Теории внимания

Итак.

«На первый взгляд объекты внимания кажутся неопределенными. Однако прослеженные до своих источников, они оказываются всего двух видов. Мы обращаем внимание на Ощущения, мы обращаем внимание на Идеи, и больше нет никаких других объектов нашего внимания» (там же. С. 363).

Вот теперь, думаю, понятно, почему я посвятил предыдущую главу выведению этих двух понятий философии Милля. И это очень важно, потому что нам кажется, и это можно встретить в весьма ученых книгах о внимании, что мы можем направлять свое внимание на что-то весьма внешнее. Например, внимательно следить за секундной стрелкой. Или наблюдать за кошкой, которая внимательно следит за мышью…

Этот уровень соприкосновения с миром нам недоступен. И Беркли, и Милль тут правы. Мы даже не можем быть уверены, что мир вообще существует, мы можем на это только надеяться. А внимание работает с теми ощущениями, которые приходят не из внешнего мира, а из органов восприятия, отгораживающих нас от него. В силу этого закономерно рождается вывод: человек как тело – существо физического мира, но человек как таковой к нему не принадлежит.

Он может жить и там, где существуют идеи. И для того мира у него имеются особые органы, помимо органов восприятия. К примеру, то же самое внимание.

Милль далее напоминает, что для исследования необходимо удерживать в уме, что между ощущениями есть разница, они могут быть безразличными и приятными или болезненными, что он называет интересными ощущениями. То есть ощущениями, вызывающими интерес.

Мазыки, на чьи взгляды я опираюсь в рамках культурно-исторической психологии, имели сходные понятия, правда, не упоминавшие прямо внимание, но предполагавшие его. Разум, сталкиваясь с неведомым или, точнее, налетая на что-то новое, не просто изучает его. В интересах выживания он вынужден исходно применять некоторые предпочтительные действия.

Поэтому самое первое и обязательное действие разума при встрече с незнакомым, как я уже рассказывал, проверить и понять: это опасно или неопасно?! Если опасно, у него наготове образы соответствующего действия – бежать или сражаться. И поскольку он всегда начинает именно с этой проверки, мы еще живы.

Но если изучение показывает, что это неопасно, то, как считали мазыки, дальше разум определяет, съедобно это или несъедобно. Происходит это так быстро, что мы не в силах отследить, что делаем это умственное действие. Однако оно однозначно заметно у животных. И если нечто обнаруженное несъедобно, большинство животных теряет к нему всяческий интерес.

Но не человек. Человек исследует, не может ли это оказаться полезным. Животное и отличается от человека тем, что оно больше разбирается в съедобном, а человек – в полезном.

На мой взгляд, все эти действия разума соответствуют тому, что Милль называет Интересными ощущениями.

«Состояние ума под действием приятных или болезненных ощущений таково, что мы говорим: ощущение захватывает (engrosses) ум; но в действительности это означает не более, чем то, что это приятное или болезненное ощущение; и что такое ощущение это состояние ума (mind) сильно отличающееся от безразличных ощущений.

Фраза, захватывание ума (engrossing the mind), временами заменяется словом Внимание» (там же).

Захватывание или поглощение ума, как оно описано здесь Миллем, для меня больше относится к захватыванию сознания. И современная англоязычная психология довольно часто использует слово mind для обозначения именно сознания. Понимание ушло дальше, а язык сохранился, как он был заложен в основаниях философской антропологии, и явно требует уточнений. Тем более, что далее начинается самая суть миллевской теории внимания:

«Приятное и болезненное ощущение, как говорится, привлекает и закрепляет (fix) Внимание Ума. Но если человек постарается объяснить себе, что такое иметь болезненное ощущение и что такое обращать на него внимание, он обнаружит очень мало средств для их различения.

Иметь приятное или болезненное ощущение и внимать ему похоже не две вещи, но одна и та же вещь. Ощущение боли есть обращение на нее внимания, а обращение на нее внимания есть ощущение ее. Ощущение не одна вещь, а внимание другая; ощущение и внимание – одна и та же вещь» (там же. С. 364).

