Паутина

– Кого что интересуетъ, – холодно возразилъ Модестъ и ловко швырнулъ папиросу черезъ комнату на м?дный листъ y печки. Иванъ, качая головою, такъ что она ушами, какъ лопастями мельничнаго крыла, размахивала на ст?нной т?ни, говорилъ съ упрекомъ:

– Да ужъ хоть бы кончалъ. A то все – начала да наброски, вступленiя да отрывки

Модестъ согласно кивалъ носомъ въ тактъ его словамъ: знаю, молъ, что скажешь, все заран?е знаю! Не трудись! И – искреннимъ, дов?рчивымъ голосомъ, нисколько не похожимъ на тотъ, которымъ онъ говорилъ раньше, – носовой, искусственно насм?шливый, условный, точно y актера, играющаго фатовъ на сцен?, отв?чалъ:

– У меня слишкомъ быстрое воображенiе. Формы чудовищныхъ контрастовъ летятъ, обгоняютъ слова. Образы остаются въ голов?, л?нясь выскользнуть на бумагу. Я не писатель, я мечтатель. Грезу я чувствую осязательно, какъ знаешь, бываетъ во сн?. Я не думаю, чтобы въ Европ? былъ поэтъ, который жилъ бы въ такой яркой см?н? образовъ, какъ я. Но все это остается y меня въ мечт?, въ дум?, въ головъ. Слова трудны и б?дны, a перо скучно и мертво.

– Отъ подобныхъ мечтанiй, мой милый, недолго съ ума сойти, – нравоучительно зам?тилъ Иванъ. Модестъ засм?ялся.

– Эка ч?мъ испугалъ! Да, можетъ быть, я уже сошелъ?

– Нехорошо. Запрутъ! – погрозилъ Иванъ. Модесть, словно серьезно прося, качалъ головою съ видомъ насм?шливо-укоризненной самозащиты въ д?л?, заран?е и ув?ренно выигранномъ:

– Ну, вотъ? кому м?шаетъ смирный сумасшедшiй? О, люди! Оставьте Модеста Сарай-Бермятова его дивану и ми?ологiи и идите прочь.

– Но, в?дь, въ одинъ прескверный день, вставши съ дивана, ты въ состоянiи прод?лать такую ми?ологiю, что вс? прокуроры ахнуть?

Модестъ посмотр?лъ на брата внимательно, нахмурился и отвелъ глаза.

– Гм… A ты, Иванъ, однако, не такъ наивенъ, какъ кажешься. Но… Ваня! оставь сомн?нья! – зап?лъ онъ изъ "Лоэнгрина". – Н?тъ. Я трусъ. Воображенiе никогда не диктуетъ мн? желанiй, настолько сильныхъ, чтобы перейти въ д?йствiе. Съ меня совершенно достаточно моего бреда.

– И съ женщинами ты такъ?

– Больше, нежели въ чемъ либо другомъ… Меня еще въ гимназiи Воображалкинымъ прозвали… Помнишь, товарищи, въ седьмомъ, восьмомъ класс? уже непрем?нно женщинъ знали… иные съ пятаго начали. По публичнымъ домамъ скитались, горничныхъ, швеекъ подманивали… Я никогда…

– Не то, что теперь? – поддразнилъ Иванъ, ухмыляясь и шевеля темно-рыжими усами.

Но Модестъ возразилъ съ сильною досадою:

– A что теперь? То же, что и тогда…

Иванъ искренно расхохотался и возразилъ:

– Извини меня, Модестъ, но это отъ тебя см?шно слушать. Словно я тебя не знаю? Не мало вм?ст? валандались. Такихъ распутныхъ, какъ ты, поискать.

– A полно, пожалуйста! – съ досадой возразилъ Модестъ, нетерп?ливо шевелясь на кушетк?. – Много ты понимаешь… Создали ложную репутацiю и носятся! Воображаютъ! Подумаешь, за что!.. У насъ это легко… Разд?лъ челов?къ спьяну женщину въ заведенiи до совершеннаго декольтэ, да вылилъ на нее бутылку шампанскаго, чтобы посмотр?ть, какъ золотое вино течетъ по розовой кож?, – вотъ ужъ и готовъ Калигула, а то и весь Неронъ.

– Однако, согласись, ц?ломудренный братъ мой, не всякiй же и на подобные души посягаетъ. Надо им?ть особое предрасположенiе, чтобы находить удовольствiе…

– Ахъ, оставь! Раздражаешь… Терп?ть не могу, когда люди говорятъ о томъ, въ чемъ они не смыслятъ, извини меня, ни уха, ни рыла, и повторяютъ м?щанскую ерундовую мораль… Предрасположенiе какое-то выдумалъ – надо им?ть!.. Дай папироску!

