Всё помнят города

Колька задумался, а я, тем временем, продолжал.

– Тебя правда волнуют эти людские интрижки, кто от кого в подоле ребёнка принёс, кто на кого виды имеет? – не понимал я соседа. – Что ты, как девчонка! Совсем, как соседка твоя, Марусинка, мир её праху. Может, тебя беспокоит что-то другое, но ты сам не знаешь, как это истолковать?

Кольку эти слова задели.

– Зазнался ты, вижу, не успев ещё и городом стать! – ответил он. – Конечно, теперь ты умный, а я так, деревня! Сам не знаю, что чувствую, о чём спрашиваю, кого ищу?!

И с чего он вдруг вспылил? На него это так не похоже, такой тихий всегда, а тут вдруг, целая буря! Что на него нашло? Одно мне было предельно ясно: Околика что-то всерьёз беспокоит. Может, это и связано как-то с детьми, о которых он говорит, или с кем-то из их родителей. К сожалению, я – никудышный психолог и просто не понял его. Полагаю, тот решил оставить за собой последнее слово, потому что больше не захотел со мной говорить. У моих дворников, тем временем, закончился перекур, и я опять принялся за уборку.

Пройдя по обочине улицы Базовой через перешеек и привокзальный район, Кинди Кут Шари оказался у моих врат, как любят говорить современные города о своих вокзалах и аэропортах. К его появлению там уже был порядок и тишина. Лейтенант Волюка глядел на опустевшую площадь из вверенной ему милицейской будки, ел бутерброд с сыром и ветчиной и в тайне очень сердился на Яну Тройкину.

– Реагировать на звонки, – ворчал он, вспоминая её слова. – Ну, кто станет звонить в эту уличную конуру, постовому? А кому придёт в голову, заявление сюда подавать? Да народ вообще не догадывается, что я тут сижу, для всех это просто синий ларёк, в котором пиво не продаётся!

Изнывая от скуки и бессильной обиды на Тройкину, Волюка заметил босого бородатого юношу, обмотавшегося какой-то оранжевой простынёй и неспешно идущего так вдоль проезжей части.

– А это ещё что за клоун? – усмехнулся он, и вышел с бутербродом в руках, узнать, всё ли в порядке. – Лейтенант Волюка, – представился он, подойдя к незнакомцу. – В чём дело, гражданин? Вас раздели, или чей-то муж вернулся не вовремя?

Тот поглядел на него с блаженной улыбкой, встретившись с парой выразительных карих глаз лейтенанта. Сильным и тёплым показался ему этот взгляд. Не было в нём, ни высокомерия, ни притворства. Но и безразличия не было, даже наоборот – любопытство и удивление, искреннее желание быть у дел, и какая-то грусть.

– Моё имя Кинди, – представился он лейтенанту. – А Ваше?

– Нил Ваныч, – жуя бутерброд, быстро проговорил Волюка.

– Красиво, – улыбнулся ему собеседник. – Нил, как египетская река.

– Так точно, – кивнул лейтенант.

– А Кинди, это как в песне, – продолжил юноша, и тихонько напел. – «Была пустыня Гоби морем, и в нём ходили корабли. Их тихой гаванью был город ургутский Киндикутшари…».

– Э, ты мне зубы-то не заговаривай! – прервал его Нил Иванович. – Документы с собой?

Кинди достал из тряпичного кошелька, висевшего у него на поясе, два паспорта – российский и заграничный, и протянул лейтенанту.

– Тебя что, в честь города из песни назвали? – удивился тот, листая страницы паспорта.

– А Вас, в честь реки? – улыбнулся Кинди.

– Холост, в армии не служил, босой, в простыне гуляешь по городу, – рассмеялся Волюка.

– Гусеница тоже заворачивается в саван и он же становится пелёнками мотылька, – пояснил ему Кинди. – Эти одежды имеют особый сакральный смысл. Когда мы уходим из мира страстей, нас снова заворачивают в пелёнку, провожают, в чём встретили при рождении. Но умереть для мира и значит родиться духовно! Это саван бренной плоти и пелёнки освобождённой души.

Волюка лишь поморгал глазами в ответ и глянул, на всякий случай, нет ли где на этой оранжевой простыне больничной печати с номером отделения. Не найдя таковых, он задумчиво надкусил бутерброд и сдержал усмешку.

– Так ты из этих, что ли, которые хари-хари? – предположил он, вернув юноше его документы. – Ну пойдём, я тебе свои шлёпанцы дам, у меня вроде были…

Он кивнул в сторону милицейской будки.

– Благодарю, – отказался тот. – Но путь в Шамбалу нужно пройти босиком, безропотно принимая всё, что тропа стелет под ноги. Если осознаёшь себя душой, а не мешком из кожи с костями…

– Ладно, дело твоё, – пожал плечами Волюка и снова надкусил бутерброд. – Покажи хоть какой-нибудь фокус, раз ты факир. А то мне у себя в скворечнике сидеть до того скучно!

