Тегеран-82. Начало

Но не прошло и недели, как я привыкла ходить мимо шкур убиенных зверей. Каждый раз, возвращаясь с Моссадык, я с интересом разглядывала новые поступления на заборе.

А в те три январских дня 80-го, пока надо мной еще висела угроза отправки в заснеженную Москву, я потребовала, чтобы именно здесь мне купили модную «афганку».. Эта пушистая прелесть как раз только появилась на заборе среди новинок. В Москве я видела такую только однажды – на актрисе Елене Прокловой, которая казалась мне воплощением красивой жизни. А саму Проклову живьем мне показала подружка Катька. Было это в фойе Вахтанговского, когда Катькин папа взял нас на генеральный прогон «Принцессы Турандот».

Торговец шкурами не говорил по-английски, но мы каждый раз перекидывались парой приветственных слов на универсальной смеси языков.

В этот раз, прежде чем мама успела меня одернуть, я на ходу извлекла свою обновку из пакета и развернула перед торговцем. Мне хотелось поделиться своим счастьем.

– Look, what a pretty dress! («Смотри, какое хорошенькое платье!» – англ), – похвасталась я ему.

– Good! («Хорошо!» – англ), – торговец выставил вверх большой палец, а потом почему-то сложил ладони домиком и положил на них голову, будто спит.

– Наверное, говорит, что устал и ему не до моего платья, – поделилась я с мамой своим предположением.

– От тебя устанешь! – согласилась мама.

Папа был уже дома.

– Ну как успехи? – осведомился он.

Я торжествующе извлекла нашу покупку.

– Класс, да?

Папа подозрительно замолчал.

Потом взял мое платье в руки, повертел его и изучил этикетку.

Мама почуяла неладное:

– Недорого же! – сказала она на всякий случай.

– Недорого, – согласился папа, – но это ночная рубашка.

Повисла пауза. Мне стало понятно, почему кассирша в «Куроше» пожелала мне спокойной ночи, а торговец шкурами изобразил, что ложится спать.

Даже мама не знала, что сказать. Обычно это она упрекала нас с папой в безответственном и невнимательном отношении к покупкам. А в обратной ситуации она не знала, что делать.

– Но как?! – наконец выпалила я обиженно.

– А вот так, – сказал папа, в этот раз он даже не хихикал. – Я же говорил тебе, как важно знать иностранные языки!

– Фарси я не обязана знать! – буркнула я.

– Фарси не обязана, – согласился папа. – Но вот здесь что написано? Читай!

На этикетке было написано «Night-gown». Я прочитала.

– И что это? – спросил папа.

– Не знаю, – призналась я.

– И очень плохо! – резюмировал папа. – Вот так недостаточный словарный запас приводит к тому, что идешь на праздник в ночной рубашке.

Тут я не выдержала и заревела. И за меня вступилась мама:

– Вот умеешь ты довести, – заявила она папе с упреком, – и больших, и маленьких. Откуда ей знать такие слова? Это у тебя словарный запас такой – ночнушка, комбинашка… А ребенку это ни к чему! Не плачь, дочь, что-нибудь придумаем! – обратилась она ко мне.

Обычно нападала на меня мама, а защищал папа. В этот раз получилось наоборот, что по-своему было тоже приятно.

– Можно еще в надувном «Куроше» посмотреть, – примирительно сказал папа. – Там и выбор больше. Сейчас визит отработаем, и через пару дней смогу отвезти в рабочее время.

«Надувным» мы называли магазин сети «Курош», расположенный в крытом павильоне, похожем на воздушный шар в форме параллелепипеда. Когда я впервые увидела это гигантское белое сооружение с хайвея Чамран, то решила, что в Тегеран прилетели инопланетяне.

Магазин-НЛО находился в северном предгорье и выезжать туда лучше было засветло. И я стала ждать, когда посольство покинет делегация, которой занимался мой папа, и он сможет отвезти меня туда, где выбор нарядов намного больше.

На следующий день пришла почта, и я получила письмо от подружки Оли.

