История города К.

Страшное, вопреки ожиданиям, так и не случилось. Вместо акции протеста с котелками и палатками Дмитрий Альбертович всего лишь созвал пятнадцатую или шестнадцатую по счету пресс-конференцию. На ней Навозин сказал, что избирательная комиссия куплена олигархами и пообещал отстаивать правду во всех судах, включая Европейский. Комиссия отвечала ему, что выборов чище и честнее этих крыжовинская история еще не знала. Прокуратура, которая взялась прояснить историю с тазиками, доложила обществу, что один тазик действительно обнаружен, и действительно медный. Его происхождение, увы, установить не удалось.

После провала оппозиции и торжества «партии власти» знатоки крыжовинской политической кухни авторитетно прогнозировали падение Дрынникова. Уж на что был упорен и силён народный мэр Куманёв, однако и тому пришлось уйти со сцены… Но прогнозы сбываться не спешили. А вот Борис Минаевич, наоборот, поспешил с ответным шагом и в очередной понедельник пожаловал на губернаторскую планерку. Мэр не стал пробиваться в передние ряды, а выбрал себе местечко у стеночки, на приставном стуле. Жест его был оценен, и на следующий день Бориса Минаевича пригласили уже для беседы с глазу на глаз.

Последствия встречи с генералом начали сказываться скоро. Городские печатные листки явно умерили свой пыл, перестав трепать добрые имена Мироедова и Барабульки. Чиновники из мэрии стали по первому зову являться на совещания в «белый дом». И, самое главное, заведующий канцелярией Волдырёв получил полную отставку от службы. Говорили, что после подписания соответствующего документа Борис Минаевич долго никого не принимал и не брал трубки телефонов. Только вернейшая Фенечка несколько раз ходила из приемной в кабинет и обратно, неся на подносе графин с водой и успокоительные таблетки. О реакции отставленного Волдырёва не было известно ничего.

Губернатор же как-то на одном из публичных собраний добродушно дал понять, что мэр у нас, конечно, человек неопытный, но, может быть, чему-то и научится.

Глава десятая

Торжество стабильности

Итак, стабильность победила окончательно. Мироедов распорядился отдать свой мундир в химчистку, ибо держать его под рукой больше не было смысла, и решил отныне экспериментов не производить. Реформ по Де Голлю и Ататюрку не получилось, и охота затевать что-нибудь подобное прошла совсем. В конце концов, человека ждала давно заброшенная из-за информационных войн любимая рыбалка…

Мэр Дрынников, попив успокоительных таблеток, скоро удалился в отпуск. За него ценные указания из губернаторского дома смиренно выслушивал безотказный Вячеслав Артёмович. На требование Наума Сергеевича сменить подрядчиков, ремонтирующих легендарные крыжовинские дороги (это благодаря им появилось известное выражение про две беды) вице-мэр отвечал уверениями в полнейшем согласии. За сменой подрядчиков грянуло новое требование: разобраться-таки с квартальными надзирателями и рынками. Вячеслав Артёмович и тут закивал убеленной сединами головой. Канцелярия заработала и выдала на-гора соответствующие бумаги. Наум Сергеевич потирал натруженные руки. Далее начались необходимые по регламенту согласования. На каждом листочке должна была появиться закорючка от каждого отдела и департамента. Но здесь машина дала сбой.

При всех избранных народом вождях аппарат жил своей собственной жизнью. Люди, его составлявшие, переходили из службы в службу, сдавали экзамены на классные чины, ездили в командировки повышать квалификацию, учились в академиях и получали беспроцентные ссуды. Довольно трудно было застать разом всех ответственных работников на их рабочих местах. Поэтому бумаги, предназначенные для согласования и визирования, пустились в долгое-долгое путешествие. Такое долгое, что и слабый здоровьем Борис Минаевич давно вышел из продолжительного своего отпуска, а листки с набором закорючек всё совершали и совершали нескончаемый документооборот.