Это неудобное для перевода английское слово fix, to fix attention в действительности имело точное русское соответствие, которое не было принято в научный оборот и уже давно вытесняется и из бытового русского языка. Однако оно использовалось в чародействе, что прямо подводит нас к прикладной психологии. Это слово «улучить». Улучить внимание – все равно как улучить зверька в лучок – простейшую ловушку, вроде капкана. И уж если он туда улучен, он точно fixed, то есть зафиксирован, как сломанная рука в гипсе.

Русский язык имел много понятий, которые описывали внутреннюю действительность человека. Но он намеренно изгонялся из науки, поскольку выглядеть научно для русского философа можно было только на европейский лад. В итоге мы намеренно и искусственно лишили свою психологию точности, а с ней и силы, то есть действенности.

Но это не значит, что европейская психология намного сильней. У нее, как говорится, хватает своих тараканов, которых она тоже любовно хранит. Один из них – вот эта уверенность Милля в том, что ощущать боль и внимать ей – одно и то же. Просто вглядимся в его доказательства: «Ощущение боли есть обращение на нее внимания; а обращение на нее внимания есть ощущение ее».

Это чистой воды риторика. Причем, плохая. Один вопрос разрушает все построение: а можно ли обращать внимание на боль, если ее нет? Если нет исходного ощущения, то никакое внимание к боли этого ощущения не создаст. И даже больше: а возможно ли в таком случае вообще это самое внимание к боли? Могу ли я направить внимание хоть на что-то, если его нет?

Но я определенно могу вести поиск того, на что направить внимание. И даже буду ощущать, что все мое внимание наготове, чтобы броситься на то, что будет обнаружено. Это, возможно, далеко не полноценное доказательство существования внимания самого по себе, но это те ощущения, рожденные самонаблюдением, которые позволяют вести поиск доказательств. Или очевидности, которая отменит саму необходимость в доказательствах.

Итак, чрезвычайно соблазнительная возможность заявить: нет никакого внимания самого по себе, есть лишь ощущения, которые захватывают все сознание, поглощая его. Или же это всего лишь легкий путь, позволяющий закрыть вопрос? И жить дальше спокойно, почивая на лаврах.

Привела ли английская ассоциативная психология к простой и действенной прикладной работе? Нет. И даже более того: она – одно из самых непростых и трудно понятных детищ европейского ума. А чародеев, которые могли улучать внимание, англичане просто сожгли заранее, чтобы не мешали торжеству грядущей науки.

Нет человека, нет проблемы. А спорить с нашей правотой нельзя, потому что некому. Классический имперский подход, применяющийся и сейчас, и в истории. Тогда почему империи рушатся? И не рухнет ли однажды и та наука, которая стала теперь империей ума?…

Глава 6. Внимание Канта

Как я уже писал, «русский Дарвин» – Тимофей Петрович Соловьев, в своем труде «Внимание как органическая сила. Опыт биологической теории внимания», вышедшем в 1901 году уверенно писал:

«Главными представителями психологической феноменальной теории внимания являются: Кант, Гербарт, Джемс Милль…» (Соловьев. С.13).

Его уверенность покорила меня, и я проверил все доступные мне работы Канта. Как ни странно, но внимание не являлось предметом его исследований, и единственная работа, в которой он хоть как-то говорит о внимании, это та самая, на которую и ссылается Соловьев – «Антропология с прагматической точки зрения».

Кант выпустил эту работу как завершающий труд своей жизни. И. Ларионов в статье, посвященной «Антропологии» Канта, приводит его рассуждения:

«В письме профессору Штейдлину (1798) он говорит об этой работе как об уже почти завершенной и ретроспективно обрисовывает ее первоначальный замысел: „В соответствии с моим давно намеченным планом работы в области чистой философии мне предстояло решить три задачи: 1) Что я могу знать? (Метафизика). 2) Что мне надлежит делать? (Мораль). 3) На что я смею надеяться? (Религия); за этим должна была следовать четвертая задача: Что есть человек? (Антропология…)“».

