СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

Быстро просчитав ситуацию, Мясников, едва ли не радостно, указал пальцем на «правильно умирающего» Хозяина. Так, словно предъявлял доказательство своей правоты. Довод оказался убойным – и Берия опять пришёл в возбуждение, и опять в радостное: приближалось время «ч».

И прежде далёкое от трагического, его «мироощущение» уже начало переходить в ликование.

– Убедительно! – амнистировал он профессора, как минимум, до конца траурных мероприятий. Хотя, скорее всего, этот минимум оказался бы заодно и максимумом. Для того чтобы думать иначе, нужно было совершенно не знать Лаврентия Палыча. Те, кто его «не знал таким», то есть, «знал с неправильной стороны», давно уже «не значились в списках». По причине более тесного знакомства.

Не снимая с лица восторга – не снимался уже – Берия обернулся к Маленкову:

– Видел, Фома неверующий?

Тот шутливо поднял руки вверх.

– И вообще…

Дорабатывая роль, Мясников решил, что настало время «подать десерт».

– Самая впечатляющая картина впереди, непосредственно перед финалом, буквально за несколько минут до него. Так что, Вы сможете налюбоваться ещё и угнетением дыхания, и почерневшими кожными покровами, и всеми иными «прелестями» «ухода». Момент будет растянут по времени, и даже те, кто опоздает к началу, ничего не потеряют: увидят «в повторе».

Берия был настолько обнадёжен профессором и настолько впечатлён картиной «заката», что уже не мог не выйти с ответным словом.

– Я доволен Вашим усердием, профессор.

Он протянул одну руку Мясникову для пожатия, а другой снисходительно «обработал» профессора по плечу.

– Можете не сомневаться в том, что я этого Вам не забуду.

Если профессор до этого ещё сомневался «на свой счёт», то после этого перестал. Но обижаться ему было не на что. Всё было честно: мавр сделал своё дело, а заказчик принял на себя обязанности по обеспечению его ухода. И не упрекнёшь ведь заказчика в чересчур вольном толковании «инструкции»: даже первоисточник не расшифровывает глагол «уходить». Профессору осталось лишь судорожно дёрнуть кадыком, и надеяться на то, что и у Нострадамуса сбывались далеко не все прогнозы. Правда, в данном случае дело осложнялось тем, что прогнозист и исполнитель выступали в одном лице.

– А сейчас оставьте нас.

Берия глазами показал Мясникову на дверь – и профессор не заставил Лаврентия Палыча делать это дважды.

– Садись, Егор!

Берия энергично подтянул к себе венский стул, и звучно шлёпнул мясистой ладонью по сиденью. Маленков грузно опустил раздобревший зад на твёрдое лакированное дерево.

– Итак, как говорят военные: время «ч»!

Сейчас в Берии ликовал не только голос, но и каждый атом его существа. Да и как иначе: «этот день мы приближали, как могли!».

– Люди уже готовы: вчера к полуночи завезли последних. Кворум для Пленума имеется!

Да, Берия не только от избытка эмоций кричал: «Хрусталёв: машину!» Получив заверения врачей в безнадёжности положения Сталина, он тут же начал сбор членов и кандидатов в члены ЦК для проведения внеочередного Пленума. Благодаря своим организаторским талантам, а таковые он проявлял не только в «подвальных» этажах Лубянки, Лаврентий Палыч сумел в считанные часы организовать и оповещение, и доставку в Москву нужных ему людей. В средствах он не стеснялся – средства-то государственные – потому и подключил военно-транспортную авиацию. Уже к двадцати трём часам вечера четвёртого марта кворум для признания легитимности Пленума был обеспечен.

– Сейчас берём «ксиву» с заключением врачей о том, что этот подонок…

Берия едва не плюнул на хрипящего Сталина, но в последний момент ограничился взглядом «аналогичного наполнения».

– … издыхает… все профессора его подписывают, ставят штемпель Лечсанупра – и ты мухой летишь в Кремль. С собой берёшь Никиту, и вы вдвоём начинаете!

– Без тебя?! – треснул не только стулом, но и голосом Маленков.

Берия «вынырнул» из-за стёкол пенсне, и «оценил» «мужество» соратника надлежащим образом: не поскупился на усмешку.

– Что ты трясёшься, как овечий хвост? Надо же кому-то дождаться финала этой сволочи?! Ну, чтобы… гарантированно: от этого чёрта всего можно ожидать! Чтобы, как в песне: «мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои». Чтобы он уже не смог их открыть! Ход событий надо держать под контролем, а кому доверишь, если нас в деле всего трое: ты, я да Никита?! Булганин и Игнатьев – не в счёт: «подай-принеси»! Хрусталёв – парень хороший, и как тот юный пионер, «всегда готов!», хоть с револьвером, хоть с цианидом! Но – холоп. Солдафон и холоп. Ну, убедил?

Если Берия в чём и убедил Маленкова, то лишь в соответствии данным им характеристик действительности. Что же до вопроса «оставления на царстве», да ещё с перспективой «ударения в штыки», Георгий Максимилианович сделал всё возможное для того, чтобы не понять, как можно убедительней.

