Три плута

Приказание было отдано, а потом обед продолжался своим чередом. Филейчики под соусом беарнез были поданы безукоризненно, и красное вино к ним бордоское, не слишком густое, пилось легко.

– Все-таки надо отдать тебе справедливость, Назарчик, – опять заговорил Рогов, – есть, пить и вообще жить ты великий мастер. Воздаю тебе должное. Что бы со мною было, если бы я напоролся с самого начала густыми щами с мясом и пирогами? Твои филейчики представлялись бы мне только как одна печаль. А с каким аппетитом я теперь свой кусочек уписал. Теперь у меня в желудке все плюсы, а тогда были бы минусы.

– Шут ты гороховый!

Съели они и пулярку, действительно начиненную трюфелями; подали уже спаржу, когда один татарин вошел с докладом:

– Барышня извозчика назад прислать изволили и приказали доложить вам, что они через полчасика сами приедут.

Компания осталась ждать приезда Маргариты Прелье, однако она значительно опоздала и приехала уже в тот момент, когда на столе остались только фрукты и шампанское. Все-таки встретили ее шумно, с громкими возгласами самого радушного приветствия.

Роман Егорович хоть и пил больше всех за обедом, но оставался в одной степени опьянения. Не столько вино, сколько вся окружающая обстановка сразу кружила ему голову. Он казался пьяным после третьей рюмки: хохотал во все горло, громко кричал, дурачился и пел, но затем, сколько бы он ни пил, полного опьянения, до потери рассудка, в нем не замечалось. Мустафетов был и старше всех, и сдержаннее, и осторожнее. Кроме того, он любил есть с чувством, толком и расстановкой. Все делалось им в свое время и в свое удовольствие. Водку он вообще не особенно любил, но закуски пленяли его, и он выпивал иной раз две и даже три рюмки только ради них. Винам он отдавал честь тоже в очень умеренном количестве и вел обед так, чтобы к концу его сохранить полную свежесть и – главное – не отяжелеть. Что касается Смирнина, то он был более опьянен от счастья, что дело благополучно кончилось, нежели от возлияния.

Тем не менее все показались вошедшей Маргарите Прелье сильно навеселе. После первых приветствий она спросила:

– Вы, кажется, вспомнили обо мне уже после вашего обеда? Это любезно, нечего сказать!

– Мы делились, – стал оправдываться Смирнин.

– Что вы делили? – удивленно спросила она, обводя комнату глазами, и невольно остановила взор на трех холщовых мешках, чинно положенных рядышком на диване.

– Наследство после нашей покойной тетушки, – ответил Мустафетов.

– Получили? – спросила Прелье, обращаясь исключительно к Ивану Павловичу.

– Да, получили сегодня.

– Поздравляю.

– А мы его двоюродные братьи, – вмешался в разговор Роман Егорович, – и сегодня каждый из нас получил по равной доле. Мы тоже ждем поздравлений.

– Поздравляю и вас.

– Благодарим, благодарим покорно!

Маргарита все смотрела на мешки, точно глаз от них не могла оторвать. Наконец она спросила:

– А это у вас что же, в этих наволочках?

– Вот это и есть наследство, – ответил Мустафетов.

Смирнину смерть хотелось похвастаться. Он взял один из мешков, принес его на большой стол, развязал и предложил француженке:

– Посмотри-ка туда, внутрь!

– Это все деньги?

– Да, все деньги.

– Сколько же тут?

– Тут сто пятьдесят девять тысяч рублей, – ответил Смирнин.

– И столько получил каждый из вас? – еще с большим удивлением спросила Маргарита.

– Мы на равных правах.

– Вот счастливые-то! – невольно и с полнейшей искренностью воскликнула француженка, а потом, обращаясь к Смирнину, ласково сказала ему: – Это хорошо, что вы вспомнили обо мне.

– Это понятно.

– Все-таки, знаете, в такую минуту…

– Но, господа, позвольте, – снова вмешался в дело Роман Егорович, – пословица гласит: соловья баснями не кормят. Мы рассказываем нашей прелестнейшей гостье весьма интересные вещи, и никто даже не догадается предложить чего-нибудь.

– Есть я не хочу.

– В таком случае бокал шампанского? Фруктов не хотите ли?

Она согласилась и на то и на другое.

Но Смирнину хотелось, чтобы она обращала внимание только на него одного. Ему не нравилось, что и Рогов, и Мустафетов наперебой стараются угодить ей. Он снова развязал мешок, пошарил в нем, пошуршал бумажками, шелест которых ему был особенно приятен, и потом, подавая Маргарите Прелье плотную пачку кредиток, сказал:

– Моя встреча с тобой принесла мне счастье, Гого; возьми эту тысячу рублей себе на тряпки.

Радостное удивление француженки было так велико, что она даже не поверила сразу и спросила:

– Так это серьезно?

– Совершенно серьезно! Я надеюсь, что мы теперь будем добрыми друзьями. Давай чокнемся и поцелуемся.

– Шерочка, добрый, голубчик! – и Маргарита бросилась на шею Смирнину.

– Вот это ловко! – сказал Мустафетов. – Живите, будьте счастливы и старайтесь как можно меньше огорчать друг друга.

Роман Егорович налил стаканы и предложил тост:

– Пью за веселье и любовь!

Смирнин почему-то стал впадать в сентиментальный тон. Он склонился головой к плечу Маргариты, брал ее руку, поглаживал и вдруг сказал:

– Хорошей бы музыки теперь!

– А что ж, это – идея! – сейчас же согласился Роман Егорович. – Пригласить сюда хор цыган.

– Вот что, господа, – сказал Мустафетов. – Принимать дальнейшее участие в сегодняшнем пире я не могу.

– Ну, что ты? Вот тебе и раз! Вы хотите уехать? – посыпалось на него со всех сторон.