Паутина

– Да, – но Мерезовъ былъ фаворитъ, a васъ, Сарай Бермятовыхъ, покойникъ терп?ть не могъ, это вс? знали.

Симеонъ поднялъ на Вендля взглядъ – торжествующiй, ясный, ястребиный взглядъ хищника, зажавшаго въ когтистыя лапы свои неотъемлемую добычу.

– Вольно же дураку Мерезову, когда богатый дядя умираетъ, рыскать гд? то тамъ въ Монтекарло или по парижскимъ бульварамъ.

Вендль невольно отвелъ глаза. Жесткiй, холодный взглядъ, тяжелый, хладнокровно ненавистный голосъ нехорошо давилъ на его мягкую добродушную натуру. Презр?нiе этого грубаго поб?дителя къ простосердечному поб?жденному оскорбило его деликатность. Ему захот?лось слегка наказать злые глаза за жестокость, голосъ за спокойствiе торжествующей ненависти.

– Обставился ты недурно, – насм?шливо сказалъ онъ, – но одной вещицы y тебя въ кабинет? не хватаетъ.

– Именно? – насторожился Симеонъ.

– Хорошаго портрета Эмилiи ?едоровны Вельсъ. Я бы, на твоемъ м?ст?, ст?нной заказалъ и рядомъ съ иконами его во весь ростъ въ кiотъ поставилъ.

Вс? эти ироническiя слова Симеонъ выслушалъ совершенно невозмутимо.

– Не спорю, подрад?ла она мн? вояжемъ своимъ, – равнодушно согласился онъ.

– A это правду разсказываютъ, – поддразнивалъ Вендль, – будто на вояжъ этотъ ты ей денегъ далъ, лишь бы она увезла Васю Мерезова?

Симеонъ такъ же равнодушно поправилъ:

– Не далъ, a досталъ. Это я теперь могу давать, a тогда нищiй былъ. Она просила, я досталъ. A кто куда за чьимъ хвостомъ треплется, я знать не обязанъ.

– Да теперь и не все ли равно? – усм?хнулся Вендль. – Поб?дителей не судятъ.

Симеонъ стоялъ y письменнаго стола, выпрямившись съ видомъ гордымъ и мрачнымъ, какъ вызывающiй борецъ, который знаетъ, что публика его не любитъ и охотно ждетъ его пораженiя, но ему все равно: онъ знаетъ свои силы и пойдетъ на арену бороться, на зло вс?мъ имъ, этимъ недоброжелающимъ.

– Я челов?къ, можетъ быть, грубый, но прямой, – сказалъ онъ наконецъ. – Скрывать не хочу и не стану. Конечно, насл?дство я фуксомъ взялъ. Зав?щанiе въ мою пользу дядя написалъ со зла, подъ горячую руку, когда Мерезовъ ужъ очень взб?силъ его своимъ безпутствомъ.

Вендль смотр?лъ на него съ участiемъ.

– Ты пожелт?лъ и тебя какъ-то дергаетъ, – зам?тилъ онъ.

Симеонъ пожалъ плечами.

– Любезный мой, – тономъ даже какъ бы хвастливаго превосходства возразилъ онъ, – я продежурилъ н?сколько л?тъ, a посл?днiе слишкомъ два года почти безвыходно, при больномъ, свир?помъ старичишк? на положенiи только что не лакея. Это не сладко.

– Особенно при твоемъ характер?.

– Каждый день, каждый часъ я дрожалъ, – говорилъ Симеонъ, и голосъ его, въ самомъ д?л?, дрогнулъ на словахъ этихъ, – что дядя см?нитъ гн?въ на милость, и господинъ Мерезовъ пустить меня босикомъ по морозу.

– Я не выдержалъ бы! – улыбнулся Веядль. – Чертъ и съ насл?дствомъ!

– Два года я сид?лъ, какъ въ помойной ям?. Только и глотнулъ св?жаго воздуха, когда ?здилъ въ Казань, по старикову же приказу, продавать домъ.

– Мерезовъ тогда былъ уже за границей? – посл? н?котораго молчанiя, спросилъ Вендль.

Симеонъ опять пожалъ плечами: какъ, молъ, этого не понимать?

– Разв? иначе я рискнулъ бы у?хать? И то лишь потому р?шился, что могъ приставить къ кладу своему надежнаго дракона.

– Любезнов?рную Епистимiю? – засм?ялся Вендль.

– Да. У нея къ фамилiи нашей – собачья привязанность.

– A къ теб? наипаче?

Симеонъ тоже удостоилъ улыбнуться,

– Ко мн? наипаче.

– Шаливали смолоду-то, – я помню!

– Студенческихъ дней моихъ ут?шительница! – презрительно скривился Симеонъ.

Вендль вздохнулъ.

– Романтизмъ этотъ въ ихней сестр? какъ-то долго живетъ.

Симеонъ согласно двинулъ бровями.

– И въ д?вкахъ-то изъ-за меня осталась. Горда была, что съ бариномъ любилась, такъ не захот?ла уже итти въ чернь.

Примолкли, и оба долго слушали тихiй, мягкiй бой столовыхъ французскихъ часовъ, изображавшихъ Сатурна, тоскливо махающаго надъ Летою маятникомъ косою, каждый отд?льно думая свои отд?льныя думы.

– Ты въ ней вполн? ув?ренъ? – возвысилъ голосъ Вендль, и было въ тон? его н?что, заставившее Симеона насторожиться. Онъ подумалъ и отв?чалъ медленно, съ разстановкой:

– Вполн? в?рить я не ум?ю никому.

Примолкли. Симеонъ ждалъ, a Вендль конфузился.

– Объ этой казанской по?здк? твоей сплетни ходятъ, – нер?шительно намекнулъ онъ, наконецъ. Симеонъ пренебрежительно отмахнулся.

– Знаю. Чепуха.

Но Вендль ободрился и настаивалъ.

– Ув?ряютъ, будто старикъ въ твое отсутствiе переписалъ-таки зав?щанiе въ пользу Мерезова.

– Гд? же оно? – усм?хаясь, оскалилъ серпы свои Симеонъ.

– То-то, говорятъ, твою Епистимiю надо спросить.

Посл?довало молчанiе. Сатурнъ стучалъ надъ Летою косою. И когда онъ достучалъ до боя, и часы стали звонить восемь, Симеонъ, медленно ходившiй по кабинету своему, медленно погасилъ въ пепельниц? докуренную папиросу и заговорилъ глухо и важно:

– Борьба за состоянiе покойнаго дяди изсушила мое т?ло, выпила мою кровь, отравила мой умъ, осквернила мою душу. Если-бы дядя, посл? вс?хъ жертвъ моихъ, угостилъ меня такимъ сатанинскимъ сюрпризомъ, я, можетъ быть, задушилъ бы его, либо Ваську Мерезова, я, можетъ быть, пустилъ бы себ? пулю въ лобъ. Но выкрасть зав?щанiе… брр… Я, милый мой, Сарай-Бермятовъ.

– Еще бы! – радостно подхватилъ Вендль.