Наконец, в том, что касалось квартальных надзирателей, вроде бы наступила ясность. Означенные лица подлежали увольнению, и претенденты на их места уже заполняли анкеты и писали автобиографии. Наум Сергеевич не удержался и позвонил генералу-реформатору прямо на рыбалку, порадовал доброй вестью. Из-за плеска воды слышно было плоховато, но Григорий Владимирович сказал в ответ пару ласковых слов.

Настал день, когда увольняемым пришла пора ознакомиться с приказами о себе самих. Увы, как по команде, каждый из этого скорбного списка по примеру градоначальника занемог. Такая вот стряслась беда… Борис Минаевич только руками по привычке развел. Перезванивать «дедушке» на рыбалку было как-то неудобно, решили ждать. Шли дни, потом пошли недели. Увольняемые на работу не ходили, только дружно продлевали больничные листы. Наум Сергеевич, предчувствуя неминуемый генеральский вопрос, ощущал холодок в спине и пониже спины. Мэру намекнули, что настало время и власть употребить. Мэр отвечал, что, будучи облечен доверием общества, никак не может пойти на попрание закона. О рынках в этой дурацкой кутерьме все временно забыли. А там происходили события не менее интересные.

На городские рынки явились комиссары. Нет, без маузеров и шашек, хотя отдельные в кожаных куртках. То были муниципальные советники и депутаты, тоже облеченные доверием общества. В дополнение к полномочиям принимать бюджет и голосовать за постановления, Борис Минаевич наделил их правом проверять и направлять работу купечества. Об этой сфере деятельности каждый комиссар знал всё или почти всё, поскольку сам занимал ту или иную нишу местной рыночной экономики. Кто кормился с игорных домов, кто двигал недвижимостью, кто содержал магазины и лавки… В общем, новые уполномоченные безошибочно ведали, где что лежит и сколько стоит в твердой валюте. В размерах активов они пока явно уступали прославленному Науму Сергеевичу, однако жаждали наверстать упущенное.

Дрынников был выдернут в здание напротив, где ему ясно заявили, что налицо нарушение конвенции. Мэр имел поникший вид и принялся ссылаться на давление со стороны депутатского корпуса. Дескать, очень трудно противостоять, не имея поддержки и опоры. Тогда Бориса Минаевича по привычке пугнули телевидением, но желаемого эффекта не произвели. Бухгалтер, оставшийся рулить творческим процессом, в бухгалтерской своей манере за плату давал эфир всем, а на высочайшем ковре плакался относительно расхождения дебета с кредитом. Мэр это знал и не слишком испугался.

Беседа сделала поворот и вернулась к теме квартальных надзирателей. Строптивцев, не пожелавших уйти подобру-поздорову, было рекомендовано уволить из-за потери трудоспособности. Проще говоря, как инвалидов. Борис Минаевич опять замялся. Не будет ли сей факт истолкован как нарушение международных соглашений и обязательств?.. Наум Сергеевич вытер пот со лба. С такой возмутительной увертливостью ему не доводилось сталкиваться даже в рядах симфонического оркестра.

Дверь открылась, и вошел генерал-губернатор. Все вскочили. Мироедов, не садясь, поинтересовался, как успехи. Григорий Владимирович спешил в аэропорт, а оттуда – в Канны, на транснациональный деловой форум. Предстояла презентация стенда, повествующего о Крыжовинске и губернии, и очень важно было показать мировому капиталу, что с эпохой междоусобиц покончено. После чего, по всем оценкам, должен был всё-таки пролиться поток долгожданных инвестиций.

Наум Сергеевич ввиду безвыходности ситуации доложил шефу о взаимопонимании в главных вопросах повестки дня. Тот кивнул и велел продолжать. К радости вице-губернатора, о квартальных надзирателях Мироедов не вспомнил. После того, как дверь за генералом закрылась, переговоры были свернуты. Бориса Минаевича отправили восвояси, решив понаблюдать за развитием обстановки.

Далее обстановка развивалась тоже странно. Квартальные надзиратели все-таки вышли на службу, предъявив справки о состоянии здоровья. Увольнять их, тем не менее, Борис Минаевич не спешил. Юристы разъяснили, что теперь, по прошествии времени, нужны новые визирования и согласования. Наум Сергеевич только застонал, получив известие об этом.