– Да вы только начните! – «рванул из колоды последний козырь» Берия. – А я, как управлюсь, так сразу же и подъеду! Понял?

Маленков ушёл глазами, но на этот раз не понять он не смог. Потому что уже его не понял бы Берия. А непонимание Берии в такой ситуации было чревато для «источника непонимания». Начинать первым Маленков не хотел, потому что боялся. Боялся ответственности, которая вполне могла перейти в призвание к ответу. Но ещё больше он боялся оставаться здесь. Ведь там были свои – на «чужих» Берия не стал тратиться, пусть и не из своего кармана. А здесь – «волк» на «волке». Чуть зазеваешься – и ты уже звено в пищевой цепочке. «Нормальные отношения между товарищами по партии», но лишь в том случае, если ты – хищник.

Был и ещё один момент в пользу «убывания»: толстая записная книжка в нагрудном кармане френча Берии. При одном только взгляде на перечень дел, которые нужно было свершить за сегодня-максимум завтра, Георгию Максимилиановичу становилось плохо. А ведь Лаврентий писал для работы, а не для истории! Он намеревался сделать это! Недаром же одним из любимых его выражений – после нецензурных – было: «глаза боятся, а руки делают!» И говорил он это не только на Лубянке, где «ниже уровня пола» руки его, много чего делали, и много, с кем.

– Я готов, – оценив «плюсы» и «минусы», выбрал наиболее щадящую капитуляцию Маленков.

– Молодец, Георгий! – одобрил его Берия основательным шлепком по жирному плечу. В следующее мгновение он уже переключился на медиков: у этого человека всегда находилось дело, если не для себя, то для кого-нибудь. Уточнение – только по линии исполнения: выгодополучателем во всех, без исключения случаях, являлся исключительно Лаврентий Палыч.

– Профессор: на минутку!

Осторожно, как фарфоровую вазу, неся достоинство врача и человека, Мясников подошёл к Берии.

– Давайте сюда всю команду!

Профессор «не соответствовал» – и Берия, не привыкший к тому, чтобы его приказы больше, чем на секунду, задерживались непониманием, не говоря уже об исполнении, раздражённо уточнил:

– Лукомского и Тареева!

Когда профессор, хоть и не мухой, но и без прежней степенности, исчез за дверями, Берия повернулся к Маленкову.

– А теперь я созвонюсь с командиром полка внутренних войск, расквартированного в Лефортовских казармах!

– ??? – дрогнул всем, что только могло в нём дрожать, Маленков. А как иначе: исторический момент! Да, ладно, исторический: личный! Потому, что обратной дороги нет. Только вперёд: либо к трону, либо на эшафот!

– Пусть уже подтягиваются к Кремлю! – в очередной раз «приговорил» друга Берия. – И надо срочно вводить в город дивизию корпуса внутренних войск имени меня, любимого…

Лаврентий Палыч усмехнулся. При всех неисчислимых «минусах», этот человек имел несколько, вполне «исчислимых», «плюсов». Как ни удивительно для непосвященного, но это был культурный, образованный человек с острым, аналитического склада, ироническим умом: редкость для любого времени. Надо отдать ему должное: он обладал талантами не только по части «стирания в лагерную пыль». Интересы Лаврентия Палыча не ограничивались одними лишь «заплечными делами». Например, он был сведущ в архитектуре. В Москве даже было построено несколько зданий по его проектам. И это были действительно его проекты, а не составленные «невольниками от архитектуры», которые он лишь милостиво удостоил персонального автографа.

Он любил классическую музыку и хорошую книгу – не в пример мужиковатому Хрущёву, который тоже кое-что любил, но это «кое-что» ограничивалось салом и гопаком. Берия покровительствовал, и нередко «без задних мыслей», деятелям искусства. А, если кого из представительниц «слабого пола» он и осчастливливал своим вниманием, то после «акта осчастливливания» объект внимания мог заявить претензии лишь на однократность акта. Словом, это был человек яркий и незаурядный, по сумме талантов, как служебного, так и внеслужебного толка, явно превосходящий всех остальных соратников Хозяина…

Информация о дивизии вынудила Маленкова ещё раз мужественно задрожать. Но он уже мог не опасаться за своё реноме: Берия ушёл. Пусть даже пока только в себя. Вошёл в образ – по типу того, кто «стоял он, дум высоких полн, и вдаль глядел». Берия тоже глядел. В близкую даль: в пределах двух-трёх дней, когда всё должно было случиться. И не в формате стихийного бедствия, а в точном соответствии с планом. С его планом.

– … Хорошо ещё, что удалось своевременно передислоцировать дивизию в ближнее Подмосковье.

Маленков дёрнул щекой: Берия даже в себе не мог находиться достаточно долго для того, чтобы дать визави шанс прийти в себя от предшествующего «явления Лаврентия Палыча». Но Берии было не до переживаний, тем более, не своих, а Маленкова: «шампанское откупорено» и «труба зовёт». Со всеми вытекающими последствиями в обоих случаях. Пришлось Георгию Максимилиановичу включиться.

– Как удалось?

Губы Берии растянулись в неподражаемо-ядовитой ухмылке.