Три плута

– Вы меня удивляете! Вы еще верите в какое-то несчастье, после того как он вас же оклеветал?

– Я не могу мстить тогда, когда человек попадает сам в беду, – ответил Мустафетов, впадая в тон благородства. – Наконец, я хочу еще раз показать вам, как сильна моя любовь к вам.

– Если вы любите меня, Назар Назарович, то можете простить человека, оскорбившего вас лично, но негодяя, кинувшего в меня грязью, скомпрометировавшего меня пред каким-то ростовщиком, который в свою очередь все это рассказал судебному следователю, – вы простить не можете, иначе я могу подумать, что вы не имеете ни малейшего понятия о любви.

– Я не имею понятия? – горячо воскликнул он. – Снова повторяю вам: это покажет время. Но в чем же дело? Неужели в самом деле он решил затронуть вас? Как он смел и что мог он сказать?

– Представьте себе, что он выдумал? Он рассказывает теперь, будто я запутала его. Он сказал одному ростовщику, что я ввела его в долги. Вы сами знаете, что у него никогда никаких денег не бывало.

– Да ведь он сам сознавался, что отец давал ему очень мало.

– Ну вот! А при таких условиях не суются делать траты, не ездят по ресторанам, не покупают лож в театрах, не привозят букетов и ананасов. Разве я требовала у него этого? Просила его?

– Конечно, нет!

– Вы это прекрасно знаете. Мне ничего этого не было нужно, потому что вы меня страшно баловали. Я всегда знала, что у вас огромное состояние! – Молото-ъва увлеклась до того, что ей действительно теперь казалось, будто она говорила правду. – Помилуйте, – продолжала она, – могла ли я когда-нибудь думать, что этот человек, почти еще мальчишка, при каждом случае клеветавший на вас, всячески старавшийся очернить вас в моих глазах, недавно еще говоривший, что вы кончите в Сибири, – делает фальшивые векселя?

– Неужели? – с возмущением спросил Мустафетов.

– Да ведь я забываю, что вы не знаете подробностей дела.

– Ничего не знаю! Я был как громом поражен, когда ваша Лиза рассказала мне, что его арестовали. Как, за что – понятия не имею.

– Слушайте же, – заговорила Молотова в волнении, придвигаясь к нему. – Надо вам сказать, что Лагорин постоянно приставал ко мне со своими маленькими услугами. Отказать ему я не могла просто потому, что не хотела обидеть. Между тем, оказывается, он добывал деньги каким-то обманом: в одном месте займет и не отдаст, в другом то же самое, когда же никто верить не стал, он придумал такую штуку: составил фальшивый вексель на четыреста рублей…

– Всего на четыреста рублей?

– Да, представьте себе, какой дурак! И сумма-то мелочная, и попался-то сразу! Но это все бы еще ничего; ну, запутался, попался, остается только признаться, чистосердечно раскаяться – и дело с концом.

– Конечно, присяжные заседатели могли бы оправдать его по молодости лет и легкомыслию.

– Вот то-то же и есть! А он лжет, когда дело совершенно ясно, и только других старается запутать.

– Как это неблагородно!

– Ужасная низость. А вы после этого предлагаете еще какой-то залог за него внести. Ведь он тогда прямо скажет, что вы научили его преступлению. Я и то боюсь, как бы в самом деле ему не поверили, что я вводила его в расходы.

– Ну, положим, это дело совершенно ясно, и я теперь понимаю, до чего вы возмущены.

– А знаете, что меня больше всего сердит в нем? – спросила Молотова. – То, что он всячески старался отстранить меня от вас! Он старался и почти добился…

– Неужели вы говорите искренне? – влюбленным шепотом спросил Мустафетов, взяв ее руку и еще более приближаясь к ней.

– Очень искренне, – ответила Молотова и вдруг совершенно неожиданно склонилась головою на его плечо.

Это движение ласки, доверия и раскаяния вызвало в армянине бурю ликований. Он не видел, что глаза Ольги были направлены на письменный стол, «где хранился мильон», или, по крайней мере, очень много денег, обладателем которых был он. В порыве безумной страсти он стал обнимать и целовать ее.

