Профессия – лгунья

– Будем, – ответила Оля.

К нам подошел крошечный, очень чёрный мужчина с глазами на выкате и горбатым носом.

– Я – Момин, – сказал он по-русски.

Мы удивились.

– Вы знаете русский? – спросила я с едва сдерживаемой нежностью.

– Немносько, – ответил он, – я пят лэт работаль в России. Давно-о, – он махнул рукой, будто где-то за горами остались те пять лет.

– Нам вчера сказали, что вы из Пакистана. А вот, что по-русски говорите, нам, почему-то, не сказали.

– Я узе забиль русский. Я тут четире лет. Ви не понимаетэ система клюба. Я буду обиснят, спрашиваитэ всегда. Хоросо?

– Хорошо. Э-э… Я хотела спросить, – я тянула с вопросом, потому что боялась услышать то, что так меня пугало.

– Я ведь по контракту певица. Но это караоке-клуб. Как же я буду петь? Здесь не нужна певица.

Момин как-то нехотя улыбнулся. Почесав затылок, повернулся к администратору и спросил его о чём-то по-японски. Тот тоже замешкался с ответом. Потом сказал что-то со словом шоу-тайм. И Момин застенчиво проговорил:

– Когда будет шоу-тайм, надо пет. А потом пришёль гост, и сидет с гостем. Поняль?

Я молча кивнула.

– А как зовут администратора? Он всегда будет возить нас на работу? – спросила Оля.

– Да. Тут все его зват Куя, – ответил Момин и отошел.

Куя услышал, что говорят о нём, и улыбнулся нам.

– А он симпатичный, – сказала Ольга.

– Симпатичный?! Да ничего хорошего! – бросила я со злобой, будто он был повинен в том, что должность моя по контракту не совпадала с той, что оказалась в действительности.

Кую подозвал клиент. Он подошёл к столику с поклонами и вдруг с грохотом рухнул на колено перед гостем, сгребая со столика его деньги.

– Да что же они так из кожи лезут, не знают, как выслужиться?! – недоумевала Ольга.

Мы тогда не знали, что в японской традиции непочтительно находиться выше сидящего. Поэтому стоящий присаживается на колено, чтобы быть с сидящим одного роста. Почти всё, что было непонятным и незнакомым для нас, автоматически оценивалось как плохое только потому, что было нам чуждо.

Странными переливистыми голосами японцы с упоением пели свои песни. У большинства из поющих были очень красивые голоса. Культура пения была непривычной для нас. Но голоса чудесные. И безупречный слух был у большинства. Сложно было поверить, что так поют обыватели. Но сами песни, такие непохожие на европейские, не трогали нас. Когда мы замирали в ожидании музыкального всплеска, припева или кульминации, мелодия, как тихая волна, откатывалась назад и снова спокойно плескалась где-то возле тональности.

Всё было удивительным для нас. И походка этих мужчин, плавающая и семенящая, скорее, похожая на женскую, чем на мужскую. И их гротескная мимика. И неожиданно вырывающийся рык откуда-то из самых недр груди, если вдруг что-то поражало этих мужчин или вызывало восторг. И их удивительная мелодичная речь без ударений в словах. Мы цепенели, глядя на них. Пребывали в прострации. Даже филиппинки, при всех их отличиях от нас, не так завораживали. Японцы казались нам еще более другими.

В какой-то момент я вдруг опомнилась, перевела взгляд на Ольгу и увидела, что она наблюдает за ними с открытым ртом и вытаращенными пустыми глазами. И тут же поняла, что всё это время мы обе наблюдали за японцами с этими глупыми лицами.

– Оля, закрой рот! – сказала я.

Ольга вышла из ступора и закрыла рот.

– Внешне люди. Две руки, две ноги, а как будто инопланетяне. Да? – произнесла она изумленно.

– Ага-а, – ответила я.

Возле нас села заплаканная женщина. У нее было чудесное парчовое платье до пят, подчеркивающее её прекрасную фигуру. Тонкая талия притягивала взгляд. Движения были мягкими, утонченными. Все это не совсем клеилось с ее заплаканным не очень молодым и не очень симпатичным лицом. Женщина вертела в руках телефон. Он был поломан. К ней подошла другая филиппинка, присела возле нее, стала расспрашивать. Женщина заговорила невероятно высоким, как будто компьютерным, голосом. Она еще была взволнована и много жестикулировала, поэтому несложно было догадаться, что какой-то человек ударил ее по лицу, сломал её мобильник и толкнул с такой силой, что она упала. Мы с Ольгой, замерев, в ужасе смотрели друг на дружку.