Оля писала, что в Москве вовсю идет подготовка к Олимпиаде-80. Наша школа тоже принимает участие: на труде девочкам задали шить олимпийского мишку, а мальчикам – выпиливать его из дерева. Еще объявили общешкольный конкурс на лучшее сочинение о важности спорта в деле строительства коммунизма. А физрук сказал, что к началу олимпийских игр, каждый должен сдать нормы ГТО и установить личный рекорд, а иначе он поставит двойку в третьей четверти. Оля не понимала, зачем ей нормы и рекорды, если уже объявлено, что всех школьников на время Олимпиады из Москвы необходимо выслать.

Подружка извинялась, что не смогла добыть для меня открытку с олимпийским мишкой, они очень быстро раскупались. Значки и открытки с олимпийской символикой почти в такой же цене и дефиците, как вкладыши от Wrigley’s. В утешение Оля переслала мне свою выкройку, по которой шила мишку на труде. Чтобы смастерив символ Олимпиады своими руками, я могла и вдали от родины примкнуть ко всеобщему спортивному ликованию.

Олино письмо было от января, поэтому в нем подробно описывался «Голубой огонек» в новогоднюю ночь 1980-го. Оля писала, что наша с ней любимая Алла Пугачева появилась на экране в шикарном платье «летучая мышь» с розой в вырезе и спела песню «Улетай, туча!». Некоторые девчонки успели прямо с телевизора переписать слова в свои песенники и теперь хвастаются перед остальными.

В конце письма Оля спрашивала, как сейчас за границей танцуют?

Чтобы не отстать от мировой моды, старательная Оля почти в каждом письме уточняла у меня, что «за бугром» носят и как танцуют. А мне неохота было терять лицо и объяснять, что я в такой загранице, где не танцуют, а стреляют, поэтому я упоенно сочиняла «супермодные тегеранские» направления стиля в танцах и гардеробе. А наши танцующие после веселящей газировки медсестры в обновках с базара Бозорг были мне в том неизменным подспорьем.

Прошло два дня. Папа все еще был занят с посольской делегацией. «Своего» Грядкина с того момента, как он назвал меня «изящной и быстроногой», я не видела. А он не видел мою новую французскую прическу. Но поскольку теперь я знала, что от меня ему не уйти, то лелеять свое чувство в одиночестве было даже приятнее. Все-таки, несмотря на вдруг осознанное глубокое чувство, дядю Валю я продолжала стесняться.

Беспокоило меня другое: до концерта к 8 марта оставалось всего ничего, а дядя Валя и тетя Таня одновременно заболели и отменили репетиции, будто сговорились. И ладно еще умирающий лебедь, я теперь не сильно о нем переживала. Но спектакль про шахбану!

Я представила себе, что в этом случае, красиво заломив руки, сказала бы моя театральная подружка Катька: «Сцены не отработаны, у шахини нет платья, это катастрофа!»

От нечего делать я послонялась по квартире, примерила мамины платья от портнихи Вахтанговского, повертелась перед зеркалом…

Мишку шить было неохота, при виде выкроек мне сразу мерещился звонкий голос командира Лены. Да и не любила я долго ковыряться. Куда больше мне нравились быстрые и эффектные решения.

Когда родители пришли с работы, я встречала их в шикарном, белом в пол платье «летучая мышь», с бордовым бутоном у откровенного выреза. Если бы Оля успела переписать слова, я бы спела им «Улетай, туча!». Но они и без того замерли столбом.

– Алла Пугачева, – догадалась мама. Прозвучало это почему-то обреченно.

– Ух ты, откуда такая роскошь? – удивился папа.

Но мама уже показывала ему глазами на валяющиеся на кровати ножницы.

Папа вдруг вспомнил, что забыл закрыть машину, и быстро ретировался. Я догадалась, что он убежал смеяться. Мама считала, что хихикать надо мной непедагогично, куда полезнее ставить в пример других детей. Вот и сейчас она сказала:

– Не думаю, что твой друг Сережа совершил бы такое!