Красное небо

Да и идет девушка не слишком медленно. Кажется, она пытается делать вид, будто бы не заметила воздыхателя, а просто заторопилась, и стремительно исчезает в направлении другой арки.

Печально опустив брови и плечи, юноша провожает ее взглядом, но следом бежать не решается. Он снимает очки, протирает о рубашку, следом тут же ее заправив поглубже в шорты и измяв цветок еще сильнее, и даже не замечает, что к нему успевает подойти одна из двух школьных красавиц.

– Долго ты еще будешь приставать к моей подруге? – спрашивает Виолетта уверенным тоном.

Мальчишка поначалу замирает, потом начинает заикаться, но больше двух звуков вряд у него сложить не получается, так что девушка, с нетерпеливым вздохом отведя глаза в сторону, уже через несколько секунд прерывает его раздражающие попытки заговорить на человеческом языке.

– В общем так, – отрезает она голос девятиклашки резким, строгим заявлением, – еще хоть раз она на тебя пожалуется, и будешь объяснять моему другу милиционеру, почему ты ее все время преследуешь.

Мальчишка стоит так же, как и стоял, разве что шире открывает глаза, а от красноты белые прыщики на щеках начинают выделяться еще сильнее, отчего Виолетта, не удержавшись, корчится.

– Ты меня понял? Я не шучу! – грозит она пальцем, а сама торопится быстрее уйти.

Вдобавок к жутко неприятному виду, мальчишка создает еще более неприятное впечатление своими манерами. Смущенный, неловкий, пай-мальчик, но неряшливый, с криво заправленной в шорты рубашкой, он впитал все те качества, которые вполне можно было бы счесть за плюсы. Однако, собранные в образе этого мальчишки, они лишь придают ему лишь больше отвратительности.

Комсомолец выглядит крайне нелепо. Виолетта, которая вовсе не хочет его обидеть, скорчив презрительную гримасу, тут же сбегает, уже волнуясь, что зря обидела мальчика, но с другой стороны, не желая позволять ему донимать подругу и дальше.

Девятиклашка же остается на месте, опускает голову, а когда поднимает, то видит переговаривающихся между собой бабулек на одной из ближайших лавок. Три старушки глядят на него с жалобным презрением, будто бы увидели собаку, за которой по дороге тащится, высунувшись наполовину, жирный глист. Даже и они видят проблему в нем, а не в отношении к нему окружающих. А мальчишка в это время повторяет в уме слова Виолетты, которая неосторожно рассказала чуть больше, чем собиралась.

«Еще раз, да»? – раздумывает мальчик. А сам, опустив голову, лишь сейчас замечает помятый в ладони цветок, расправляет лепестки и аккуратно вонзает его в землю ближайшей клумбы, прежде чем оставить увядать.

Оливия не сразу замечает, что за ней никто не гонится. К дому она идти не решается, собираясь прежде сделать крюк, поскольку надеется, что мальчишка еще не выяснил, где его возлюбленная живет. Так что быстрым шагом удается пройти мимо нескольких домов, свернуть, пройти дальше, затем еще раз свернуть, но уже во двор, и лишь там, пройдя до улицы, девушка оглядывается, чтобы проверить, не увязался ли за ней этот незадачливый кавалер.

За спиной никого не оказывается, и девушка позволяет себе вздохнуть, а заметив совсем рядом небольшую, чистую скамью, присаживается, чтобы поправить свой вид.

Оливия распускает волосы, но лишь затем, чтобы вновь собрать их в пучок над правым ухом. Правда, теперь уже русый комок поднимается выше и застывает над виском, что означает легкую перемену в настроении девушки.

Устанавливать свое настроение самостоятельно, подчинить его воле – гораздо лучше, чем находиться вечно под его влиянием. Эта привычка закреплять волосы в пучок, как раз стала отличным способом управлять собственными эмоциями. Стоит решить, что настроение сейчас должно быть плохим – и русый комок, подвязанный темной, мешковатой, толстой резинкой, отправляется ближе к правому уху. А стоит подумать, что настроение должно исправиться, как пучок отправляется по дуге к левому уху, в зависимости от того, насколько сильно должно измениться настроение.

Сейчас он поднимается лишь немного. И, что удивительно, тут же немного поднимается настроение. Ведь тому есть разумная причина: разговор с подругой уже и так близился к завершению, хочется есть, а значит, уже пора было двинуться к себе домой, да и прыщавый ухажер не стал преследовать, а значит, можно спокойно идти дальше, и причин расстраиваться нет.