Комиссары продолжали комиссарить, замкнув на себя финансовые потоки и забрав круглые печати со штампами. Купечество было обложено особым сбором – на улучшение бытовых и санитарных условий. Отдельные рынки пошумели, но заплатили. Самые отчаянные правдолюбцы из предпринимательского сословия, не смирившись, пошли за помощью к самому честному депутату всех времен и народов – Галине Арчибальдовне Халявцевой.

Эксперты ждали бури, а за ней кризиса всей системы. И были посрамлены. Правдолюбцев не пустили даже на порог депутатского собрания. Галина Арчибальдовна облаяла их с крыльца, пригрозив прокуратурой и ОМОНом за провокацию против честной власти. Облаянные, от греха подальше, переместились в небольшой скверик через дорогу, под памятник убиенному в 1918 году комиссару Бобылевичу. Там, где иногда собирались наиболее отчаянные коммунисты, они постояли еще немного, пока не пришел один их коллега, опоздавший на встречу. Припозднившийся предприниматель принес газету, сообщавшую, что любимый племянник «железной бабушки» назначен руководить богоугодными заведениями города. Задумчивый юноша, пройдя все возможные стажировки в Европе и за океаном, очень хотел проявить себя на реальном поприще.

В Канны генерал-губернатор съездил удачно. Было много общения, бизнес-коктейль и прогулка на яхте вдоль Лазурного берега. К стенду Крыжовинска и губернии подходил даже министр финансов одной высокоразвитой страны. Посмотрел через мощные очки, покивал энергично, произнес что-то вроде: «Дас ист фантастиш!». Короче говоря, сильно обнадежил. Григорий Владимирович вернулся окрыленным и тревожный доклад Наума Сергеевича выслушал без комментариев. Кулаком по столу не ударил и решительных действий против нарушителя конвенции не потребовал, чем крепко удивил докладчика.

Между тем, причин удивляться не было. Во-первых, как уже прозвучало, в очередной раз напряжённо ждали инвестиций, а посему рассадником смуты прослыть не хотелось. Во-вторых (и это было, пожалуй, даже важнее) на самый верх властной вертикали уже было сообщено об умиротворении Крыжовинска. На самом верху, где после скандального митинга на древний город, а заодно и на Мироедова смотрели косо, приняли информацию к сведению. Сообщать о том, что умиротворение оказалось частичным, а то и воображаемым, было равносильно прошению об отставке. И Григорий Владимирович после всестороннего обдумывания решил о крахе стабильности не заявлять, новую войну не начинать. Справиться с увертливым мэром можно в рабочем порядке, не устраивая лишнего шума, пришел к выводу губернатор в штатском.

Поэтому все чиновники на всех пресс-конференциях и брифингах продолжали клясться в том, что в Крыжовинске, как и в Багдаде, всё спокойно. В ответ на отдельные провокационные вопросики отдельных неотфильтрованных журналистов сам Мироедов снисходительно улыбался. Реакция всегда была одна: с мэром работаем, к приходу инвестиций готовы, никакой войны впредь не допустим.

Такой получилась полная и окончательная стабильность. Надо признать, довольно специфической – впрочем, как и реформы по-крыжовински, и местный рыночный социализм. Всё, что ни затевали здешние государственные мужи, всякий раз выходило слегка отличным от авторского замысла. Но разве можно упрекать в этом хоть кого-то из наших героев? Ведь субъективно каждый из них, вне всякого сомнения, был честен и даже по-своему принципиален. Скорее всего, просто не созрели еще все необходимые предпосылки для настоящего рывка вперед. А опередить свое время, как известно, не дано никому.

