Усы за двенадцатью замками

В ответ Фергус лишь кивнул в сторону красной двери. Про себя он отметил, что сегодня она пользуется большой популярностью.

– Эта дверь, – бармен решил пояснить Катажине, – приведёт тебя в желанный мир, где ты сможешь начать жизнь с чистого листа. Ту, которую ты хотела.

Гостья замялась. Она лишь переводила взгляд с Фергуса на дверь и обратно, не веря, что счастье оказалось так близко. Сердце её наполнилось предвкушением, заставляющим душу трепетать перед неизвестностью. Желанный мир мог оказаться как лучшим, так и худшим – она не могла знать наверняка.

Вдохнув полной грудью, девушка сползла со стула и нерешительно направилась к двери, судорожно поправляя сумку на плече. На полпути она остановилась и бросила на Фергуса полный отчаяния взгляд, а после произнесла:

– Фергус, проводишь? Мне так страшно идти туда одной.

Бармен кивнул и, обойдя барную стойку, присоединился к Катажине. Вместе они подошли к красной двери вплотную. Ладонь Фергуса замерла на ручке, давая Катажине собраться с духом прежде, чем сделать столь важный шаг.

– Готова?

Девушка кивнула и дрожащей рукой снова поправила сумку на плече. Бармен повернул ручку, и дверь тихо отворилась. В глаза ударил свет, и потребовалось какое-то время, чтобы разглядеть, что находилось по ту сторону.

Секунду было тихо. А потом на Фергуса и Катажину со всех сторон обрушились звуки: плеск воды, пение птиц, голоса. Стук, звон, возня, шелест. Следом пришли запахи: свежей выпечки, костров, озёрной воды, лошадей и горьких полевых трав. Перед Фергусом и Катажиной простиралось огромное поле. Слева, за лесом, виднелись верхушки разноцветных шатров. Впереди лежало гладкое зеркало озера, а за ним – деревушка. По правую руку, вдалеке, прятались за сизой дымкой высокие хребты зубчатых гор. Катажина и Фергус переглянулись. На лице бармена красовалась подбадривающая улыбка. Он галантным жестом предложил гостье войти, пропуская девушку вперёд.

Катажина набрала полную грудь воздуха, переступила порог, и тело её тут же начало меняться. Фергус молча наблюдал за преображением, оперевшись о дверной косяк.

Раскинув руки, Катажина закружилась на месте. Ноги её были легки – ничто их больше не тяготило, а рыхлое и неповоротливое тело вновь стало юным, гибким и сильным. Катажина вдруг в ужасе остановилась и поднесла руки к лицу. Но всё было в порядке: мягкие и пышные усы по-прежнему украшали её верхнюю губу. Такие же пшеничные, как у отца, сладко пахнущие сливочной карамелью.

В последний раз она обернулась к бармену, показывая новую себя, и благодарно улыбнулась. Фергус одобрительно кивнул и отсалютовал гостье, после чего закрыл красную дверь. Он был уверен, что всё с Катажиной теперь будет в порядке. Больше, чем когда-либо.

Хоть кто-то заказал горячее!

Бам! – Фергус едва заметно вздрогнул: что-то большое врезалось в дверь паба с наружней стороны. Резко, но мягко и как-то шуршаще, словно птица ударилась в начищенное стекло.

Дверь распахнулась через мгновение с виноватым скрипом. На пороге показался мужчина. Длинный и стройный, широкоплечий, в тёмно-синем мундире, отдалённо похожем на форму офицеров английской гвардии. Фергусу доводилось встречать таких офицеров – в груди колыхнулось то странное, забытое тепло. Но пришедший явился совсем не из Дублина 1754-го. И даже не из Англии. И более того – совсем не с Земли.

– Прошу прощения, – чётко, но вяло промолвил он, ещё не успев найти глазами своего слушателя. – Ваша дверь так похожа на небо в безоблачную погоду, что я по привычке в не? влетел… Могу я войти?

– Пожалуйста, – бармен довольно ухмыльнулся: на бледном лице военного отчётливо чернели густые, залихватски подкрученные усы. Не менее чёрными были и волосы, убранные в длинный хвост. Они колыхались так странно, как если бы у двери бродил сквозняк. Фергусу показалось даже, что это не волосы вовсе, а чёрные перья – гладкие, как у ворона – первая птица, какую он смог припомнить. Но морок этот быстро рассеялся.

– Что будете пить?

Гость нетвердой походкой двинулся ближе. Медленно уселся за стойку и огляделся по сторонам, как видно, не находя в окружающем пространстве ничего необычного. Смутил его, кажется, только трехцветный флаг, висящий над головой.

– Грог… Есть у вас грог? – он похлопал правой рукой по карманам: левая висела на перевязи под накинутым на плечо мундиром. Из-под плотной ткани на мгновенье выглянула ладонь – вся ч?рная, на первый взгляд обгоревшая до состояния уголька, но на деле живая. Кожа слегка шершавая, пальцы неестественно вытянутые, с загнутыми ногтями.

Фергус тактично отвёл глаза, продолжив натирать и без того чистый бокал.

– Чем можно здесь расплатиться? – мужчина с перебинтованной птичьей лапой достал из кармана кожаный кошелёк.

– Денег не нужно. Расскажите лучше что-нибудь интересное, – бармен улыбнулся одними губами, янтарные глаза впились в лицо гостя, пониже носа. – Я люблю, например, истории, связанные с усами. Всех видов, размеров, цветов.

Гость кивнул:

– Историю? Хорошо.

Фергус довольно пристукнул ладонями по столешнице и, повернувшись к гостю спиной, потянулся к полке с бокалами для горячих напитков. Жалко, что не ирландский кофе, но пусть хоть так. Горячего давно никто не просил – его стеклянные друзья с толстыми ножками успели здесь порядочно заскучать.

