Сказание об Иле

– Ну и зачем? – переспросил Сенака.

Здесь вязальщик обхватил голову, и его руки нащупали одну из пары косичек, тех, что имелись на его подбородке, и не то от ярости, не то от безысходности рванули ее, да так, что выдрали совсем. Сделав дело, рука старика беспомощно опустилась вниз, а затем обрушилась натруженной ладонью на дно бочки, служившей здесь столом.

– Все дело в зависти! Она, подлая, разрушила здесь мир. Поверили тоуркуны вдруг и поголовно все, что их предки – кхары. Те самые колдуны и разбойники, что жили прежде на островах озерных, а после сгинули бесследно. И в доказательство сего нашли они, что эти косы, что носим мы с рождения, – на этих словах, вязальщик схватил единственную оставшуюся на его подбородке косичку, – также носили и кхары. Любили, как и мы, украшать ими свои лица… – Старик недовольно покачал головой. – Нашлись вдруг колдуны среди тоуркунов, которые внушали всем, что они потомки великих кхаров. А дальше все закрутилось… Народ вдруг обезумил. Уверовали все тоуркуны, что не трудиться должно. Что все, что нужно, рядом, иди бери… Грабеж теперь стал первым и основным занятием.

– А было и второе? – вмешался в рассказ старого знакомого Сенака.

– Было… колдовство. Призрели ремесло любое. Решили, что их соседи, ненавистные волтны и тумгеры, жили за их счет. И вот все началось… кровь в озеро полилась рекой. Те, кто жив остался во время мятежа, бежали на суденышках своих, прихватив пожитки и детей. Оставшиеся в гавани их корабли сгорели. – Сказав это, вязальщик уставился куда-то взглядом, полным отчаяния. – Отец-то мой из тоуркунов был, а мать-то у меня – из волтнов… Одна тетка здесь уж намекала мне, что тоуркунской крови во мне мало, когда за те сети, что делал для нее, я заплатить просил.

– Заплатила?

– Нет! – отмахнулся старый мастер.

На какое-то время наступило молчание.

– Что молчишь, Сенака? Давай я угощу тебя хорошей брагой из желтых водорослей? Вкусная… Захмелеем, и пропади оно все… – махнул вязальщик рукой. – Вспомним что-нибудь хорошее, что было прежде.

Он на некоторое время исчез, оставив люк открытым. Илея подняла глаза и посмотрела на тучки, что неслись по темнеющему небу, подгоняемые ветром; ей на лицо упали несколько крохотных капель. Уже скоро наверху послышалась возня, и вязальщик объявился снова. Он принес кувшин с брагой, сушеную рыбу с просунутой через глазницы засмоленной веткой и лепешку из муки приозерной травы, что все еще делали в гавани. Налив брагу в деревянную чашу, края которой давно потеряли форму, мастер сопроводил ее жаждущим взглядом и все же сделал над собой усилие, придвинув ее к гостям.

– Зачем же ты вернулся, Сенака?

– Было дело у меня к тебе, за тем я и пришел. Нам надо было попасть на Мыс Дождя, к старейшинам народов наших. С великой тайной миссией мы шли туда.

Воспользовавшись замешательством, Илея быстро отломила кусок лепешки и засунула его себе в рот.

– Куда? Да что ты, сумасшедший? Не слышишь, что я говорю тебе?! Нет тех, кто был в старейшинах и правил прежде. Разбойники кругом. Ты решил, что Мыс Дождя ? уютный дом, что всем нам был доселе? Всего этого уже нет, пойми ты! – Возмущаясь, вязальщик снова махнул рукой. – Нет даже тех красивых скал, что в цветах укрыты были, и садов тех нет, что под мраморными арками плоды давали людям. Ничего! Качелей тоже, тех, что были у воды, кружили и раскачивали деток. Все пожгли. Нет жилищ, а только пустые гроты, и кто теперь в них обитает?.. Пожалуй, крысы… Разрушили там все, что другие создали…

На глазах старика выступили слезы. Он снова достал тряпицу и бесцеремонно высморкался в нее.

– А что за миссия? Кто послал тебя?

– Этого теперь сказать я не могу. Придет пора, и все узнаешь.

– Угу, – пробурчал вязальщик, он поднес чашу ко рту и сделал глубокий глоток. – Придет пора… – Старик, снова сделав глоток, передразнил рыбака. – Пока придет, окажусь я в яме или на дне нашей гавани с булыжником на шее. – И, выхлебав остатки браги, напоследок пробурчал: – Хватит на сегодня разговоров… располагайтесь здесь вот… а завтра…

Илея увидела, как вытянулись вперед босые ноги старика, он обмяк, чашка выпала из его рук и ободранные стены вошли в резонанс с его храпом.

Дочь Иля уснула, уложив свои ножки на скамью, как только храп хозяина жилища стих. Сенака укрыл ее своей накидкой, подоткнув заботливо краешек ей под ноги. Ему ничего не оставалось, как выбраться наружу и там поискать себе место для ночлега. В дровяном ящике попросту для него не нашлось места. Накрапывал дождь, Сенака быстро соорудил себе лежанку. Обложив себя канатами, он улегся на спину и теперь наблюдал, как ветерок гонял в темном небе тучку, а та напоследок выжимала из себя капельки, чтобы маленькими росинками пощекотать лицо глядевшего на нее. Вот капля, глаза Сенаки выбрали ее из множества других и теперь сопровождали ее бесшумное падение. Маленькой блесткой она вырвалась из чернильных туч и опустилась ему на веки: кап…

Веки рыбака сомкнулись, и вспомнилась ему картинка из его детства, как спал в он бочке. И как казалось ему тогда, лучшего ночлега и придумать было невозможно. Стоило Сенаке лишь в нее забраться, как он тут же проваливался в сладкий сон. Она была ему и домом, и миром, тем, что в детстве наполнен добрыми сказками, его убежищем, в котором ничему плохому не было места.