– Господи, что же делать, Оля? – произнесла я с мольбой, – Неужели пути назад нет?

– Есть. Если припрёт, пойдем в российское консульство. Но еще ничего не случилось, – жёстко сказала она, чтобы не впадать в панику и беспочвенную жалость к себе.

Какой-то человек из зала пригласил нас к столу. С этим мужчиной уже сидели две девушки. Они сдержанно улыбнулись нам. Сам же гость делал вид, что вообще нас не видит. Упорно обходил нас взглядом. Я чувствовала, как дрожат мои коленки, и изо всех сил пыталась напрячься, чтобы скрыть эту дрожь. Но от напряжения трясло еще больше. Ольга, бледная и отрешённая, смотрела куда-то в потолок. Мы встретились с ней взглядами и вдруг разразились безумным смехом. Гость разочарованно покачал головой. Чередой у меня перед глазами промчались очень четкие картинки. Как я сажусь к клиенту, и он хлопает меня по коленке, а я начинаю фальшиво хохотать. Как я делаю ему коктейль виски со льдом и с подобострастной улыбкой пододвигаю ему стакан. Как он собирается закурить, и я подношу ему зажигалку. Как я топчусь у туалета в ожидании гостя и с лицемерной заискивающей улыбкой подаю ему полотенце. Вдруг я почувствовала, что мой истеричный хохот вот-вот может перерасти в рыдания, и резко замолчала.

– Слушай, а зачем этот человек позвал нас к себе за столик, если теперь сидит с такой мордой, будто делает нам одолжение, – сказала Ольга, всё ещё нервно похахатывая.

– Да спроси его, – ответила я.

– Не умею, – развела руками Ольга.

Японец поморщился и что-то пробормотал по поводу нашего дерзкого поведения, тыча в нас пальцем. Мы примолкли. И так молчали несколько часов, пока он не ушел. В течение всего этого времени мне так и не удалось унять дрожь.

Так прошел наш первый рабочий день. Мы были страшно измучены. И морально, и физически. В клубе нам очень хотелось спать. Но когда нас привезли домой, мы безмолвно сидели за столиком и пили чай. А когда пошли спать, то еще несколько часов проворочались без сна. Невозможно было расслабиться. Тело было, как натянутая струна. Мы уснули, когда в городе жизнь уже кипела во всю мощь, и мир казался таким сильным и счастливым. Только мы в этом чужом мире были беспомощными и никому не нужными, как котята.

VII

На второй день за нами зашла высокая длинноволосая филиппинка Анна и пыталась объяснить нам, что им поручили сопровождать нас на работу, так как дороги мы не знаем, а машины нет, и придётся добираться сами. Анна так кричала, объясняя эти подробности, что у неё срывался голос. Похоже, она считала, чем громче говоришь, тем понятнее.

Остальные девушки ждали внизу. Когда мы спустились, они бросились с присвистом приветствовать нас, хрипло выкрикивая наши имена и повизгивая. Они трогали наши волосы и с восторгом отмечали, что по сравнению с их волосами у нас они очень мягкие. И подставляли нам головы, чтобы мы тоже непременно потрогали их волосы. Одна из девушек схватила меня за нос, что-то сказала им с удивлением, и все бросились наперегонки трогать наши носы. Мы вяло улыбались девушкам, но выглядели настолько заторможенными, что все забеспокоились, в порядке ли мы. Чувствовали мы себя плохо. Организм каждой упорно не хотел перестраиваться на ночной режим. Вторые сутки мы спали не больше трех часов.

– Через три минуты электричка! Скорее! – вдруг прокричали девушки и побежали. Мы пытались догнать их, и при беге колени мои самопроизвольно подгибались. У Ольги раскалывалась голова. Мы валились с ног.