Общественность некоторое время удивлялась миролюбивому настрою губернатора. Борису Минаевичу каждый понедельник предрекали отставку, потом сами устали от собственных пророчеств. Мэр, периодически возвращаясь то из санатория, то из профилактория, продолжал радовать прессу оригинальными идеями. То предложил выписать из Китая десять тысяч китайцев, дабы те вручную и за умеренную цену подлатали главный городской мост. То заявил, что уже имеется проект возведения небоскреба в сорок или пятьдесят этажей – и не простого, а специально для расквартирования всех чиновников и депутатов. Стены, полы и потолки этого грандиозного здания, по словам градоначальника, надлежало сделать стеклянными. Как подчеркнул Дрынников, власть после этого сделается абсолютно честной и прозрачной, будут совершенно исключены случаи коррупции, а также морального разложения.

Благодаря таким инициативам Борис Минаевич стойко удерживал первое место во всех хит-парадах курьёзов. Порой его цитировали даже российские информационные агентства. Постепенно вся страна, от Чукотки до Балтики, узнала о том, что где-то в Крыжовинске есть мэр, который чудит не хуже признанных юмористов. Атмосферу войны явно сменила атмосфера праздника, так что губернатору стало вроде бы и неудобно обижать такого уникального человека.

Следствием этого поворота событий явилось новое оживление оппозиции. Померкшая и поблекшая, чуть было не накрывшаяся медным тазиком после разгрома на честных и чистых выборах, она встряхнулась и опять взялась на старое. На вооружение были взяты передовые западные технологии: местные потрясатели устоев расположились лагерем у статуи Ильича. Отодвинув штору, Мироедов мог без посторонней помощи наблюдать за их деятельностью.

В клумбу вокруг истукана были натыканы древки знамен, а массивный постамент в особо жаркие дни служил навесом борцам. Сами знамена поражали разнообразием. Были тут и привычные красные стяги с серпом и молотом, был штандарт неких правозащитников (наследников Герцена) из Лондона, а был и загадочный флаг «Общества в поддержку троллейбуса и трамвая». Последнее как элемент гражданского общества возникло в Крыжовинске после того, как от объектов, избранных для защиты, остались буквально рожки да ножки. Почти все рельсы и провода к тому моменту превратились в металлический лом и были сданы в соответствующие пункты. Но поборники экологически чистого транспорта яростно доказывали, что восстановить утраченное легко, нужны только пресловутые инвестиции. При этом о размерах требуемых инвестиций они имели весьма смутные представления и, называя суммы, то и дело путались в нулях.

Оппозиционеры, среди которых, кстати, не был замечен ни один депутат, пообещали сидеть до победы. Победой, помимо восстановления троллейбуса и трамвая, они готовы были считать добровольный уход Григория Владимировича с занимаемой должности. Затем ход истории должен был привести к возрождению советской власти (по мнению одних) или к построению истинной либеральной демократии (по мнению других). Информацию о себе борцы выложили во Всемирную паутину.

Конечно, серьезно отнестись к такому шутовству Григорий Владимирович не мог. От попыток вступить с ним в непосредственный контакт возле парадного подъезда он решительно уклонился. Ответом были свистки в спину и выкрики оскорбительного содержания. Как выяснилось, заявку на пикет проштамповала мэрия. К ответу призвали Бориса Минаевича собственной персоной, однако тот показал справку из очередного диспансера. Самую главную и ключевую закорючку, стоявшую на разрешении, разобрать не удалось даже после графологической экспертизы.

Пока шли разбирательства, пикетчики освоились и развернули сбор подписей за отставку Мироедова. Процедуру пышно именовали народным референдумом. Генерал плюнул и перестал отдергивать штору в кабинете. История пошла своим чередом, без его вмешательства.

Отсутствующий в политике всегда неправ. Эта прописная истина в случае с шутовским референдумом почему-то была предана забвению. Пока губернатор проводил совещания и совершал визиты, кучка смутьянов сама собой никак не рассасывалась. Заявку на пикет мэрия каждый раз продлевала – причем, именно в те дни, когда Борис Минаевич посещал окулиста, диетолога, проктолога, отоларинголога и других ценных специалистов. Не иссякали и продовольственные запасы пикетчиков. Дознание, учиненное по этому поводу, установило: следы вели в торговые ряды за городским театром оперетты. Смотрящим за торговыми рядами оказался бывший зав канцелярией градоначальника Волдырёв, изгнанный с муниципальной службы.