Когда читаешь критику или просто статьи о Кантовой «Антропологии», невольно проникаешься величием замысла и ощущаешь потребность молчать рядом с титанами…

Но если честно, мое поверхностное знакомство с этой работой повергло меня в печаль, и оставило ощущение, что она написана моралистом эпохи Просвещения, что, кстати, соответствует действительности. Несмотря на то, что Кант говорит в этой книге о познании себя и о познании человека вообще, книга во многих своих частях просто неумная и почти во всем, что интересовало меня, поверхностная.

Очевидно, прозрения и глубины остались в той части, что сейчас не представляет для меня ценности.

Что же касается внимания, то Соловьев так пересказывает учение Канта:

«Так, по учению Канта, внимание есть особый род стремления нашего духа сознать свои представления. Это стремление двоякого рода. С одной стороны, оно есть внимание (attentio), с другой – отвлечение (abstractio).

Внимание противоположно рассеянности (distractio), которая есть отвлечение внимания от известных господствующих представлений через перенесение его на другие неоднородные представления. Но это отвлечение внимания неодинаково с отвлечением, как актом познавательной способности, которая представляет собой более высокую способность, чем внимание, и состоит в стремлении удержать в сознании представление от соединений с другими представлениями.

В частности, внимание есть особый акт духа, с одной стороны, усиливающий нужное представление, с другой, – подавляющий ненужные представления. Этот акт духа, собственно говоря, есть не что иное, как волевое сознание или апперципирование.

Он представляет собой притом целый сложный процесс сознания, постоянного воспроизведения и воспризнания представлений» (там же. С.14).

Как это ни странно, но Соловьев рассказал о внимании у Канта даже больше, чем сам Кант. Он как-то сумел придать тем обрывочным мыслям, что случайно родились у Канта, вид учения. А пересказал их так, что создается впечатление, что это лишь выборка из мыслей, настоящее же учение способно подарить знания и прозрения.

В действительности же Кант впервые говорит о внимании уже в третьем параграфе, после второго, который был посвящен эгоизму. Говорит он о нем прямо в первой строке третьего параграфа, при этом это высказывание никак не является продолжением или развитием мыслей предыдущего параграфа или примечания к нему:

«Стремление сознать свои представления выражается или во внимании (attentio), или в отвлечении от представления, которое я сознаю в настоящую минуту (abstractio)» (Кант. С.13).

И принимается вдохновенно рассуждать об отвлечении. И если вы вчитаетесь в цитату из Соловьева, то заметите, что Кант нигде не говорит о внимании, он лишь использует его, чтобы вести разговор о чем-то другом, чаще всего об его противоположности.

Параграф, начавшийся как разговор о внимании, тут же переходит сначала в разговор о способности отвлечения, которая «есть гораздо более высокая способность, чем способность внимания… и гораздо ценнее, чем способность внимания, поскольку дело касается представления внешних чувств» (там же). А затем и вообще скатывается в какой-то мещанский треп, который я осторожно называю морализаторством:

«Жених мог бы сделать хорошую партию, если бы он мог закрыть глаза на бородавку на лице или на гнилой зуб во рту своей невесты. Но наша способность внимания имеет ту странную и нелюбезную особенность, что она почти непроизвольно сосредоточивает почти всю свою силу на том, что у другого не в порядке.

Так уж она создана, что во все глаза смотрит на оторванную от сюртука пуговку, на дурной зуб или на обычную ошибку в речи собеседника, и таким путем приводит в смущение других, да и для себя портит свое впечатление.

Если главное хорошо, то не только справедливо, но и умно не обращать внимания на некоторые недочеты в других людях, даже в нашем собственном благополучии» (там же).

Действительно, если уметь одергивать внимание, то можно и хорошую партию составить…

Сколь это ни печально, но вся теория внимания, созданная Кантом, не идет дальше плоских поучений, которые, впрочем, кому-то могут составить благополучие. Курьеза ради приведу следующее высказывание, в котором непонятно только использование латинского перевода:

«Внимание (attentio) к себе самому, когда имеют дело с людьми, хотя и необходимо, но при общественных сношениях не должно быть заметным, ибо в противном случае оно ведет или к замешательству (неловкости в обществе) или к аффектации (натянутости). Противоположностью такому самочувствию в обществе является непринужденность (air degage)» (там же. С.14).

Слава Вольтера и Руссо, похоже, затмила великий разум. В итоге гора родила мышь…