– Как вас зовут?

– Тедо?р. Офицер Тедо?р.

– Откуда вы, офицер?

– Откуда?.. – задумчиво повторил мужчина. Он коснулся головы, словно не веря, что в ней вдруг стало так непривычно пусто.

Фергус помог:

– Откуда вы прибыли? Или куда идёте? Ну или же, – он хитро обернулся, – где находитесь?..

Последний вопрос словно вывел гостя из тревожного забытья. Он облегченно ухмыльнулся:

– Лежу в палате в ирри?тском госпитале.

– В ирри?тском? Никогда не бывал.

– С чем вас и поздравляю. – Гость рассмеялся. – Хотя медсестры там приятные. – И вдруг задумался, как часто бывает с людьми влюбленными. – В особенности одна…

Предводитель стрекоз

Автор: Ная Йежек

Так, значит, рассказать вам историю про усы? Хм… Мне не трудно вспомнить – так уж получилось – труднее выбрать, какую из них. В нашей армии нынче почти невозможно встретить офицера без какой-либо растительности на лице. А у любого человека с растительностью на лице имеется хоть одна интересная история с этой растительностью связанная. Повальная мода среди солдат на бороды, усы, бакенбарды… Но почему?

Ответ, казалось бы, очень прост: на войне трудно бывает выделить время на то, чтобы хорошенько побриться. Любой офицер, скажете вы, предпочтет скорее поспать, поесть или поиграть в карты. Но я открою вам небольшой секрет: стрижка усов отнимает куда больше времени, чем тщательное бритьё. Я молчу ещё про укладку: уж если носить усы, то непременно как следует подкрученные.

Бывает, собьют в полёте одного из моих товарищей – птичьих офицеров. Он, падая на землю, успеет весь обгореть – тело светится среди пыльного поля битвы, крылья полыхают смолистым факелом. Солдат разбивается по снегу, чёрный, как головёшка, и обретает перед смертью человеческое обличие. – Так уж у нас заведено, чтобы легче было узнать. – А узнают погибшего вовсе не по лицу – на его месте застыла маска из горелой коры. И вовсе не по росту – тело его скрючено от страшной боли. Смешно и горько, но вычисляют офицера как раз по бачкам или усам. Вот какой хороший воск для укладки варят наши колдуньи – выдерживает даже цветные снаряды… Но действует, к сожалению, только на волосах.

Как вы смешно застыли! Нальёте мне поскорее? Я обычно не такой разговорчивый – это, наверное, от лекарств. Но рома вы не жалейте! Спящему лишняя капля точно не повредит. А я продолжу… Только говорить про офицеров я не хочу: я от войны устал. – Наверное, поэтому здесь сижу? – На мо?м веку это уже вторая. А век короткий – мне нет еще тридцати.

Слава богу, есть у меня в запасе одна история, с войной и офицерами никоим боком не связанная. Мне её рассказала одна старушка. – Нет, не бабушка. Чья-то – может, но, к сожалению, не моя. У моей были чёрные крылья и вдовий, вечно печальный взгляд. А эта, первая старушка, лучилась светом. Так ярко, будто бы добралась до солнца и кусочек этого солнца своей улыбкой отвоевала. Хотя летать она не умела – жила простым человеком. Так часто бывает: у одного есть крылья, но нету счастья, а у другого нет ничего – но счастье с рожденья есть.

Старушку звали Варвара. Она была в нашем доме кем-то вроде кормилицы. Любимым её занятием было водить нас по вечерам смотреть на ойкума?нских стрекоз… – Что говорите?.. Нет. Усов у тех стрекоз не было. Но не волнуйтесь! Скоро, уже очень скоро я доберусь до предмета вашего интереса.

У пруда – где и водились те безусые стрекозы – возле еловой рощи, прятался домик. И жил в том домике один пожилой господин. Это тогда мне казалось, что пожилой. А на деле, было ему не больше, чем сорок лет… – Нет. Усов у господина не было тоже. По крайней мере, их не было в те года, когда мне доводилось глядеть каждый вечер на его задумчивое лицо.

Господин этот с нами толком не разговаривал. Только подходил раз за разом, приводя за собой полчища насекомых. Говорят, есть на свете люди, чья кровь намного слаще, словно в ней развели нектар. Но отчего она слаще – никто не знает. Может от приторных свойств души? Как раз таким был этот мужчина. Его облепляли голодные комары… – Нет. У этих созданий тоже не было никаких усов. – А вслед за комарами летели стрекозы, так любимые нашей Варварой.

Она кричала:

– Вот он идёт – Георгий – предводитель стрекоз! – И тут же наливала из термоса ему чай.

Такой приём Георгию, верно, нравился. Хмурость ненадолго перерастала в скомканную улыбку – вернее сказать, беззлобный оскал. Лицо его было сложным: жизнь отшельника наложила на тонкие аристократические черты отпечаток угрюмой грубости. Притом запомнить эти черты было практически невозможно. Лицу как будто не доставало той особенной изюминки или изъяна, какие бы сделали его узнаваемым и живым. Вот у меня, например, кривоватый нос – эта горбинка всем мгновенно запоминается. А у вас – чудесного цвета глаза. Георгий же был подобных даров лишен. Стоило ему отойти на три шага подальше, как лицо его немедленно забывалось.

Я подолгу глядел в спину этому загадочному господину. Глядел, как он шёл по поляне в ореоле из трепещущих крыльев. Глядел до тех пор, пока он, отряхнувшись, не скрывался за дверью своего небольшого домика. Я не знал, что так привлекало меня в этой сгорбленной спине, в этом мгновенно забытом лице. Но понял однажды, что грудь мне чешет нестерпимое любопытство и решил его немедленно утолить.