Ряды проходили по ведомству «Кума» и «Свата», который заставил палатками и лотками все центральные улицы. Чебуреками, ботиночными шнурками и дамским бельем торговали уже на ступеньках театра. Отдельные предметы туалета для пущей наглядности висели на ветвях голубых елей прямо напротив губернского депутатского собрания. Под те же ели бегали справлять нужду наименее терпеливые торговцы и торговки… В общем, порядок царил истинно демократический. Чебуреками же и чайком из термоса подкреплялись борцы за советскую власть и сторонники трамвая с троллейбусом.

После долгого простоя собрался экспертный совет при губернаторе. Ряды его заметно поредели. За бортом остался доцент Барабулько, не нашлось места и бухгалтеру, принявшему командование над телевидением. В какой-то мере Барабульку заменил другой доцент по фамилии Карманов, также известный тягой к большим бюджетам. Будучи спрошен, новый доцент понес что-то на темы парапсихологии и коллективного бессознательного «я». Слушали его минут пять или семь как заворожённые, потом Григорий Владимирович тряхнул головой и призвал не распыляться.

В целом призыв не помог. Экспертное сообщество ничего дельного не присоветовало. Собственно, вопрос стоял, как и во все времена, в одной плоскости: разгонять или не разгонять. Генеральский мундир уже вернулся из химчистки, но скандалить на всю Россию и, тем более, на весь мир Мироедов остерегался. И не то, чтобы сильно верилось в приход инвестиций (с ними уже всё было ясно). Оставалась одна-единственная причина, по которой Григорий Владимирович избегал силовых приемов: кадровая. Проще выражаясь, как-то не готов был крыжовинский властитель давать пренеприятные объяснения высоко-высоко наверху, и уж подавно не готов был к заслуженной и бестревожной пенсии.

Разошлись по кабинетам фактически без итоговой резолюции. Оставалось ждать и смотреть в щелку за шторой. А вопрос о бессрочном пикете уже просочился в стены Думы. Знатный теоретик марксизма Чудаков, невзирая на утвержденную повестку дня, обратился к Мироедову с вопросом, когда будет услышан глас народа. Губернатор хмыкнул и бросил неосторожную фразу о том, что народа он и не приметил. Оппозиционные депутаты подняли крик, по громкости обратно пропорциональный их численности. Его тотчас подхватили городские печатные листки, известные своей безнравственностью. От полной и окончательной стабильности не осталось ничего – даже видимости.

И тогда Григорий Владимирович сам, собственноручно снял трубку телефона с двуглавым орлом вместо наборного диска и… О том, что было дальше, можно только догадываться. Кто был загадочный абонент, ответивший ему, как протекал разговор – всё это покрыто мраком государственной тайны. Из всех версий наиболее правдоподобная такая: с властного Олимпа звонившему намекнули, что крыжовинский мэр своими чудачествами снискал симпатию у неких сильных мира сего. Записи отдельных его выступлений успели составить конкуренцию дискам «Аншлага». Так что о досрочном уходе Бориса Минаевича с высокого поста можно было позабыть.

Борис Минаевич не менял своих привычек. Так же, как раньше, перво-наперво отсыпался, чтобы не страдал цвет лица. Заслушивал верную Фенечку с обзором газет. Постановлений прочитывал немного – пару, от силы тройку за день, а подписывал и того меньше. И подписывали всё чаще заместители – особенно если дело касалось какого-нибудь пока нераспроданного имущества или финансов. Сам же всенародно избранный мэр в такие моменты сдавал анализы, замерял себе давление или просто брал день-другой в счет отпуска. Говорили, что перед каждой церемонией подписания он без свиты и охраны наведывался в маленькую избушку на тихой улочке. Там исстари жила известная всему Крыжовинску бабка-ворожея Пафнутьевна. Готовила она приворотное зелье, снимала сглаз и гадала на кофейной гуще.

