Но у Барона оказался тонкий слух, обострившийся ещё и тем, что здесь Барон не ождидал услышать ничего хорошего в свой адрес. Услышав это «ничего хорошего», Барон сделал мгновенный разворот на сто восемьдесят градусов. Обоих генералов разделяло теперь не менее трёх метров, и ни один из них не попытался сократить расстояния. Оба при этом молчали, и, не отрываясь, глядели друг на друга. Один – с откровенной неприязнью, другой – с не менее откровенной усмешкой.
Наконец, Кобылевскому надоело играть «в гляделки», и он прервал затянувшуюся паузу.
– Петя, ну чего ты надумаешь щёки? – усмехнулся он почти добродушно, всего лишь с небольшой укоризной в голосе.
Как Барон ни готовился к неприятностям – а выпад Кобылевского застиг его врасплох: он вздрогнул и покраснел. Не скрывая удовлетворения от смятения Барона, Вадим Зиновьич энергично принялся «ковать железо».
– Ведь сегодня – я, а завтра – ты! И твоё «завтра» ненамного будет отстоять от моего «сегодня»! И когда оно настанет – ты вспомнишь мои слова! И, если меня «попросили» под локоток, то тебя «попросят» под зад коленом!
Услышав прогноз собственного будущего – и совсем даже не от цыганки – Барон, только что красный, побледнел и даже опешил. То, что слова Кобылевского попали в цель, наглядно продемонстрировало несколько раз дёрнувшееся веко правого глаза. Не без труда взяв себя в руки, Барон выпятил подбородок – хотя уже и не так надменно.
– Если Ваше превосходительство не возражает, приступим к сдаче и приёму дел!
Сухой и казённый, голос Барона наглядно свидетельствовал о том, что новый командующий не желает принимать «неофициального» тона, предложенного командующим бывшим. Кобылевский равнодушно пожал плечами.
– Извольте, генерал…
…После того, как все формальности были улажены, Барон известил сдавшего дела Кобылевского о том, что в услугах его штаба он не нуждается.
– У меня достаточно своих работников для того, чтобы заменить этих… этих бездельников!
– Вольному – воля, – равнодушно пожал плечами Вадим Зиновьич, – а дураку, как известно – рай!
Лишь минуту назад «потушив» лицо, Барон вынужден был опять вспыхнуть. Так часто за столь короткое время его ещё не оскорбляли. Мина высокомерия медленно сползла с его побуревшего лица. В который уже раз победа в словесном поединке осталась за Кобылевским.
– Во всяком случае, такой начальник штаба, как полковник Иванов и такой начальник контрразведки, как полковник Чуркин, мне определенно не нужны: у меня и своих дураков хватает!
Водворяя лицо на место, Барон в последний раз попытался взять реванш. Но Кобылевский, чей слог оттачивался не в литературных салонах, не задержался с ответом.
– Ну, если у Вас есть собственные Бертье и Фуше – то флаг Вам в руки! Хотя ни одного гения – за исключения Вас, разумеется – в Вашем окружении я как-то не заметил. А сколько их там перебывало – всех и не вспомнишь! Не могли найти идеал, Ваше превосходительство? Ведь в последнее время, насколько мне известно, Вы лично исполняли обязанности своего начальника штаба! Так сказать: «два – в одном»! Но это – следствие не только Вашей чрезмерной разборчивости, но и того, что любой здравомыслящий офицер назначению в Ваш штаб предпочитает место рядового в ударном батальоне!
В продолжение всего монолога Кобылевского лицо Барона непрерывно меняло окрас в пределах цветовой гаммы от прозрачно-бесцветного до фиолетово-бурачного. Ну, а перекатываясь под кожей в образе желваков, мышцы его лица натренировались на неделю вперёд.
– Что же касается Чуркина, – в нарочитом смущении почесал за ухом Кобылевский, – тут Вы правы. В одном, во всяком случае: он так и не научился… интригам за спиной командующего!
Барон и не хотел – а вздрогнул: аттестация к тому обязывала.
– Да, да, Барон: Вы правильно меня поняли. В этом отношении он, конечно же – не чета Вашему Клеймовичу. Работать по специальности тот, правда, не умеет – этим занимаются его подчинённые… Но зато – как он умеет интриговать! Как он умеет подсиживать непосредственных начальников и гадить вышестоящим! Просто – ас ловли рыбки в мутной воде! Кстати, и Кутахов Ваш – не многим лучше: спит и видит себя на Вашем месте!
