Три плута

– А на мой взгляд, – сказал Смирнин, – все это утопии. Я счастлив, что заручился деньгами, и теперь никогда в жизни не пойду ни в какое дело.

– С чем вас и поздравляю, – ответил Мустафетов, но трудно было понять по тону его слов, говорит ли он серьезно или иронизирует.

В этот момент слуга, постучавшись в дверь, внес суп.

– Господа, за стол, борщок подан! – предложил Роман Егорович.

Во главе стола сел Мустафетов, направо и налево от него уселись его помощники.

– Однако я голоден, – сказал Рогов. – Борщок с гренками – штука легкая. Хорошо бы для начала заложить основательный фундамент: пирожков бы, что ли…

– Погоди, – остановил его Назар Назарович, – к концу обеда ты не это скажешь. Нет ничего хуже, как набрасываться на еду сразу. От этого только тяжелеешь.

– Борщок хорош, – одобрил Смирнин.

– Да, – согласился и Роман Егорович. – Но что же, разве до рыбы никакого вина не полагается? Я протестую. Как же так? Дожидаться второго блюда, чтобы горло промочить? Распорядитесь, Назарушка!

– Если хочешь, можно, пожалуй, по рюмке мадеры. Послушай, – обратился Мустафетов к слуге, – подай как можно живей сухой ост-индской мадеры.

– Какой прикажете? – спросил слуга.

– Да хоть от чертовой перечницы! – крикнул Рогов, рассердившись. – Пошел и неси! Лишь бы хороша была.

Мустафетова слегка коробило моветонное обращение Рогова с людьми, тем более что за столом он любил председательствовать вполне и один отдавать приказания. Но он ничего не сказал и решился быть снисходительным, так как вполне понимал нервное возбуждение своего товарища.

Официанты меняли приборы, убирали со стола закуску, приносили тарелки с горячим… Весь сервиз был отборный, приборы из чистого серебра, хрусталь тончайший, фарфор расписной. Видя, с кем имеет дело, и узнав всегда щедрого и хорошо известного в ресторане Назара Назаровича, хозяин распорядился прислать на стол в огромной высокой вазе самые лучшие и дорогие плоды.

– Люблю фрукты на обеденном столе! – весело произнес Мустафетов, когда их внесли. – Ласкают взор и вообще придают сервировке особый блеск, какую-то законченность.

– Бутылки тоже, – сказал Роман Егорович, все еще ожидавший мадеру. – А, явился наконец! – обрадовался он официанту. – Я уж думал, что ты в Ост-Индию закатился. Наливай, наливай! – И, не дождавшись товарищей, он поднес к губам наполненную большую рюмку. – Сам делал или буфетчик? – спросил он татарина, скорчив такое лицо, что тот невольно улыбнулся.

Мустафетов удивился.

– Разве не хороша? – спросил он, пораженный мыслью, что в кабинет, где он сидит, осмелились подать что-нибудь сомнительное.

– Превосходная! – поспешил успокоить он Мустафетова. – Это я только так, для тона. Люблю озадачить.

– Да, мадера хороша, – согласился Назар Назарович, отпив из своей рюмки. – Но вот и стерлядь. Эге, красавица! Ну, не благородная ли это рыба? Начинайте-ка!

– Так как ты у нас за председателя во всем, – ответил Рогов, – то и раздели нам.

– Изволь, пожалуй.

– Неужели же после рыбы обязательно пить белое вино? – спросил Рогов. – А мадере так и пропадать в бутылке? Жалко! Хочу, однако же, и я быть гастрономом. Наливай-ка, брат, секим-башка, мне вот этот стаканчик беленького брандахлыста.

Разговор ничуть не мешал ему уписывать за обе щеки, так что его тарелка опустела раньше всех. Он отпил вина и опять задал совершенно неожиданно вопрос:

– Неужто это из винограда?

– А то из чего же?

– Ну, почем же я знаю! Может быть, янтарь в жидком виде, во всяком случае, штучка не вредная. Дай-ка мне стерлядки еще! Вот так, вот так, с соусом, да шеек раковых побольше. И как они любят ко мне в желудок попадать! Просто на всю Европу удивление.

Татарин, поняв, что Роман Егорович больше всех любит покушать, осторожно и аккуратно налил ему еще вина.

– Правильно, одобряю, душка! И в песне так говорится:

Наливай, брат, наливай,
Службы лишь не забывай!

А уж насчет того, что «все до капли выпивай», – это на нашей обязанности.

– Почему это вы, Иван Павлович, молчаливы и задумчивы? – обратился к Смирнину Мустафетов.

– Я ничего, я так.

– Да он, видишь ли, размышляет теперь: как хорошо ему, спокойно, – начал было Роман Егорович.

Но Мустафетов толкнул Рогова под столом ногою с целью дать ему понять, что нельзя говорить глупостей при слугах.

Роман Егорович поправился:

– Хорошо нам, когда мы от добрейшей покойной тетушки такое состояние получили, что нам троим, ее родным племяшам, на всю жизнь хватит.

– Я совсем о другом думаю, – отозвался Смирнин. – Дома у себя, вероятно, скучает теперь в одиночестве одна моя знакомая…

– Кто она такая? – спросил Мустафетов. Смирнин слегка смутился, помолчал немного и только на повторенный вопрос уже ответил:

– Я, правда, узнал ее недавно…

– Ты лжешь! – закричал Роман Егорович. – Я вижу по твоему лицу, что у тебя есть тайна от нас.

– То есть, по правде сказать, – ответил Смирнин, – если бы вы позволили, то я охотно пригласил бы сюда Маргариту Прелье…

– Маргарита Прелье? В первый раз от вас слышу! – сказал Назар Назарович.

– Маргарита! Прелестная Маргарита из «Фауста»! Но позволь, пожалуйста, почему же ее фамилия Прелье? – воскликнул Рогов.

– Потому что она француженка.

– Что-то я не знаю ее, – сказал Мустафетов.

– Наверное, вы встречали ее, а только не знаете по имени, – ответил Смирнин.

– Послушай, – перебил его Роман Егорович, – ты, конечно, знаешь ее адрес? Да? Так вот что: пиши ей немедленно записку. У меня внизу стоит извозчик, я с ним ездил в банк и к Юнкеру. Пускай он сейчас же мчится с твоим посланием. Назарчик, ты согласен?

– Да я-то что ж? Очень рад.