Лелег

– Капитан-инженер Чижиков, господа. Прошу любить и жаловать. И помните, вы обещали, бить не будете.

– Да что ты заладил. Дорогой, тут без тебя такая тоска началась. Ну же, давай, развей-ка её, подколодную.

– Да не вопрос, господа офицеры, – и он, ни разу, как пришёл, не выпустив из рук гармони, развернул меха. – Из-за о-о-о-строва на стре-е-е-жень…

– …на просто-о-о-р речно-о-о-й волны, – сразу подхватил Горев, сверкнув белком глаза, вокруг которого образовался внушительный кровоподтёк. И переносица у Димки изрядно припухла. Не сломала ли Ольга ему нос, подумал Геннадий.

– Выплыва-а-а-ют расписные, Сеньки Ра-а-а-зина челны-ы-ы.

Комната так переполнилась песенным задором, что стены принялись вибрировать, стёкла позвякивать. Громче всех выводила Ольга. Уж так у неё голосисто получалось, Гена прямо залюбовался. Действительно, сорвиголова. И хороша же, сатана! А голос, голос-то.

Димка на гармонисте прямо-таки повис, глядел влюблёнными глазами. Потом по очереди пели частушки, в том числе и матерные, хохотали при этом до упаду. Принялись отплясывать барыню, цыганочку. Потом опять пили, пели. И опять плясали, пока не устали.

– Скажи мне, Чижиков, чего бабам надо, – Дима, обнимая изрядно захмелевшего гостя, бубнил о наболевшем. – Ты для них наизнанку, себя не жалеешь. На службе этой окаянной с утра до вечера.

– А все они твари, Димуля. Я этих баб сам ненавижу. Помнишь, когда у вас «Тополь»[39 - «Тополь» – условное название ракеты-носителя.] на старте гавкнулся?

– Ещё бы не помнить. Двое суток по болоту. Головную искали. Я себе тогда, Чижиков, яйца чуть не отморозил.

– Во-во! А у меня, брат, после того случая…

Он приблизил уста к Димкиному уху и шёпотом поведал о постигшей катастрофе по мужской линии.

– Да ты что! Неужели правда?

– К докторам ходил в госпиталь. Все мы тогда облучились. Как раз ниже пояса. Нас об этом кто-то предупредил? Хоть словечком намекнул? Мы там загибаемся, а эти вот, – гармонист кинул гневный взгляд, – балдеют тут, жируют, сволочи.

– Что им? У них жизнь лёгкая, не то, что с тобой у нас, Чижиков. Они по болотам радиацию не собирают.

У Димы потекли слёзы обиды.

– Мы страдаем, а наши… – Чижиков опрометчиво произнёс весьма гнусное слово касаемо женщин, – с другими валандаются. Шлюхи они все, бабы эти.

Чижиков не заметил, как сзади подошёл высокий крепыш. Как закрыла ладошками лицо молоденькая его супруга, как вздрогнули у неё плечики.

– Правду говоришь, Чижиков! – Горев уже не соображал, язык у него работал автоматически, реагируя только на механическую речь собеседника. Если бы тут расхваливали кого-то, Дима в унисон тоже пел бы дифирамбы. Гармонист, чувствуя беззаветную поддержку, совсем распоясался.

– Этих наших так называемых жён гнать с полигона надо. Все они…

Крепыш захватил воротник потрепанного чижикового пиджачка, вытащил гармониста из-за стола и сильным пинком отправил к выходу:

– Пшёл вон отсюда, мразь недоделанная!

Честно говоря, то же собирался проделать и доктор. Оскорблений офицеры без внимания не оставляют, особенно когда касаемо женщин. Ольга схватила попавшую под руку кружку и запустила гармонисту вслед. Однако Чижиков не собирался добровольно покидать тёплую компанию и решил бунтовать.

– Что, господа ахвицера, правда глаза колет? Песенки когда пели, люб я вам был? А теперь ты, козёл, пинаешься? Щенок! Пороху не нюхал, а на меня, старого капитана, руку поднял?

– Не руку, а ногу, идиот! А теперь вот и руку.

Высокий крепыш, поскольку и сам находился в изрядном подпитии, тормозные рефлексы имел ослабленные, коротко размахнулся. Послышался глухой удар, следом жалобно взвизгнула гармошка, в воздухе мелькнули пыльные подошвы. Гена бросился к «боксёру» и попытался урезонить. Тот же, озверев, отбросил доктора и кинулся пинать народного музыканта ногами. На помощь Савватиеву поспешил молодожён. Крепыша кое-как оттащили. Из угла вопил Димка.

– Вы что, волки позорные, вытворяете, почто человека забижаете! Да я вас, козлы маринованные, порешу сейчас. А-а-а-й!

Ольга налетела на мужа и колошматила куда попало кулачками, даже подпрыгивала, чтоб заехать ещё и ногой.

– Жену последними словами обзывают, а ты поддакиваешь? Убью!

– А ведь обещали, бить не будете-е-е, – уже в дверях причитал Чижиков.

– Да вали же ты отсюда, господи, боже мой, – Гена поспешил закрыть дверь. – Повеселились. Будет теперь что вспомнить.