В дни, свободные от служения народу, Дрынников любил сиживать в ажурной беседке возле собственного дома. Участок с бассейном и кортом для бадминтона был обнесен высокой оградой, но из беседки, венчавшей пригорок, открывался прелестный вид на бывшую речную пойму. Широкое Крыжовинское море лениво несло свои воды, в гладкой поверхности отражались контуры пригородной слободы Окрошки. Изредка показывался какой-нибудь парус, туда-сюда регулярно проплывал пароход-ресторан. Доносились звуки оркестра и звон посуды. Категорически не хотелось с кем-либо спорить, что-то доказывать и даже кому-то приказывать. При виде этакой благодати, наоборот, душа воспаряла ввысь, всё естество Бориса Минаевича стремилось к умиротворению и покою. Пусть как-нибудь само всё решается, думал градоначальник. Главное, чтобы не забывали нести и заносить…

На этом интересном месте, бывало, звонил телефон или прибегал посыльный. Борис Минаевич нехотя отрешался от грёз и спускал поручение исполнителям. Среди исполнителей неожиданно стал выделяться любимый племянник несгибаемой Галины Арчибальдовны. Молодой человек объехал все богоугодные заведения, заглянул в тумбочки и наорал на персонал. Вскоре вышел приказ о расширении сферы платных услуг. Одно из заведений прикрыли, на освободившемся месте развернулось строительство пентхауса с подземной парковкой и автономной котельной. Какая-то педагогическая общественность принялась докучать мэру своими петициями, но Борис Минаевич не изволил принять. А народный депутат Халявцева, как всегда, принципиально заклеймила жалобщиков позором и обвинила их в шкурничестве.

Не отставали от племянника и боевые комиссары. После рынков и торговых рядов настал черед свалок, водопровода и канализации. Уполномоченные оборудовали себе кабинеты, завезя кожаные диваны и кресла, затем обзавелись советниками и целыми службами по связям с общественностью, а уже потом выбрались на вверенные им объекты производства. Старые крепкие хозяйственники, трусцой сопровождавшие молодых и энергичных посланцев градоначальника, что-то невнятно бормотали про амортизацию, себестоимость и затраты. Посланцы почти не оборачивались на них. Изредка комиссары сами забирались в свои карманные компьютеры, кому-то звонили и перезванивали, уточняли у кого-то последние цены на землю и недвижимое имущество.

По завершении обходов старых хозяйственников известили о возможном сокращении штатов, а бойкие советники распространили пресс-релизы, где было сказано, что акционирование – единственный магистральный путь развития. Как во всём цивилизованном мире. Всплеснув руками, ветераны коммунальных фронтов попытались припасть к ногам Бориса Минаевича. Тем немногим, кого не успели отсечь милиция, референты и секретарши, честный мэр честно заявил, что поделать ничего не может. «Я бы и рад, но… вот, собственно – всё, чем располагаю», – сказал он, опять разведя руками и предложив просителям зелёного чаю.

Пока шли эти драматичные переговоры, комиссары недрогнувшей рукой подняли тарифы – да так, что не снилось ни Куманёву, ни Цап-Царапину. Но честная власть потому и честная, что выражает интересы и чаяния простого народа. И митинги протеста по поводу этого решения никто созывать не стал – даже профсоюзы, вечные защитники трудящихся. Тем более что последние были очень заняты другой проблемой: перестройкой своего концертного зала в современный развлекательный центр с тремя кинозалами, чипсами и «Кока-Колой».

А великое крыжовинское сидение на площади под Ильичом продолжалось. В переговоры Григорий Владимирович вступать и не думал. На ночь борцы уходили домой, поутру возвращались, таща за собой плакаты и флаги, как лопаты. Неизменные старушки подносили авоськи с чебуреками.

