жарило еще сильнее. Казалось, что асфальт сейчас расплавится. В горячем воздухе пахло железной дорогой, шашлыками и пропыленной южной растительностью.