Лелег

– То-то, брат. Вся жизнь наша диво.

Замолчали. Гена, почувствовав, что Василий Васильевич едва сдерживается, тактично отвернулся. Обойдя вокруг оградки, засмотрелся на Галин портрет. «Удивительное у неё лицо. Симпатичное и в то же время какое-то необыкновенное. Глаза. Господи, так похожи на глаза моей, – вдруг поймал себя на мысли, что назвал ту, ленинградскую, своею. – Интересно, она смогла бы вот так, в ночь, в метель, на какую-то колику кишечную? Жизнью рискнуть. Это ведь героизм, по большому счёту? Ну, да. Конечно же, героизм. Вот лежит, молодая, красивая, горячо любимая. А кому какое дело? Вспомнят ли через десять, двадцать лет?» – доктор глубоко вздохнул и вздрогнул, потому что в этот самый момент Василий Васильевич положил на плечо ему руку.

– Гена, надо идти. А то Голубцова не поймаем.

– Да и хрен с ним, Вася. Я больше чем уверен, что не поймаем. Цепочка невезения там ещё, в стойбище началась. Пешком пойду. Может, так и надо?

– Тридцать километров, Гена. На машине как-то сподручнее, – и развернулся в сторону деревни.

Лейтенант всё не мог оторваться от Галиных глаз. Он выпрямил спину, поправил обмундирование, застегнулся. Потом приложил руку к козырьку, отдавая честь погибшей коллеге, и, молодцевато развернувшись, несколько метров прошагал строевым.

Оба не могли даже предположить, что из-за старого баркаса, лежавшего на боку метрах в пятидесяти, наблюдает Марина. Видела, и как муж смахнул слезу, и как доктор отдал честь. Ей даже показалось, что Галя оттуда, с фотокарточки, заметила её и улыбнулась, умоляя не сердиться на Васеньку, тем более что они теперь какие ж соперницы. И Марина уткнулась лицом в ладони, плечики её тоненькие задёргались, а в висках возникла, ставшая уже привычной после перенесенного менингита, пульсирующая боль. Всегда появляется, когда Марина плачет. Особенно, если плачет из-за Гали. Да она и плакала-то в основном только по этой причине. Так-то Марина женщина мужественная, выносливая. Василию повезло с ней. Катю приняла как родную и любит так же. Может, и больше. К Гале до сих пор ревнует. «Нет, не будет он меня любить, как любил её, да и сейчас, мёртвую, любит. Господи, а уж сама-то к нему присохла, до самой смерти не отсохнуть. Нигде такого второго мужика не найтить мне».

Голубцов, естественно, как сквозь землю провалился. Чтоб лишний раз не объясняться по поводу якобы отсутствующего транспорта. Бензина пожалел, сволочь! Вчера ещё Гена понял, куда клонит. Слишком уж картинно руками разводил, мол, что я могу. И дабы отстали, пообещал что-нибудь подыскать утром.

– Тьфу! Так и знал. Хитрая бестия, бригадир наш, – ругался Нечаев, виновато глядя на доктора. – Что теперь делать? Пошли Сару тормошить.

– Оставь, Васильевич. Наверняка уже замаскировалась между кочек. Когда им надо, и приветливые, и щедрые. А как до дела доходит, то от куропатки больше толку, чем от «лопат» ваших. Кстати, почему вы их «лопатами» дразните?

– Да потому, что у них физиономии, как лопаты.

– А серьёзно?

– Народность местная раньше лопарями обзывалась. Думаю, потому.

– Логично.

– Только, знаешь, лучше вслух так не говорить. Оскорбление всё равно что. Ненцы этого не заслужили. В сущности, отличные ребята. И Север наш без них не сможет выживать.

– Ну, ладно, – лейтенант взялся за сумку. – Пойду я, пока отлив.

– Я бы на лодке по морю отвёз, да шторм сегодня. С утра смотреть ходил. Опасно.

– Да ладно, не переживай. Дойду, что мне, молодому, содеется?

– Я тебя до речки провожу, там перенесу.

В молчании дошли до небольшой речушки, что сбегала из-за дюны в море говорливым потоком. Нечаев, как лейтенант ни противился, взвалил его на спину и перенёс на другой берег, сам вымок по пояс.

– Вот, а ты брыкался. Слушаться старших надо, товарищ доктор!

– Спасибо тебе, Василь Василич! За всё спасибо, не только за эту речку.

– Да за что ж меня-то благодарить? Это я тебе по гроб жизни обязан.

– Не скажи, родной, не скажи. Я после встречи с тобой, Галей, с девчонками твоими, Мариной по-другому мир видеть научился. Это, брат, дорогого стоит. Понимаешь?

Когда на горизонте показался маяк, убедившись, что не мираж, вяло промурлыкал: «Уря-а-а». От маяка к дому три километра. Он топал по песку семь с лишним часов и уже мало чего соображал. Плюс ко всему знобило, аж зубы стучали. По всей вероятности, с моря просквозило ещё вчера, вспотевшего. Начинался прилив. Пришлось подняться на дюны. Ноги увязали в песке. Принял вправо, забрёл на кочки. Думал, полегче, да куда там. Почва твёрже, но сплошь кочка на кочке.