Это уже были точечные удары – не по площадям. После каждого из них можно было заносить в журнал боевых действий прямое попадание.
– Кстати, Барон: Вы не напомните мне, скольких он там подсидел, а? Скольким нагадил? Кто у него теперь на очереди?
Барон молчал. И только желваки, ещё более активно перекатывающиеся под скулами его сухого лица, выдавали идущие в нём процессы явно не мажорной тональности.
– То-то же! Помянешь ещё, Петя, мои слова – да поздно будет! И не разбрасывайся моими людьми: своих-то у тебя нет! А у меня… Да, что, там, далеко ходить: капитан Концов! У меня его с руками «отрывали!» Чудом только не увели!
Барон неожиданно откашлялся, прерывая затянувшийся монолог Кобылевского.
– О доблести Вашего старшего адъютанта я много наслышан.
Впервые за всё время общения с бывшим командующим он смягчился. Следом за голосом даже взгляд его несколько потеплел.
– Однако я хотел бы видеть на этом месте человека, хорошо известного лично мне… ну, или хотя бы лично мне доказавшего свою преданность. Капитан некоторое время останется в должности – до тех пор, пока я не подыщу ему достойную замену. Ну, а потом я отправлю его в распоряжение Главкома. Кстати, Главком лестно и даже по-родственному тепло отзывался о Вашем адъютанте для особых поручений…
– И поэтому Вы не хотите оставлять его при своей особе, – усмехнулся Кобылевский. – Но Вам, Барон, не придётся искать повода: штабс-капитана я Вам не оставлю.
Барон смутился, неопределённо пожал плечами, но возражать не стал – ни против одной из мыслей Кобылевского. Ликвидируя паузу, Вадим Зиновьич пододвинул Барону оба экземпляра акта приёма-передачи. Тот пробежал глазами текст, и не спеша, поставил свою подпись. Следом за ним отметился росчерком и Кобылевский.
Поправив обеими руками поясок, Барон прежним холодно-невозмутимым голосом объявил, старательно отворачиваясь к окну:
– Итак, генерал, я полагаю, что все формальности улажены?
Кобылевский молча кивнул головой.
– В таком случае, предлагаю тотчас же доложить об этом Главнокомандующему.
Не дожидаясь ответа, Барон развернулся и перпендикуляром вышел из кабинета. Равнодушно пожав плечами, Кобылевский молча последовал за ним. У автомобиля Главкома состоялся заключительный акт представления на тему «сдал-принял».
– Ваше высокопревосходительство, – не особенно напрягся Вадим Зиновьич, – дела и армию сдал. Генерал-лейтенант Кобылевский.
– Дела принял, – лаконично, обойдясь без «высокопревосходительства», доложил Барон, не скрывая неприязни к обоим «соратникам».
Иван Антоныч облегчённо выдохнул.
– Ну, слава Богу!
Больше всего его устроило то, что неизбежное в таких случаях выяснение отношений между сдающей и принимающей сторонами произошло в его отсутствие. Его Высокопревосходительство был очень впечатлительным и даже ранимым человеком. Опасаясь, как бы ему «на дорожку» не сказали что-нибудь такое, что могло ещё больше омрачить и без того не радужное настроение, Иван Антоныч поспешно тронул стеком плечо водителя.
– Трогай, голубчик!
И уже под рёв двигателя он с явным облегчением козырнул из окна.
– Желаю здравствовать!
Когда автомобиль с Главкомом скрылся из виду, Барон повернулся к Кобылевскому.
– Я желал бы знать, когда я могу занять свой кабинет?
– Кабинет – Ваш, – удивлённо пожал плечами Вадим Зиновьич. – Меня там ничего не держит: всё моё уже отправлено багажом по месту назначения. Разве что зайду попрощаться с бывшими сослуживцами… Так что…
Кобылевский доработал текст бровями. Неожиданно Барон замялся, что было не свойственно этому решительному и не сентиментальному человеку.
– Прошу понять меня правильно, генерал… Но я не хотел бы обнаружить у себя в сейфе… или под столом… или ещё где-нибудь… хм… пустые водочные бутылки и захватанные стаканы…
– Нет, генерал: такого удовольствия я Вам не доставлю! – хмыкнул Кобылевский.
– ???