Паутина

– Слизнякъ!.. – со вздохомъ отвернулся Модестъ и долго молчалъ. Потомъ, окружаясь дымомъ, произнесъ порывисто и глухо, такъ что даже напомнилъ манеру Симеона:

– Когда я съ Эмилiей, мн? хочется только бить ее.

– Неужели позволяетъ? – изумился Иванъ.

Этотъ простодушный вопросъ засталъ Модеста врасплохъ.

– М-м-м… – промычалъ онъ. – Я мечтаю, что позволяетъ.

– То-то… – столь же простодушно успокоился Иванъ. – У нея такiе глаза, что скор?е отъ самой дождешься.

Но Модестъ уже оправился, найдя подходящую карту въ фантастической колод? своей, и возразилъ съ упоенiемъ:

– Въ этомъ то и шикъ. Мечтать, будто ты истязаешь гордое и властное существо, это настолько прекрасно и тонко, что ты не въ состоянiи даже вообразить своими бурбонскими мозгами. Ты об?даешь y нея завтра?

– Куда мн? съ вами!.. Вы – большiе корабли, a я маленькая лодочка.

– Посл? об?да нав?рное будутъ тройки. Дай-ка мн? взаймы рублей пятьдесятъ.

– Ей Богу, y самого – только десять, – сконфузился Иванъ. – Если хочешь, возьми семь. Я какъ нибудь… того… ничего… трешницей обойдусь.

– Чортъ съ тобой. Возьму y Скорлупкина. Этотъ болванъ всегда при деньгахъ.

– Съ тридцати-то рублеваго жалованья?

– A хозяйскiй ящикъ на что? Вс? приказчики воры.

– Гмъ… – замялся Иванъ. – Одолжаться подобными деньгами щекотливо, Модестъ.

– Деньги – не дворяне, родословiя не помнятъ, – спокойно з?внулъ Модестъ.

– Но – если ты самъ ув?ренъ, что краденыя?

– Н?тъ, такого штемпеля я на нихъ не видалъ.

– Тогда – зач?мъ бросать т?нь на Скорлупкина?

– A что, онъ завянетъ, что-ли, отъ т?ни моей?

– Да, конечно, не расцв?тетъ. Я не понимаю, какъ можно такъ неосторожно обращаться съ чужою репутацiей.

– Охъ, ты! Блаженъ мужъ, иже и скоты милуетъ!

– Скорлупкинъ совс?мъ не скотъ. Хотя необразованный и см?шной немножко, но очень услужливый и милый молодой челов?къ.

– Относительно челов?чества его я оставляю вопросъ открытымъ, – з?вая съ воемъ, сказалъ Модестъ. – A вотъ, что y него рыло красное и лакированное, – это в?рно. И что, вм?сто рукъ, y него красно-бурыя потныя копыта какiя-то, это тоже сомн?нiю не подлежитъ. И что, съ этимъ-то краснымъ рыломъ и этими-то копытами, онъ изволилъ влюбиться въ нашу Аглаю, – это безспорн?йшая истина номеръ третiй.

– Есть! это есть! – добродушно засм?ялся Иванъ. – Этакiй комикъ!.. Очень зам?тно есть.

По лицу Модеста проползла странная больная гримаса, которую онъ посп?шилъ скрыть въ шутовской, цинической усм?шк?.

– Когда Аглая выйдетъ замужъ, – сказалъ онъ – погаснетъ большой рессурсъ моихъ скудныхъ средствъ. У меня правило: кто въ нее влюбленъ, – сейчасъ денегъ занять.

– До Григорiя Скорлупкина включительно?

– Почему н?тъ? Влюбленный не хуже другихъ. Мн? онъ даже предпочтительно нравится. Я ему сочувствую. Я желалъ бы, чтобы онъ им?лъ усп?хъ. Аглая и онъ – это пикантно. Что-то изъ балета "Красавица и зв?рь".

Глаза y него, когда онъ говорилъ это, были туманные, испуганные, a голосъ глухой, лживый, скрывающiй.

– И тутъ контрастъ? – усм?хаясь, намекнулъ Иванъ на давешнiй разговоръ.

– И яркiй, – сухо сказалъ Модестъ.

– Но безнадежный.

Модестъ долго молчалъ. Потомъ возразилъ тономъ холоднымъ и скучающимъ.

– Вотъ слово, котораго моя ми?ологiя не признаетъ.

Иванъ неодобрительно закачалъ головою.

– Пустословъ ты, Модестъ. Умн?йшая ты голова, честн?йшее сердце, образованн?йшiй челов?къ, вотъ есть y тебя эта черточка – любишь оболгать себя пустымъ словомъ. Ну, хорошо, что говорится между нами, одинъ я слышу тебя. А, в?дь, послушай кто постороннiй, – подумаетъ, что ты, въ самомъ д?л?, способенъ – такъ вотъ, для спектакля одного курьезнаго – родную сестру какому нибудь чучел? Скорлупкину отдать…

Модестъ л?ниво слушалъ, закинувъ руки подъ голову, и улыбался презрительно, высоком?рно.

– Такъ ты принимаешь это во мн?, какъ пустыя слова? – произнесъ онъ протяжно, полный неизм?римаго превосходства. – Ахъ, ты младенецъ тридцатил?тнiй! Ну, и да благо ти будетъ, и да будеши долгол?тенъ на земли… Дай-ка папиросу, младенецъ!

Онъ помолчалъ, закуривая. Потомъ продолжалъ важно, угрюмо:

– Иногда, мой любезный, я такъ пугаюсь себя, что мн? и самому хочется, чтобы это были только пустыя слова… Но… Есть что то, знаешь, темное, первобытное въ моей душ?… какая то первозданная ночь… Ко всему, что въ ней клубится, что родственно мраку, гнiенiю, тл?нiю, меня тянетъ непреодолимою, противъ воли, симпатiей… Я челов?къ солнечной в?ры, другъ Иванъ, я былъ бы счастливъ сказать о себ?, какъ Бальмонтъ:

Я въ этотъ мiръ пришелъ, чтобъ вид?ть солнце…

Но – представь себ?: я больше всего люблю вид?ть, – наоборотъ – какъ солнце меркнетъ и затм?вается, какъ его поглощаетъ драконъ черной тучи, высланный на небо враждебною ночью… Когда я еще в?рилъ и былъ богомоленъ, то часто, за об?днею, дьяволъ смущалъ меня сладкою мечтою: какъ хорошо было бы перевернуть весь этотъ блескъ, золото, св?тъ на сумракъ и кровь черной массы… Скажи, Иванъ: ты помнишь, какъ зародилась въ теб? первая половая мечта?

– Ну, вотъ, что вздумалъ спрашивать, – добродушно сконфузился Иванъ.

– Однако?

– Чортъ ли упомнитъ… глупости всякiя…

– Н?тъ, ты припомни!..

– Да, ей Богу, Модестъ… Что тутъ вспоминать?… Никогда ничего особеннаго… Я, в?дь, не то, что вашъ брать, утонченный челов?къ…

– Да, в?дь, не чурбанъ же ты, однако, и не зв?рь, которому природа указала для этихъ эмоцiй инстинктивные сроки. В?дь всколыхнуло же въ теб? что нибудь идею пола, былъ какой-нибудь толчокъ, который однажды внезапно сд?лалъ тебя изъ безполаго мальчишки мужчиною и указалъ дорогу къ наслажденiю…

Иванъ, красн?я и даже съ каплями пота на лбу, теръ ладонью свою раннюю лысину.