Я помню, в детстве Кинди мог проращивать семена в ладонях и мне было интересно, не утратил ли он свой талант. Я принёс ему по ветру семечко клёна и, заметив его, тот понял меня без слов.

– Хорошо, пойдём в твой скворечник, – кивнул он Волюке, взяв семечко в руку.

Интересно было наблюдать за ними сквозь окна милицейской будки.

Кинди не только не утратил, но и взрастил в себе этот дар, в чём я был рад убедиться. Глядя на то, как молодые тонкие корешки оплетают пальцы просветлённого странника, а над его раскрытой ладонью распускаются листья маленького ростка, Нил Иваныч Волюка даже бутерброд в изумлении выронил.

– Заливная камбала! – поражался он, не сводя глаз с росточка. – Как ты это делаешь?

Потом он, не глядя, подобрал бутерброд с пола и вопросительно посмотрел на Кинди.

– Мир полон энергии, – пояснил тот, видя его непритворное удивление. – Живительная прана – лишь одна из многих его составляющих. Праной питается всё, что тянется к свету, растения, животные, люди и даже могучие горы.

– Горы растут? – удивился Волюка.

– Конечно, – кивнул ему Кинди. – Растут и разрушаются тоже. Есть и другая, не менее питательная энергия разрушения, обратная пране. Она зовётся гаввахом и ей питаются тёмные сущности разных рангов и форм. Эту невидимую глазу плазму источает всякое погибающее существо, истекая кровью, испытывая боль и страх. Человек тоже привык насыщаться гаввахом.

– Ну, по мне так булки куда сытнее всех этих энергий! – рассмеялся Нил Ваныч.

– Булки из хлеба, – напомнил Кинди. – В нём много праны, добытой из зёрен, и вложенной в тесто руками пекаря. А вот начинка может быть разной и хорошо, если это листья или плоды растений, так же насыщенных праной. Но чаще всего это плоть убитых животных, пропитанная их болью.

Волюка поглядел на свой бутерброд и убрал из него ветчину с гаввахом.

– Так вы, поэтому не едите мясо? – догадался он.

– Я предпочитаю прану, – признался Кинди. – Каждый из нас способен источать её, как и гаввах. Мы не только насыщаемся ими, но и сами насыщаем мир тем и другим. Так, целенаправленно источая прану в больших количествах, человек может заживлять раны или проращивать семена. Бывает и страх придаёт нам силы, а боль может способствовать духовному росту, особенно, если это нравственные переживания. У демонов особенно ценится гаввах, получаемый от страданий души, а не тела. И чем чище эта душа, тем выше и качество её плазмы.

Нил Иванович, после увиденного им воочию чуда, готов был поверить во что угодно. Он даже огляделся по углам, нет ли там притаившихся бесенят, которые только и ждут, чтобы полакомиться холодком, пробежавшим по его телу. Хорошо ещё, что Кинди поведал ему далеко не всё о любителях горькой плазмы. Думаю, это надолго лишило бы Волюку аппетита и сна.

Зажигая на своих улицах вечерние фонари, я заглядывал в окна, любуясь гостями и жителями. Пожилой иерей, живший в частном домике по улице Храмовой недалеко от церкви, произносил нараспев молитвы вечернего правила, стоя вместе с супругой у зажжённой лампады в красном углу. Две кошки сидели возле них, навострив уши, и тоже подавали голос на слове «аминь».

Майор Тройкина, сидя в служебной машине у обочины той же улицы, писала сыну смс со своего мобильного телефона, только отправить не получалось и это очень злило её. Наконец набрав номер, она попробовала просто ему дозвониться.

– Абонент вне зоны действия сети, – безучастно ответил ей женский голос.

Мне показалось, на глазах майора блеснули слёзы – или это был огонёк плазмы её терзаний, тоски и тревог? Два бугая, которых она разнимала сегодня, похоже, и вовсе ничем не терзались. Они прошли мимо её машины в обнимку, из горла распивая бутылку портвейна и громко смеясь.

– Ну, что, жирдяй? Может, в баньку? – предложил высокому и тощему маленький коренастый.

– А пошли! – согласился тот. – Кругом тоска одна, хоть какое-то, да занятие…

Тройкина поглядела на них и тихонько усмехнулась сама с собой, после чего, завела мотор и выехала с Храмовой на проспект. В милицейской будке на перекрёстке горел свет и Яна Петровна связалась с постовым, лейтенантом Волюкой.

– Эти сутки дежурите, потом отоспитесь, – сказала она ему. – Ключ от Вашей служебной квартиры я завезу Вам утром, после того, как загляну к капитану Лагереву.

– Вас понял, майор, – отозвался тот, держа перед собой на ладони грецкий орех в скорлупе и тщетно стараясь прорастить его усилием воли.