Через пять минут за окном разлилось ручьём:

– «Когда б име-ге-л златые горы и ре-е-е-ки, по-го-лные-е-е вина-а-а, всё о-о-отдал я-га б за…»

Улица по-прежнему оставалась пустынной. Над лесом полыхало красно-золотым великолепием, весело светились верхушки елей. Чайки над помойкой не переставали скандалить. Они это делали посменно, круглосуточно, пока светлые ночи. Одинокая тучка, скучая у горизонта, соблазнительно потряхивала вьющимися блондинистыми кудряшками, надеясь, по всей вероятности, пленить милою своей красой настоящее русское чудо, которое стояло посреди дороги, склонив голову, и, казалось, гармошку свою обнимало да целовало, будто девушку. Гармонь разливисто пиликала, то взрываясь буйными аккордами, то заходясь замысловатыми коленцами, словно соловей весной.

Красавец-теплоход «Юшар» томился у причала. Белый, ослепительный. Команда была уже в сборе, предавалась обычным суетам перед рейсом. До отплытия оставалось около двух часов. Офицеры коротали время в ресторане морского-речного вокзала. Начальник связи Бирюков, уже капитан, и прапорщик Володин возвращались из отпусков, а доктор с учебных по плану медицинского отдела сборов. Ресторан располагался за огромными витражными окнами и заметно отличался от остального здания, словно экзотический аквариум. Внутри царил номенклатурный уют в стиле общепитовского ампира. На столах белели чистые накрахмаленные скатерти и скрученные конусом льняные салфетки на фарфоровых тарелочках, поблёскивали серебром столовые приборы, сверкали радужными бликами фужеры, хрустальные рюмки. Нарядные официантки мило улыбались и, с явным удовольствием балансируя умопомрачительными бёдрами, обслуживали молодых парней в военной форме. Звучала негромкая мелодия, в окна приветливо заглядывали солнечные лучики и проносившиеся мимо чайки. На первое подали солянку. Явилась бутылка коньяка, которую при них же откупорили, давая понять, что всё честно, без подмешивания.

– Ну что, Геннадий Петрович, хочу поднять бокал за вас, – взял по старшинству на себя роль тамады капитан Бирюков. – За тебя и твою прекрасную Елену. Свадьбу-то зажилил? Так вот, дорогой наш доктор, мы с тебя с живого не слезем, пока не прославишься. Как доберёмся, так и сорганизуем, понял? Ну, а пока за молодожёнов, товарищи офицеры!

Они поднялись и звонко чокнулись, хрусталь отозвался тонким чистым сопрано, будто марш Мендельсона исполнил.

– Да ладно, братцы, не корите раба божия. За мной не заржавеет. Вот Ленка вернётся из Питера, сразу и справим. Если честно, сам до сих пор в шоке. Всё так неожиданно.

– Ах ты ж боже ж мой, – Костя-прапор улыбнулся, осветив свои междометия лучами, брызнувшими от золотых зубов, которых у него насчитывалось аж пять. – Неожиданно. Это что-то особенного. Нам года два заливал, а теперь – щас, только шнурки на тапочках поглажу? Что-то ты, старлей, хитришь. Ну, колись, в чём дело?

– Что там колись? Поругались перед окончанием академии. Думал, всё, баста. Никаких баб, никаких женитьб. Выходит, оказался в дураках. Топором рубить, чтоб летели щепки, это в лесу. В любви, братцы, тонкий подход надобен. Это я здесь понял.

– Твоя и раньше, выходит, знала. Молодец она! За Елену прекрасную!

Наполнили рюмки, выпили и дружно кинулись в атаку на первое. Солянка оказалась очень вкусной, тарелки опростали за пару минут. Официантка возникла сразу же, как только последний, а это был доктор, ложкой звякнул по дну.

– Молодые люди, подавать второе? – и улыбнулась широкошироко, сверкнув глазами, Бирюков заёрзал на стуле.

– Чем быстрее, тем лучше. И ещё, милая девушка, – проскороговорил он, – повторите нам этот божественный напиток, также бутылочку, хорошо?

– Может, лимончик нарезать? – девушка ещё сильнее растянула губы в улыбке, будто они у неё были безразмерные. – Сахарком присыпать?

– Обязательно, королева! Из Ваших очаровательных ручек даже полынь сладкой покажется. Вам говорили, что Вы прелесть?

– Говорили, – официантка явно кокетничала, видя, как горят у капитана глазища.

Бирюков считался первостатейным красавцем, сейчас бы сказали – настоящий мачо. Дамы на него западали быстро, и он пользовался их расположенностью на все сто. К тому же капитан до сих пор оставался холостяком. Когда перед ними предстала новая бутылка, Костя с восхищением подметил:

– Это было-таки что-то, если не сказать больше и почти нецензурными словами. Везёт же. Дамочки, как мотыльки на огонь. Вон, подруга, официантка наша, уже растаяла. Глаз не сводит, плясать готова.

– Прапорщик, ты не представляешь до конца проблему. Женщины любят внимание. Усёк? Слова нежные. И не просто слова, а сказанные со значением, с особой интонацией. Тут, брат, и голос надо уметь поставить, и взгляд, излучающий желание. Вот ты. Что ты делал, когда эта прелесть подошла?