Тегеран-82. Начало

– Конечно, – фыркнула я. – Он же не шахиня! И вообще не женщина.

Продолжать дискуссию мама не стала. Вероятно, потому что простыни выдавались на больничном складе без ограничения и от дырки в центре одной из них мамино хозяйство не пострадало.

Да и мою модельерскую находку трудно было не оценить! Если ровно в середине простыни вырезать отверстие и просунуть в него голову, получается та самая «летучая мышь»! Остается сделать по одному стежку справа и слева на талии, чтобы обозначить конец рукавов и начало юбки – и модный фасон готов! Просто и элегантно, это вам не олимпийского мишку шить по выкройке! Самое смешное, что висящие в магазинах платья примерно так и шились, только не из простыни. И революционная идея была не совсем моей авторской. Выбирая платье в «Куроше», я внимательно рассмотрела, как устроены многочисленные «летучие мыши», размышляя, можно ли заказать такое тете Рае из прачечной? Или «да тут шитья пойдет аршин», как пел Высоцкий и выражался мой папа, когда хотел сказать, что поступок кажется ему нерациональным.

Мама только спросила, где же я взяла такой элегантный бутон цвета бордо, прикрепленный к щедро вырезанному в простыне декольте?!

Эта роза была моя гордость.

Дело было так. Решив взять себя в руки и все-таки пошить олимпийского мишку по Олиной выкройке, я отправилась в прачечную к Раечке. У нее там стояла швейная машинка и валялась куча обрезков всяких модных тканей, оставшихся от выполненных заказов. Я хотела попросить у тети Раи какого-нибудь плюша для мишки, но наткнулась на выброшенный ею восхитительный кусочек темно-красного маклона (популярный в то время синтетический материал, имитирующий шелк). В этот момент меня и озарило. Про олимпийского мишку я тут же забыла и помчалась домой осуществлять свой нехитрый план.

Бутон из маклона я получила самым простым способом: скомкала тряпочку с одного края, у основания закрепила одним стежком и булавкой пришпилила к вырезу. Бутон получился ярким и пышным, даже слегка вызывающе. Последнее заметила мама.

Мой вечерний туалет торжественно, на отдельных плечиках, повесили в большой платяной шкаф в спальне родителей. Оба даже похвалили мою находчивость, но, как мне показалось, обошлись без должных восторгов:

– Голь на выдумки хитра, – сказал папа. А заметив, что мама открыла рот, чтобы обрушиться на него с упреками, поспешно добавил: – Это не я, это Грибоедов! Его любимая русская пословица.

И хотя никто из родителей не сказал, что мое чудесное платье не годится для банкета по случаю 8-го марта, у папы неожиданно быстро нашлось время свозить меня в «надувной Курош».

Это была самая дальняя точка для «магазиннинга» (мой папа изобрел это емкое словечко задолго до появления слова «шопинг»).

Ближним «магазиннингом», помимо «Куроша» на Моссадык, считался базар Бозорг (большой – перс, главный торговый развал Тегерана) к югу от центра и базар Кучик (от «кучик» – маленький – перс) недалеко от нас. Еще был базар на мейдан-е-Таджриш (площадь Тджриш), его мы каждый раз проезжали по дороге на дачу в Зарганде.

Но в то время у моей мамы еще была аллергия на слово базар»: она считала, что там продают одежду как минимум с клопами, а как максимум с лишаем.

– И стирай ее – не стирай, чем-нибудь да заразишься! – округляла глаза мама. – Запомни: то, что надеваешь на тело, надо покупать только в приличном магазине!

Правда, спустя всего несколько месяцев, она, как миленькая, ходила и на Кучу, и на Бузорг, а на Таджриш ее возил папа.

Надувной «Курош» находился в престижном районе Шемиран на севере города. Дорога туда была очень красивой, и я приготовилась наслаждаться.

* * *

В свои девять лет Тегеран я неплохо знала, благодаря тому, что папа частенько выгуливал нас с мамой на «жопо». Блестящий, со встроенной кассетной магнитолой для меня он был все равно, что космическая ракета с танцплощадкой. В Тегеране тех лет французские модели были в моде, особенно белоснежные, как у нас.

Больше всего я любила дальние поездки, по современным скоростным автострадам, наши называли их «шахскими». Говорили, что изгнанный монарх построил их по совету и с помощью своих друзей-американцев. Он очень хотел быть им равным и не жалел никаких денег на то, чтобы сделать Тегеран современным мегаполисом. А его отец, кадровый офицер Реза-шах, находился больше под французским влиянием. Вот и вышло, что Тегеран с севера похож на парижские предместья, а с юга – на нью-йоркские. Это утверждали наши «дипы», уже повидавшие мир.

Это сейчас офисные сооружения из стекла и бетона серые высотные жилые коробки с выведенными наружу лестничными пролетами считаются «безликими», а тогда они были писком моды, как пластик и синтетика.