Сенака вновь приоткрыл глаза. Ещё одна капля опустилась ему на губы и растеклась, смочив кожу.

Теперь воспоминания вернули его не в такое далекое прошлое.

Видения. Сенака

Он точно помнил тот день когда ее увидел. Их корабль, раздутый и просевший на корму от тяжести выловленной рыбы, ждал выгрузки у бревенчатого причала. Птицы-крикуны, не обращая внимания на уставших рыбаков, кружили над открытыми и набитыми с горкой трюмами. Бросались жадно на рыбью кучу, вырывали из нее первое, во что вонзались когти, но после с украденным подняться не могли, валились вниз так как рыба была размером вдвое больше их. Измазав крылья в липкой чешуе, птицы кричали, бились. Люди прогоняли их, но скоро все повторялось вновь. Так продолжалось до тех пор, пока кто-нибудь из команды не выбрасывал на берег пару-тройку жирных рыбин. И вот на берегу начиналось представление: угрожающие позы, удары крыльями… почти настоящее сражение. Для неискушённого зрителя все было здесь. Эти бои без правил были весьма занятным зрелищем. И спорили, и ставили на ценные вещицы рыбаки: кому из крикунов в итоге достанется самая большая рыба? По традиции из года в год, чтобы и дальше был улов богатым, чтобы удача не обошла их стороной, верным делом считалось ставки делать на птичьи бои. Вот и в тот день на кон поставили все рыбаки из его артели. Сенака же никак не мог решиться в выборе своем: на какого крикуна ему поставить единственную дорогую вещь? Жемчужина при нем была, большая, редкая, та, что обменял он у пловцов тумгеров.

– Ставь на ту, что в стороне от всех стоит, как будто выжидая, – услышал он красивый голосок за своей спиной.

Оглянувшись, рыбак увидел девичьи глаза. Те, не смущаясь, прямо и спокойно смотрели на него из под слегка припухших век. Все шумело, люди, птицы поглощены были азартом, и средь нарастающего ора лишь она была невозмутима.

– Да, да, ставь вон на ту с измазанным крылом.

– Я ставлю на ту, что с измазанным крылом, вон на ту, что позади всех стоит. Жемчужину вот эту ставлю!

– Вон на ту, что собралась улететь? На ту, что ждет, когда все остальные оставят крохи ей? На ту, что крыло измазала свое? – раздался хохот со всех сторон. – Что же ты молчишь, мы правильно поняли тебя, Сенака?

– Да на нее! – И тут же рыбак передал жемчужину.

Увлекшись потасовкой, птицы сместились в сторону от добычи и, исклевав друг друга, измучившись, казались одуревшими от драки. Они забыли вовсе про изначальный приз. В этот самый момент тот крикун с грязным крылом, на которого Сенака и сделал ставку, тот, что не подавал надежд, сделал мах и через мгновение уселся верхом на рыбьей куче. Схватив когтями самую большую рыбину, он поволок ее по причальным доскам и скрылся с нею там, где расположились старые коптильни.

В тот день весь выигрыш забрал Сенака. Поделившись частью со своей командой, он стал искать ту, что подсказала правильную ставку.

Ее увидел он не сразу. От того места, где еще недавно кипели птичьи бои, она успела уйти, но недалеко. Он заметил ее у коптильни, на другой стороне от причала; увидев его, она помахала рукой. Радостный Сенака почти бежал. У него все было хорошо. Подгоняемый новым и незнакомым чувством, время от времени накрывающим теплыми всплесками его лицо, он лихо перемахнул через все препятствия и наконец оказался рядом с ней. Смешанное чувство ? надежда, уверенность и еще что-то незнакомое, но приятное ? овладело Сенакой.

– Я должен отдать тебе половину, ведь это ты показала мне на того крикуна.

– Я просто угадала, – улыбнулась глазами в ответ незнакомка.

– Как тебя зовут?– почти не думая, спросил ее Сенака.

– Каяна, – ответила она ему и снова улыбнулась, чуть растянув свои алые губки.

– Кто же родители твои? Из какого народа?

– А что расспрашиваешь ты меня, рыбак, уж не влюбился ли?

Прямой вопрос и взгляд девушки, притягательный и нежный, без стеснения направленный ему в глаза, его обезоружили. Сенаке стоило усилий, чтобы собраться с мыслями и не ударить в грязь лицом.

– А может быть, и так… – пробормотал он дрожащим голосом.

– Ну что же… живу я с теткой, а каких кровей, того не знаю, да и не все ли равно тебе? А если хочешь со мною поделиться, то отдай мне жемчужину свою. И я буду вспоминать тебя.

Сенака, не колеблясь, вложил жемчужину в нежную ладошку Каяны.

– Ну я пошла. А то увидит кто, что с тобою здесь стою.

– А кто увидит?

Но девушка на это ничего не ответила и пошла прочь.

– Спроси, как звать меня, – крикнул Сенака ей вслед.

– Я знаю, ты – рыбак, Сенака, – уверенно ответила Каяна и, сделав еще несколько шагов, оглянулась и добавила: – Завтра приходи сюда, если увидеться захочешь вновь. Как начнут торговцы-волтны свои лотки с мест убирать, так и приходи.

На следующий день, как только торговцы собрали товар, Сенака стоял на том же месте, где вчера расстались они с Каяной. Прождав до появления над гаванью луны, он уж было потерял надежду на их встречу и отправился в печали назад к стоявшим у причальной стенки кораблям. Там же, расправив плавники, как крылья, над темными волнами пролетая, те рыбы, что назывались летучими, устремлялась обратно к озерным далям.