Это было воскресенье, поэтому почти с момента открытия клуб наполнился гостями. С каждым появлением нового гостя очередное приветствие «Ираша имасе» действовало на нас как чудовищное заклятие. Мы поднимались со своих мест и, как парализованные, с вытаращенными глазами деревянными голосами распевали эти холодящие нутро слова. Сердце колотилось так, как будто нас могли отдать на растерзание волкам. Волки-японцы с улыбкой и любопытством разглядывали нас, но никому не пришло в голосу нас покусать.

Когда Куя показал нам, что пора идти работать, у меня всё обмерло внутри. Жест «иди сюда» в Японии такой же, как в России «сиди, оставайся там». И пока мы метались, выясняя, чего же он хочет, происходило это невыносимое чередование обретения надежды остаться и полнейшей безысходности. Мы надеялись, что нас посадят вместе. Но когда он посадил Ольгу к гостю, меня неожиданно легонько подтолкнул вперед. Вцепившись в друг дружку взглядами, полными ужаса, мы с Ольгой сидели за разными столиками. Лишившись поддержки друг дружки, мы, казалось, лишились возможности и двигаться, и мыслить.

Я плюхнулась на сидение напротив семейной пары, не поприветствовав их ни словом, ни взглядом. Опустив глаза, смотрела на свои трясущиеся руки. Дедок с надменной физиономией поглядывал на меня и, ехидно похахатывая, что-то говорил своей молодой жене. Женщина бросила на меня робкий взгляд и улыбнулась, пытаясь поддержать меня взглядом. Я благодарно кивнула. Она оказалась филиппинкой.

– Я здесь работала, когда была молодой, – сказала она мне по-английски.

– Спасибо, что вы меня понимаете, – сказала я.

Я сочувственно смотрела на неё и думала о том, что моё рабство временное, а её пожизненное.

Оля сидела за столиком на хэлпе, где уже работали две опытные хостесс. Она могла безмолвствовать и бездействовать, потому что всю работу делали другие. Но я была брошена под танк слишком рано. Я была одна и в душе винила в этом Кую. Я ломала пальцы от ужаса. Видела, что у гостей не сделан коктейль, но не знала пропорций, боялась ошибиться и вызвать недовольство, и потому сидела с глупой полуулыбкой и бегающим взглядом. Я боялась вытащить руки из-под стола, потому что не хотела обнаружить, как они дрожат. Японец что-то мне сказал, тыкая указательным пальцем себе в нос. Я стала нервно трогать свой нос, пытаясь понять, что он имеет ввиду. Кроме растерянности моё лицо ничего не выражало, и старик оставил попытки поговорить со мной. Он подозвал Кую и что-то спросил по поводу меня. Куя показал два пальца. Я догадалась, что старик спрашивал, как долго я работаю. Куя сделал им коктейль и с поклонами и виноватой улыбкой, по-видимому, стал оправдываться за мою неопытность. Но кто-то окликнул его и он, раскланявшись, снова убежал к другому столику. Старик достал сигарету и медленно поднёс её к губам. Я шныряла глазами по столу, не обнаружив зажигалки. Это были чудовищные секунды. Я не знала, куда себя деть. Видела, что японцы помоложе часто прикуривают сами, отстраняя руку с зажигалкой девушки-хостесс, но этот явно считал это ниже своего достоинства. Он держал сигарету у рта и сам пытался скрыть замешательство. Я отвернулась и сделала вид, что ничего не вижу. Тогда ему пришлось взять зажигалку самому. Она лежала за стаканом так, что я не могла её видеть. Я наблюдала боковым зрением, как он медленно подносит зажигалку к сигарете, с укором глядя на меня. И тут жена его выхватила у него зажигалку и с заискивающей улыбкой дала прикурить мужу. Казалось, она конфузилась не меньше меня. Он, откровенно махнув на меня рукой, зло расхохотался. «Это не страшно. От этого не умирают», – говорила я себе. Но желваки на скулах у меня сокращались самопроизвольно, и я изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

На счастье вернулась хостесс, к которой они пришли. У неё было несколько гостей, поэтому ей приходилось по пятнадцать минут сидеть с каждым гостем. Такова была система клуба. Когда приходило несколько гостей одновременно к одной женщине, она сидела с каждым понемногу.

Я бессмысленно рыскала глазами по залу и вдруг наткнулась на взгляд Куи. Он долго тщетно пытался дозваться меня. Держал в руке трубку телефона и тыкал в неё пальцем.