Знакомые «тегеранские» жилые дома позже я встречала на окраинах манхэттенского Бродвея, в кварталах Лондона, Барселоны и Рио, отстроенных в индустриальные 70-е. Наверное, дело в открытых лестницах, но родную «тегеранскую застройку» я встречаю в мегаполисах, где нет суровых зим. Или только там узнаю ее «в лицо», для меня она навсегда осталась «южной», характерной для тех мест, где много солнца.

Жемчужина архитектуры индустриального бума 70-х – тегеранский «Хилтон» «на курьих ножках». До революции там гуляли богатые свадьбы, сразу после он стоял брошенный и полуразвалившийся, а позже превратился в иранский отель «Эстекляль».

Когда мамы с нами не было, папа сажал меня вперед.

Обычно он слушал в машине своих любимых Гугуш и Ажду Пеккан, но стоило ему пустить меня вперед, как бессменным диджеем становилась я. На этот случай я держала в бардачке свой репертуар. В марте 80-го я каждый раз втыкала в кассетник «Чингисхан», я тогда только его переписала у Сереги и никак не могла наслушаться. Врубала на полную мощность, открывала до упора окно и высовывалась в него чуть ли не по пояс, подставляя голову горячему ветру. Тегеранские автолюбители приветливо мне махали. Мама, конечно, так делать не разрешала, но папа мне не мешал. Он понимал, в чем дело.

В марте в разгар дня было уже очень жарко, а меня все еще немного укачивало.

В Москве у нас не было машины, а у меня, соответственно, привычки часто в ней ездить. Едва приехав в Тегеран, мы сразу столкнулись с тем, что любые перемещения, за исключением самых ближних, возможны только на колесах. Никакого метро в городе тогда и в помине не было, да и вообще общественным транспортом пользоваться не рекомендовалось. На определенных должностях в посольстве выдавались служебные машины, остальные в случае особой надобности могли воспользоваться помощью посольских водителей.

Первое время меня страшно укачивало, но я это тщательно скрывала, вывешивая голову за окно. Уж очень боялась, что меня престанут брать на автопрогулки!

Едва получив «жопо» по приезду, папа решил обкатать его, а заодно изучить город и показать нам с мамой в горы. В предгорье Тегерана было два модных местечка для прогулок – Дарбанд и Дараке. Это нам подсказали бывалые люди в посольстве. Мы, понятное дело, не бывали ни там, ни там, но для посещения выбрали почему-то Дараке. Вооружились картой и поехали.

В городе был как раз знаменитый тегеранский «шулюх» – затор. Надо сказать, что «фирменный» дорожный хаос на дорогах Тегерана не похож ни на один другой дорожный хаос в мире. В нем есть общие для всей Юго-Восточной Азии элементы броуновского автодвижения, но, по мне, тегеранскому шулюху присуще нечто вроде дорожного тааруфа (тааруф – иранский этикет).

Тегеранский «автотааруф» весьма смахивает на свод правил вежливости истинного иранца, предписывающий предлагать ближнему подарок (угощение, дорогу, etc), пока тот не откажется трижды. Если внимательно присмотреться, куча-мала на тегеранских дорогах происходит не от того, что все норовят пролезть вперёд, как у нас, а потому что каждый пытается уступить дорогу другому! И пока тот трижды откажется (а он это сделает, потому что дорогу принято уступать), сзади соберётся целая колонна таких же вежливых автолюбителей. Однако обмен реверансами «только после вас» вовсе не отменял смекалку, позволяющую автолюбителям лихо просачиваться в каждую образовавшуюся между автомобилями щель. Это тоже делал каждый уважающий себя тегеранский автолюбитель, даже если он был женщиной. Зато в тегеранских шулюхах никогда не было агрессии: горожане воспринимали заторы как, к примеру, массовое гулянье в городском парке. То есть, как повод пообщаться.

Круговая вежливость порождала движение в рваном ритме «тырк-парк», а во время каждой вынужденной остановки босоногие мальчишки начинали усердно возить тряпками по лобовому стеклу, а уличные торговцы норовили сунуть что-нибудь в окно. Это сейчас мы к этому привыкли. Но когда мы впервые ехали из «Мехрабада» (Мехрабад – в 80-е международный аэропорт Тегерана, ныне обслуживает местные авиалинии, а международное сообщение перебазировалось в новый современный аэропорт имени имама Хомейни) и нам в окно засунули дефицит, мы обомлели и очень хотели его схватить. Каждый – свой.

Мама потянула шаловливые ручонки к японскому фену – шутка ли, в Москве таких крохотных никто не видел! Я даже не знаю, как она вообще догадалась, что это фен!

– Не трогай, дорогая, – вежливо посоветовал папа. – У нас все равно пока нет туманов. К тому же, на ходу ты не сможешь проверить качество товара.

Это маму убедило.