Оглянувшись, присвистнул. Таким огромным показалось пройденное расстояние. Берег вдалеке терялся в лёгкой дымке, над которой постоянно то возникали, то таяли различные изображения. Городские районы с многоэтажками и шпилями башен или сверкающие на солнце ледники. Но по бокам все эти строения, горные вершины начинали струиться и таять. Миражи! Прелюбопытное явление! Часами любоваться можно, наслаждаясь причудами природной оптики. Сейчас товарищу старшему лейтенанту Савватиеву было не до созерцаний. Чувствовал, что находится на последнем издыхании. С горем пополам выбрался на бетонку, ведущую уже в родную часть. Показалось, что та прыгает из стороны в сторону, отчего зашатало, и он, боясь упасть, широко расставил ноги. Так и шёл. Словно после длительного плавания моряк.

Таким его у КПП и увидел начальник штаба.

– Где тебя, лейтенант, носит? Мы уже поиски хотели начинать. Загулял, тудыть-растудыть? Пьянствовал, про службу забыл? Я вот тебе выговор, чтоб знал на будущее.

– Слышь, майор, – в другое время сделалось бы обидно до слёз, но сейчас даже на обиду не хватило сил. – А не пошёл бы ты… к себе в штаб!

С брезгливостью сплюнул и потащился к дому, в казённую квартиру на втором этаже. Квартира была вполне цивилизованной, с туалетом и ванной. Вода нагревалась титаном. Дрова были заготовлены ещё прошлой осенью и хранились в подвале.

– Ну, щенок, – начальник сузил глазёнки. – Я тобой займусь. Оборзел, гадёныш. Божку доложу, он тебе…

– Товарищ майор, – Гена вызывающе рассмеялся. – Вам же русским языком. Ну, так идите.

В этот момент из-за угла вырисовался Божок.

– Вот он, душа пропащая! Ты куда девался, доктор? Да ты чего.

Геннадий хотел отдать честь, снял с плеча сумку, нагнулся, чтобы поставить на землю. В глазах вдруг потемнело. Упал. Пытался вскочить, но опять ноги подкосились.

– Пьяный вдрызг, товарищ подполковник, – вставил с ехидцей начальник штаба. – Со мной препирался, когда замечание сделал. Хамил.

– Да погоди, майор, – Божок подхватил лейтенанта под руку. – Ну-ну, вставай. Не можешь? Да он еле дышит. Горячий какой. А ну, помогай, что стоишь, как столб!

Майор подхватил Савватиева под другую руку. Геннадий пришёл немного в себя и глуповато улыбнулся.

– Тебя что, не довезли?

– Пешком, товарищ подполковник. Все пятьдесят км. Извините, еле держусь. Не пьяный я нисколько. Заболел, кажется.

– Да понял, понял, лейтенант. Молодец, что дошёл. Но почему не связался со мной? Я, если честно, сам подумал, что загулял ты по молодости.

– Да Вы что, Леонид Тихонович! Ни у кого рация не работает. А Ваш Голубцов – сука.

– Но-но-но. Ты это, не того. Вообще-то… он такой. Потому и хозяин крепкий. Может, не знал?

– Вся тундра знала, он не знал? Как бы не так. И Сара Коткина. Тот ещё фрукт. Спряталась, как нет её. А ведь обещала помочь.

– Эта не в счёт. Шельма! Хотя над ненцами своими крутой командир. Её слушают. Вот Голубцов удивил, если честно. Моего доктора не доставить! Ну, я ему припомню. Дойдёшь до хаты-то? Провожу?

Гена, видя поддержку командира, приободрился, даже перед майором извинился. Майор махнул рукой, мол, чего уж там, с каждым бывает. Однако глаза так и остались прищуренными. Всю последующую их совместную службу лейтенант не раз познает на своей шкуре, что значит быть в немилости у начальника штаба. Если бы не Божок, совсем бы заклевал. Но командиру врач нравился, и он Геннадия всячески защищал. Если честно, Божок майора побаивался. Тот был выскочкой и стукачом. Впоследствии, благодаря его кляузам, подполковника-инженера Божка с командования сняли, а назначили самого майора, который службу развалил за каких-то полгода. Переходящее знамя отняли, поставки с базы стали куцыми, с перебоями. Генералы-то остались без красной икры. Если для Божка гнали новую технику, импортные консервы, тушёнку немецкую, голландские сосиски в банках, картофельные полуфабрикаты, сгущёнку самую лучшую, полушубки хромовые, то сменившему его выскочке изобилия этого уже было не допроситься. Не умел майор добывать, как Божок. И его вскорости погнали в шею, не раз пожалев, что не отстояли любимого Божка. В тундре блага достаются не за стукачество, а за щедрый бартер, добродушные взаимоотношения. Правда, там прокуратура была замешана. Поговаривали, что подполковнику за левую торговлю бензином даже срок светил. Но все люди, все человеки, прокуроры в том числе.

Лейтенант вяло поплёлся к подъезду, а командир вслед посмотрел хитро-хитро и ладоши потёр. Ждал Гену сюрприз. Достав ключ, попытался попасть в замочную скважину. Не получалось почему-то. И вдруг услышал, как на шум раздались шаги. В квартире кто-то был. Дверь распахнулась. Самые красивые на свете глаза стрельнули в упор, прямо в душу, отчего доктор в очередной раз чуть не упал в обморок.

– Геночка, милый мой, что с тобой они сделали? Никому больше не позволю. Любимый мой. Единственный.

Нежные руки заключили обескураженного офицера в объятия. Посыпались поцелуи. Целый град поцелуев, только градинки были не холодными, а, наоборот, очень горячими, жгучими, отчего суровый нрав товарища старшего лейтенанта Савватиева смягчился, стал аморфным, начал таять и принимать формы, которые были угодны той, что с самыми красивыми на свете глазами.

Господа офицеры