Очередное лето прошло, и с деревьев облетели листья. Осень выдалась сухой и, к неудовольствию Мироедова, теплой. Бунтари сами не расходились. Интернет исправно разносил по странам и континентам вести о жестокосердии губернатора и попрании всех и всяческих прав, а также о том, что уже тысячи и тысячи крыжовинцев проголосовали на народном референдуме за отставку сатрапа. Проверить приводимую статистику, само собой, не могла ни одна избирательная комиссия… На основании таких вестей с периодичностью примерно раз в месяц местные и столичные политтехнологи, маститые и не очень, рассуждали о шансах генерала удержать власть и о том, что тучи над ним, вероятно, сгущаются. Их рассуждения охотно тиражировал тот же Интернет, и перепечатывали городские газеты.

Губернаторские эксперты снова закинули в море невод – то бишь, провели изучение общественного мнения. Конечно, далеко за этим мнением никто не ездил, сведения собирались в непосредственной близости от фигуры Ильича и театра оперетты. Как всегда, впрочем. Однако тенденция была очевидной: от былой популярности генерала-реформатора мало что осталось. И это «мало что» продолжало усыхать на глазах. Зато всё рос и рос рейтинг непреклонной Галины Арчибальдовны. Экспертный совет устами Карманова объяснил данный факт ущербностью и темнотой большинства населения, замешанными на множестве подавленных комплексов.

Население срочно попытались просветить, через все подконтрольные каналы и редакции напомнив о художествах честной власти, с которой давно и неразрывно была связана депутат Халявцева. В ходе разъяснительной кампании Карманов освоил недурной бюджет. Но народ почему-то не слишком поверил газетам, где давно уже не водилось ничего, кроме кроссвордов и успешных отчетов. Да и каналам, где с утра до ночи гремели победные рапорта из гипермаркетов и с полевых станов, тоже не удалось переломить тенденцию.

Петиции же с площади в Крыжовинске начали достигать Москвы. Постепенно бумаги эти с подписями в виде каракулей добрались и до столов больших людей. Большие люди телевизор смотрели крайне редко, но вот Интернет посещали. Так что шило в мешке утаить не удалось. Регулярно навещая столицу, Григорий Владимирович почувствовал вдруг какой-то странный холодок вокруг своей персоны. Нет, все по-прежнему здоровались, общались, и никто не отворачивался, не воротил, так сказать, нос, но откуда-то едва ощутимо потянуло легким сквозняком. Пару раз в кулуарах генерал, со времен своей боевой молодости обладавший отменным слухом, уловил обрывки фраз о бессрочном пикете и некой «старухе».

Мироедов терпел долго. Даже очень долго. Наконец, видя, как волна вздорных слухов и дурацких инсинуаций не спадает, даже наоборот – растет, Григорий Владимирович отважился на крайнюю меру. Он опять позвонил по телефону с двуглавым орлом и попросил о высочайшей аудиенции. Голос в трубке сообщил, что придется подождать. Генерал выждал пару недель. Инсинуаторы и комментаторы совсем уже буквально достали, называя его близкими преемниками кого угодно, вплоть до полиглота-патриота Навозина, и Мироедов, не выдержав, позвонил еще раз. Ему вежливо, но с оттенком стали в голосе напомнили о том, что у Первого Лица очень насыщенный график. Затем в самом главном телефоне воцарилась абсолютная тишина. Даже без гудков.

Свидетелей этой беседы, разумеется, не было. Тем не менее, слух о ней разнёсся с быстротой молнии. Пикетчики, потрясая флагами, поклялись лечь костьми, но не уйти без результата. В лагере губернатора появились признаки уныния. Отдельные чиновники со стажем, пересидевшие многих вождей, уже стали зондировать почву на предмет трудоустройства в иных учреждениях. Кое-кого видели в мэрии.

Оппозиция, желая закрепить успех, с удвоенной яростью атаковала хваткого Наума Сергеевича. Вспомнили в который раз про Гондурас, в листовках и петициях рисовали запутанные схемы с банками и офшорами – правда, персону Камышанского теперь не трогали. Наум Сергеевич всё реже прогуливался по вечерним улицам вокруг своего дома с бильярдом, сменив костюм от Версаче на спортивные штаны и ветровку. Однажды прицепился к нему какой-то юродивый и упорно просил миллион. Получив отказ, он залился диким смехом, от которого остался неприятный осадок в душе.