Меня по малолетству фен почти не интересовал, но когда мальчик моего возраста сунул в моё окно жвачки – те самые, которые с вкладышами из комиксов! – я забыла обо всем! Отсутствие у нас туманов, а у товара качества, объяснять мне было сложно и долго, поэтому папа просто взял и закрыл окно с моей стороны. А еще и заблокировал, в иностранных машинах уже тогда был «чайлд-лок».

А уж когда мои ровесники выскочили прямо нам под колёса с ведрами, тряпками и какими-то цветными бутылочками и принялись тереть наши и без того чистые стекла, я и вовсе растерялась! Конечно, мы тоже усердно протирали окна под начальством командира Лены. Но в своем классе и во время дежурства. Может, эти прилежные дети, ратующие за чистоту чужих автомобилей – Тимур и его команда?

Когда мы впервые отправились искать Дараке, первые пять минут я испытывала восторг, прямо как на американских горках! Но скоро мутный комок неумолимо стал подниматься к моему горлу откуда-то из области утренней овсянки.

В Москве я ненавидела геркулес и увиливала от его принятия, как могла. Но в Тегеране овсянка английской фирмы «Доктор Квакер» в красивой банке с румяным жизнерадостным дядечкой на этикетке стала моим любимым лакомством. Мама варила ее на вкусном голландском молоке, которое продавалось не в картонных треугольниках, как в Москве, а в красивых пластиковых мини-канистрочках с ручкой. На вкус оно было сладковатым и пила я его с удовольствием, почти как пепси. Хотя в Москве от молока меня мутило, и мама говорила, что у меня какая-то там непереносимость того, из чего оно состоит. Очевидно, в Тегеране молоко состояло из чего-то другого.

В готовый «квакер» клали кубик датского сливочного масла и, в отличие от ненавистного геркулеса, я ела его даже без сахара. Иногда мама добавляла в овсянку мёд. Мёд производился в Иране и расфасовывался в симпатичные толстые стеклянные кружки, похожие на пивные. Доев мёд, мы пили из них чай. Кстати, на родине на мёд у меня тоже была аллергия, но в Тегеране и она куда-то делась. Даже Ирина-ханум не была готова классифицировать уникальный случай исчезновения у меня всех негативных пищевых реакций и ограничилась туманным заявлением, что «диагноз покажут отдаленные исследования». Как истинная дочь медицинской семьи, она не могла допустить и мысли, что кто-то взял и выздоровел. Мама выросла с фирменным эскулапским убеждением, что здоровых людей не бывает, есть недообследованные.

В общем, «квакер» я любила, но в наш первый автовыезд его утренняя порция нагло и некстати о себе напоминала. Я не могла признаться в этом, опасаясь, что мама немедленно прекратит автопрогулку и окажет мне первую помощь.

Тегеранские дети от мала до велика ездили на заднем сиденье, сидя на нем на коленях или вообще стоя и дергая за волосы под платком свою маму, которая вела машину. Мне пришлась по душе их находка. Правда, моя мама не была за рулем, зато она сидела на переднем пассажирском сиденье и волосы у неё были достаточно длинными, чтобы залезть ей сзади под косынку и плести из них косички.

Этим я и была занята, пока «квакер» окончательно не вышел из берегов. Тогда я приняла единственное верное решение, чтобы машину не остановили – легла плашмя на заднее сиденье. Как раз уместилась во весь рост. Сиденья «жопо» из темно-зеленой кожи раскалились на солнце, я лежала, как на сковородке, но терпела. Главное было сдержаться и не пожаловаться.

Машины вокруг нас «тыркались» и «пыркались», совершая короткие броски в рваном ритме. Папа ещё не привык к «жопо» и к местному движению и реагировал резким торможением на всех, кто пытался пролезть в узкую щель между нами и другими авто. А поскольку это были почти все, то мы тыркались и пыркались больше всех. Потом мы свернули в какую-то маленькую улочку и убежали от «шулюха», зато заплутали в переулках, папа никак не мог из них выбраться.

Когда, наконец, мы вырвались на какую-то широкую и свободную дорогу, убегающую вверх к заснеженным вершинам, папа притормозил у обочины и раскрыл карту Тегерана. Накануне вечером он усердно корпел над ней и даже помечал что-то карандашом.

– Это Чамран-роуд (хайвей Chamran, назван в честь физика доктора Чамрана), – объявил нам папа.

– Но какой путаный город! – сделала мама замечание Тегерану.

– Это потому что прямых улиц очень мало, – пояснил папа. – Шах хотел выпрямить улицы, но народ воспротивился. Шииты ждут пришествия святого имама Махди. Когда он придет, все кривые улочки выпрямятся сами.

– А когда он придет? – полюбопытствовала я.

Папа пожал плечами, а мама заявила уверенно:

– Никаких святых имамов не бывает! Это выдумка для темных людей!