Где-то рядом, кажется, в соседнем дворе кто-то плачет, но голос запутывается в уютном окружении старых стен, а все же отвлекает девушку от мыслей и она, наконец, отыскивает себя.

Поправив блузу, пионерский галстук, спрятав лямки рюкзака, Оливия вдруг застывает взглядом на своих коленках. Затем, стыдливо оглядевшись, она слегка задирает подол синей юбки, так чтобы край вновь оказался на середине бедер, и лишь сейчас обращает внимание на красоту своих ног.

Прежде девушка так на них не смотрела. Ноги, как ноги. А теперь к ней приходит осознание того, что ноги довольно красивые, вернее, даже очень. Впрочем, не скромность мешала девушке рассмотреть в себе эту красоту, а необычный взгляд на мир, ведь она совершенно искренне не задумывалась о своей красоте, поскольку не встречала ни одного мужчину, который бы сумел вызвать у нее хотя бы слабое чувство симпатии. Никто еще в ней не сумел пробудить даже самый обычный интерес, а потому и собственная красота не имела еще никакой ценности.

И теперь девушка оглядывается. Стоило забежать во дворы, проскользнуть в какой-то переулок, как вот уже вокруг эти самобытные виды московских двориков, бережно охраняющих наследие старых времен.

Большие дворы, красивые, свежие домики с гладкими стенами и яркой краской не такое уж редкое зрелище, а вот забраться в такой дворик, усесться на лавке, сколоченной из старого дверного полотна, обнаружить густые заросли деревьев, загородивших стены пятиэтажки – событие почти всегда случайное. Хотя и то, что таких мест мало сказать нельзя, но все они как-то остаются вне поля зрения.

И внезапно, проведя взглядом по красивому, состарившемуся убранству тупичка, девушка замечает лежащий на земле, потертый кошель.

Пионерский галстук будто бы начинает давить на горло сильнее. И ясно, почему. Сразу же, мгновенно рождается желание этот кошелек поднять и заглянуть внутрь.

Благородные мысли вяло, но пытаются все же пробиваться в ум. Комсомольский дух хочет подсказать, что надо отнести находку в милицию, если окажется, что кошель не пустой…

Только есть проблема. Дело в том, что уже за десяток шагов девушка ясно видит, что кошелек плотно набит, буквально готов лопнуть от набитого в него содержимого. И совсем не какое-нибудь гнусное желание зовет поднять его и заглянуть внутрь, а простой интерес, любопытство, а кроме того это волшебное чувство внезапно, совершенно неожиданно отысканного клада.

Быстро осмотревшись, Оливия убеждается, что вокруг никого. Да и здесь, наверное, вообще редко можно отыскать людей. Забитый в тупик между высотками дворик, заканчивающийся старым, деревянным домиком, просящимся под снос, вряд ли приманивает большое количество туристов. Скорее, здесь вообще никого, кроме жильцов и госслужащих, не бывает и быть не может, разве что они забегут так же случайно, как это сделала девушка.

А толстый кошелек так и манит его скорее поднять, пока кто-нибудь не объявился. Да и сердце зачем-то колотится, мешая спокойно думать. А, кроме того, заметить кошелек никак нельзя, поскольку лежит он на вытоптанной тропе между обвисшими ветвями деревьев, и взгляд обращается к кладу лишь потому, что девушка села на лавку из дверного полотна.

Больше Оливия не выдерживает. Теперь начинает казаться, что в любую минуту кто-нибудь может появиться. Наконец, хотя бы тот, кто потерял этот кошелек. Набрав воздуха, она поднимается и идет забрать находку, успокоив совесть тем, что это в любом случае необходимо сделать.

Пожалуй, человеку, который не мечтал отыскать клад, гораздо легче для себя определить, что сделать в такой ситуации. Только вот девушка к таким людям не относится. С детства самыми интересными, самыми захватывающими дух историями для нее были те, в которых герои искали сокровище. Теперь она будто сама оказывается в такой истории, и причем наяву, да еще и в главной роли.

И вот кошелек оказывается в руках, и сердце тут же начинает биться еще торопливее, словно желает перевыполнить трудовой план по количеству ударов на день. А кошель оказывается толстым, набитым под завязку, и еле помещается в руку.

Тут же девушка стремительно оглядывается, желая отыскать любопытный взгляд какого-нибудь случайного наблюдателя, но кругом по-прежнему никого. И, увлеченная очень странным чувством стыда, Оливия торопится поскорее вернуться обратно на лавку, чтобы иметь возможность заглянуть в кошелек незаметно и уже тогда спокойно изучить его содержимое.