Онъ закрылъ глаза и, куря, ворчалъ сквозь зубы:

– Предрасположенiя-то – увы! – сколько угодно… Ты думаешь: я на предрасположенiе свое сердитъ? Напротивъ, очень папеньк? съ маменькою благодаренъ. Чрезъ то, что ты называешь предрасположенiемъ, мн? только и интересно жить. Я наблюдаю себя и открываю въ себ? ц?лый мiръ… ц?лый адъ… Понимаешь? Гляд?ться въ адъ – это жутко и хорошо… Предрасположенiе – это задорный лучъ поэзiи, падающiй въ черную глубину души. Но – вотъ, что касается воли… д?йственнаго импульса осуществляющей воли…

Онъ глубоко вздохнулъ и живо заговорилъ, дымя папироской:

– Повторяю теб?: я трусъ… Воображалкинымъ во шелъ въ жизнь – Воображалкинымъ и уйду изъ нея… Засид?вшихся въ д?вахъ барышенъ дразнятъ, что он? все карты раскидываютъ на трефоваго короля… Вотъ и я такъ-то гадаю, братъ мой… У какого это писателя чиновники, вм?сто игорныхъ картъ, играли въ винтъ фотографическими карточками?

– У Чехова.

– Разв?? Я ожидалъ: нов?е. Кой чортъ? Неужели я еще Чехова помню? В?дь это сто л?тъ тому назадъ! Впрочемъ, теб? и книги въ руки. Вы, офицерство, ужасные консерваторы. Если читаете, то непрем?нно какое-нибудь старье… Такъ вотъ, любезный братъ мой Иванъ, y меня въ голов?, изо дня въ день, изъ часа въ часъ, идетъ такая же воображаемая игра фотографическими карточками. И каждый, a въ особенности каждая, кто становится мн? изв?стенъ, непрем?нно попадаетъ въ эту мою фантастическую колоду и начинаетъ играть въ ней изв?стную роль… Понимаешь? Вотъ гд?, если теб? угодно знать, я, д?йствительно, могу быть развратенъ. Ты не пов?ришь, какiе см?лые ходы я придумываю въ этихъ воображаемыхъ фотографическихъ пасьянсахъ моихъ, въ какой дерзкiй и безстыдный шабашъ способенъ я см?шать мою колоду… И этотъ бредъ волнуетъ меня, Иванъ, – признаюсь теб?: это волнуетъ и удовлетворяетъ…

Онъ подумалъ и, сильно куря, прибавилъ:

– Больше, ч?мъ настоящее, живое, больше, ч?мъ жизнь… Ты меня видалъ въ а?инскихъ ночахъ, – и, вонъ, аттестацiю даже выдаешь, что я исключительно распутенъ… Но если-бы я могъ разсказать теб?, показать, какъ все это y меня въ мозгу сплетается, свивается и танцуетъ… вотъ тогда бы ты понялъ, гд? онъ – настоящiй то изобр?тательный восторгъ наслажденiя… Т?ло наше дрянь, Иванъ! что можетъ т?ло? Гр?шить до дна ум?етъ только мысль. Когда мысль – одинокая мысль тонетъ въ вождел?нiяхъ, какая тамъ къ чорту, въ сравненiи, нужна теб? а?инская ночь!..

– Ты сойдешь съ ума, Модестъ! ты сойдешь съ ума! – печально твердилъ Иванъ, глубокомысленно качая головой.

Модестъ не отв?чалъ. Иванъ конфузно потупился.

– Тогда я не понимаю, – робко сказалъ онъ. – Тогда… вотъ ты говорилъ на счетъ капитала… Тогда зач?мъ теб? тратиться на Миличку Вельсъ?

– Ба! – небрежно возразилъ Модестъ. – Да в?дь она, если хочешь, тоже что-то врод? бреда. Жрица богини Истаръ. Я положительно уб?жденъ, что уже зналъ ее три тысячи л?тъ тому назадъ въ Сузахъ.

Онъ с?лъ на кушетк?, сбросивъ съ ногъ од?яло, и весело посмотр?лъ на Ивана оживившимися, значительными глазами.

– Знаешь, – почти радостнымъ голосомъ сказалъ онъ, – знаешь? Вотъ я вижу: ты меня ея любовникомъ считаешь. A в?дь, между т?мъ, вотъ теб? честное слово: я никогда ея не им?лъ. Если, конечно, не считать того, что было между нами въ Сузахъ.

Иванъ пожалъ плечами.

– Еще глуп?е.

Модестъ отвернулся отъ брата съ презрительнымъ вздохомъ, опять вытянулся вдоль кушетки и произнесъ менторскимъ тономъ, лежа къ Ивану спиной:

– Глупъ ты. Не понимаешь мучительныхъ восторговъ неудовлетворяемой жажды. Ты никогда не испытывалъ желанiя прибить женщину, къ которой y тебя страсть?

Иванъ смутился.

– Да съ какой же стати?

– Никогда? – капризнымъ голосомъ настаивалъ Модестъ.

Иванъ даже бурый сталъ отъ румянца.

– Видишь-ли… Если хочешь… То есть… Вскор? посл? производства… въ полку…

– Ну? – живо обернулся къ нему Модестъ.

– Да ничего особеннаго… Одна этакая… ну, д?вка то есть… часы y меня стащила…

– Ну? – уже разочарованно повторилъ Модестъ.

– Ну, не выдержалъ, далъ по рож?. Не воруй.

– Въ кровь? – жадно спросилъ Модестъ, какъ бы хватаясь хоть за сiю-то посл?днюю надежду на сильное ощущенiе.

– Сохрани Богъ! – съ искреннимъ испугомъ воскликнулъ Иванъ. – Что ты! Я и то потомъ чуть со стыда не сгор?лъ.