Молотова подчинялась этим ласкам пассивно, но потом вдруг решительным движением освободилась из его объятий.

– Голубчик мой, не надо… Постойте! – сказала она, слегка отмахиваясь обеими руками, точно боясь, что Мустафетов снова обнимет ее. – Постойте и выслушайте меня не обижаясь.

– Говорите… Говори, Оля! Я только и жду твоих приказаний… Я готов на все, на все жертвы!..

– Послушайте. Я люблю вас и готова сама на жертвы, но не хочу, чтобы вы смеялись надо мной. Я не хочу, чтобы, натешившись страстью, вы ушли к другой и бросили меня, быть может, с ребенком, одну, на произвол судьбы…

– Похоже ли это на меня?.. Могу ли я?

– В данную минуту вы совершенно уверены, что никогда в жизни вам не придет в голову мысль расстаться со мной. Но я забочусь не только о себе… Я люблю вас, а любовь ослепляет, побуждает иногда на безрассудство.

– Ты любишь, Оля, милая?

– Да, люблю, но если почему-либо вы не можете жениться на мне теперь, если действительно существует препятствие, которое по своей гордости вы не хотите или просто не можете открыть мне, то поймите же, что я должна заботиться о будущем, если у нас будет ребенок.

– Ребенок… да, вы правы! – согласился Мустафетов, а потом, став вдруг очень серьезным, сказал: – Сядемте здесь, на этот диван, и решим теперь нашу судьбу окончательно. – Он сбивался, говоря ей то «ты», то «вы». Она села, и он продолжал: – Прежде всего поставим друг другу наши условия. Вы совершенно основательно хотите быть обеспеченной на случай рождения ребенка или на случай моей смерти, так как сам я вас никогда не оставлю.

Молотова сделала легкое движение головой, как бы выражавшее сомнение.

– Постойте, не перебивайте меня! – остановил ее Мустафетов. – Тем более что я совершенно согласен с вами. Я выдам вам сейчас, вот здесь, тридцать тысяч рублей.

– Тридцать тысяч? – переспросила Ольга Николаевна.

Ему, знавшему, сколько у него денег, знавшему, как быстро бежали эти деньги из его рук, сумма в тридцать тысяч казалась огромной жертвой. Она же, невольно, снова вскинув взор по направлению к письменному столу, подумала, что там мильон и этого ей мало.

– Да, – ответил он, – вы возьмете эти деньги себе и, если хотите, снесете их на сохранение в банк, предварительно купив каких-нибудь процентных бумаг; а жить мы станем вместе. Я возьму другую квартиру, побольше и удобнее этой; роскошно отделаю ее и буду жить так, как позволяют мне средства.

– А вы очень богаты? – вдруг спросила Ольга, удивленная тем, что он, в сущности, предлагал ей так мало сравнительно с мильоном.

– Во всем и всегда полагайся смело на меня! – ответил Назар Назарович. – В моих руках огромное предприятие. Я сегодня вынул из банка значительный капитал. Возьми то, что я могу дать тебе сейчас, откинь все сомнения и имей в виду только одно: если будешь любить меня, то и при жизни моей, и после смерти ни в чем не увидишь нужды.

Не дожидаясь ответа и только крепко пожав Молотовой руку, он направился к письменному столу и, выдвинув один из ящиков, стал считать.

Ольга Николаевна зорко следила за его движениями и не отрывала взора от кредитных билетов. Каждый из них мог доставить огромное наслаждение, и достаточно было одного, чтобы приобрести прекрасную вещь или платье. А тут их было сколько!

По мере того как Мустафетов считал, глаза Ольги Николаевны все больше разгорались, она все яснее понимала, что и тридцать тысяч – очень много денег. Когда наконец он отсчитал ей триста радужных и совершенно спокойно придвинул к ней всю эту кипу кредиток, она спросила:

– Это в самом деле все мне?

– Это – условие с моей стороны.

– А с моей? – спросила она.

– С твоей?..

Он протянул Молотовой обе руки и встал. У нее закружилась голова. Она кинула еще взгляд на ворох крупных бумажек, а потом кинулась на грудь Назара Назаровича.

Он обнимал ее и сквозь поцелуи наконец спросил:

– Остаешься? Совсем?