Потертый, толстый и явно старый кошелек, как подсказывают девушке ее знания, должен явно принадлежать старушке. И, кажется, это должно означать, что внутри, как минимум, совсем немного, но кошель набит так, что едва не лопается ткань, на которой висят клочками следы кожзама.

Выяснить можно только одним способом. Поместив кошель в юбку между ног, чтобы можно было в случае чего быстро спрятать, девушка еще раз осматривается и лишь тогда, с почтением и осторожностью, медленно открывает кошелек, разомкнув металлическую защелку.

И тут же ее ждет разочарование в виде букета разноцветных фантиков. Ближе к середине они уложены аккуратно, расправлены, а по краям смяты, будто их затолкали, как получится.

Впрочем, деньги внутри тоже оказываются, хотя Оливия их не сразу замечает и даже чуть не упускает из виду это обстоятельство. Внизу кошелька отыскивается почти десять рублей, что даже изумляет, ведь комсомолка и сама редко носит с собой деньги. Во всяком случае, больше пары рублей обычно и не нужно таскать с собой, а тут почти десять в кошельке с фантиками. Какое-никакое, а все же найденное сокровище.

Сунув кошелек в сумку, девушка остается сидеть, потому что теперь, услышав все тот же детский плач, доносящийся откуда-то из соседних дворов, она вдруг слышит его иначе, чем немногим раньше. Теперь сам плач кажется другим, потому что он сообщает новые подробности: возможно, это тот самый ребенок, который потерял целое состояние, ведь десять рублей – это для любого ребенка неисчерпаемое сокровище.

Даже интересно было бы узнать, откуда у детей столько денег. Вроде бы, светлое социалистическое будущее еще не наступило, хотя и приближается стремительно, и обещает совсем уже скоро изменить весь окружающий мир, но пока оно все еще недостаточно овладело действительностью, чтобы можно было принять наличие у ребенка такой суммы, как совершенно естественное обстоятельство.

И увлекшись мыслями, девушка едва не забывается, а теперь оглядывается снова и рассматривает тупик, в котором оказалась, уже внимательнее. Здесь стоит деревянный сарай. Дерево черное, словно обожженное, но сарай цел. Над ним густой тучей нависает зеленая лапа старого дерева. Лавку окружают кусты, рядом стоит москвич, и видна лишь дверь в подъезд двухэтажки, а кругом будто ничего больше и нет. Звуки машин и людей доносятся с улицы неопределенным эхом, не разрешающим угадать направление, и создается удивительная атмосфера. А затем из подъезда выходят две женщины, и Оливия тут же встает и торопится уйти.

Как раз в соседнем дворе плачет ребенок. Мальчик, сев в песочнице и раскинув ноги, плачет, задрав голову к небу. Вокруг ходят люди. Одна женщина, проходя мимо, даже не сдерживается, подходит и спрашивает мальчишку о чем-то, но затем встает и уходит, а отсюда, из-за угла, комсомолка не может расслышать их разговор.

Наконец, прислонившись к стене, в мыслях ощупав спрятанный в рюкзаке толстый кошель, девушка выдыхает слегка даже недовольная тем, что простояла так долго, все еще не сделав очевидный вывод. А следом она, помотав головой и таким образом выразив недовольство собственным поведением, выходит из-за угла и направляется к мальчику.

– Ты чего сопли развесил? – звучит приятный голос.

Перестав рыдать, мальчик открывает глаза и видит перед собой такую красивую, такую ослепительную особу, что даже и ему, всего лишь ребенку, становится даже интересно. Он протирает глаза, а затем взглядывает на Оливию уже не заплывшим взглядом и от удивления открывает рот, впервые увидев настолько красивую девушку.

– Ну? Чего застыл? – улыбается комсомолка.

– Я… я… поте… ря-ха-ха-л! – не выдерживает мальчик.

– Ну-ка не реви, – отвечает девушка строгим тоном.

Ребенок на удивление быстро успокаивается, хотя и продолжает шмыгать, а Оливия, смягчив выражение, продолжает расспрос.

– Что потерял, расскажешь? Вдруг я видела где-нибудь.

– День… день… гу… – продолжает мальчик шмыгать.

– Не деньгу, а деньги.

– День… ги… – ставит мальчик ударение на последний слог, но девушка решает уже его не поправлять.