Пламенеющие храмы

г. Рим, Папская область

На закате дня, когда солнечный зной уже стал уступать Рим вечерней прохладе, неподалеку от ротонды Св. Стефана, что на Целийском холме, у одного из особняков остановилась карета, увенчанная штандартами папской канцелярии. Соскочившие с запяток слуги усердно засуетились, помогая выйти её пассажиру. Тот, не глядя на них, но принимая их старания за должное, ловко подобрал полы своей черной с алой окантовкой зимарры

и упруго соскочил с подножки. Оправив свисающий до пят конец широкого пояса-фашьи, цвета такого же алого как кровь, он неспешным шагом направился к дому. Как видно, человек этот, несмотря на свой отнюдь не почтенный ещё возраст, представлял из себя важную персону. Это можно было понять и по штандартам на карете, в которой он приехал, и по облачению, и наконец по его манере держаться. Предупреждая его приход, двери особняка открылись перед ним так же торопливо и услужливо. Очевидно, что он и был хозяином этой роскошной виллы.

– Добрый вечер, монсеньор! – встретивший его седой слуга замер в глубоком поклоне.

– Мальво еще здесь? – не ответив на приветствие, спросил человек в зимарре.

– Да, монсеньор. Он как всегда ждет вас в комнате канцелярии.

Человек в зимарре пересёк просторный холл, отделанный белым камнем в эллинском стиле и остановился перед дверями одной из комнат, которые уже другой слуга поспешил для него открыть.

– Где же ещё можно увидеть дорогого Мальво, как не за его столом! – шутливо проговорил человек в зимарре, входя в двери просторной комнаты, бывшей и канцелярией, и приёмной, предварявшей двери рабочего кабинета. Здесь вдоль стен, как в библиотеке, в строгом порядке были устроены и открытые полки, уставленные всевозможными книгами и сложенными свитками, и массивные шкафы с крепкими дверцами, запертыми на замки. Посреди комнаты стояли три стола со свечами и принадлежностями для письма. За одним из них сидел, ссутулясь над бумагами, человек в монашеской рясе.

16 2тагга – облачение католических священнослужителей.

При появлении хозяина он резво вскочил со своего места и замер, вытянувшись в струнку.

– Моя скромная персона всегда рада служить Вашему Высокопреосвященству!

– Знаешь, Мальво, в те редкие моменты, что тебя здесь нет, мне кажется, что не хватает какого-то предмета интерьера, вроде шкафа. Ну да не смущайся же. Какие новости ты мне сегодня приготовил?

– Получены донесения от наших агентов в Антверпене, Вормсе, Женеве и Неаполе. Все они на вашем столе в кабинете. Также перехвачено шифрованное письмо из Лиона в Аугсбург, отправленное архиепископом д’Эсте.

– Вот как? Кому письмо адресовано на этот раз?

– Якобу Леммелю. По имеющимся у нас сведениям это компаньон и доверенное лицо Антона Фуггера. Если желаете, я подготовлю справку на этого Леммеля.

– В этом нет нужды. Сей персонаж мне давно известен. Это давний противник Медичи, моего рода. Интересно, о чём же может писать наш почтенный архиепископ главному кредитору наших врагов? Где это письмо? Оно расшифровано?

– Письмо отправлено, как и положено, адресату. Но сперва было переписано и его список в ближайшие день-два будет здесь. На месте его расшифровать не удалось.

– М-да … Что-то еще?

– Почта из Зальцбурга. Лично в ваши руки. Получена сегодня.

– Что же ты до сих пор молчал?! Что за почта? Где она? У меня в кабинете?

Человека в зимарре это последнее известие, в отличие от всех прочих, взволновало мгновенно и не на шутку. Эту почту он ожидал уже не одну неделю и ожидал с нетерпением и тревогой.

– Что же ты так долго копаешься, Мальво? Передай мне их сейчас же!

Мальво неторопливо снял с пояса вязку с множеством ключей, нашел нужный и отомкнул дубовую дверцу одного из стоящих рядом шкафов.

– Прошу вас, монсеньор! Вот эти письма, – достав из шкафа пару самых обычных пакетов, Мальво протянул их хозяину.

Человек в зимарре поспешно выхватил пакеты из рук Мальво и стремительным шагом направился в свой кабинет.

– Ты мне больше сегодня не нужен. Скажи прислуге, чтобы никого ко мне не впускали, – бросил он мимоходом, скрываясь за дверями кабинета.

– Позвольте я зажгу вам свечи.

– Не нужно, еще достаточно светло. Можешь идти.

– Всегда рад служить Вашему Высокопреосвященству!

Войдя в свой кабинет, человек в зимарре закрыл за собой двери и прошёл к своему рабочему столу, на котором помимо письменного прибора и пары канделябров с незажжёнными свечами лежало серебряное плато с бумагами. Устраиваясь за столом поудобнее в своем огромном, отделанном чёрным бархатом, кресле, человек в зимарре как мог постарался унять свою взволнованность и нетерпение. Умом он отчетливо понимал, что вести, скрытые в пакетах, которые он держал сейчас в руках, могут оказаться насколько благоприятными и созидательными, настолько же и сокрушительными как для него самого, так и для Святого престола. Возможно в этих невзрачных пакетах сейчас его ждала победа, успех дела, которому он отдал годы своей жизни и жизни чужие. Или же в этих пакетах скрывалось его поражение. А может в них не было вообще ничего такого?

Взяв себя в руки, человек в зимарре надрезал пакеты и извлек из каждого по одному письму. При мягком свете заходящего солнца он тщательно рассмотрел на каждом письме печати и почерк отправителей. Ничего подозрительного. Одно письмо было от епископа Зальцбугского диоцеза Эраста Баварского, другое от … Его человек в зимарре решил прочесть первым.

«Его Высокопреосвященству Джованни Сальвиати, кардиналу-диакону храма Святых Космы и Дамиана. Лично в руки.

Монсеньор! Памятуя о неукоснительном соблюдении данных Вашим Высокопреосвященством наставлений, спешу сообщить о предпринятых мною и собратьями моими деяниях, целью которых было завладение довековыми книгами и манускриптами, противными вере Христовой, но втайне хранимыми здешним врачевателем Филиппом Гугенхаймом, прозываемого в народе именем Теофраст. Для полноты и ясности картины позволю себе описать весь ход событий в подробностях и в том порядке, в каком всё происходило. Также смею напомнить Вашему Высокопреосвященству, что для выполнения Вашего задания я выбрал себе соратниками нескольких своих братьев во Христе, в чьём бесстрашии и преданности никогда не позволю себе усомниться. Это Симон Родригиш, Николас Бобадилья, Пётр Фавр и Альфонсо Сальмерон. Пятнадцатого дня месяца августа сего года мы пятеро под личиной мелких торговцев прибыли в местечко Эльсбеттен, что в одном лье пути от Зальцбурга. Наше появление в самом Зальцбурге я посчитал преждевременным, потому как одновременное прибытие такого числа новых людей могло вызвать ненужное к нам внимание до начала миссии, равно как и подозрения по её окончанию. Остановились мы в здешнем трактире и в тот же день я отправил посыльного с рекомендательным письмом от Вашего Высокопреосвященства к отцу Эрасту, епископу Зальцбургскому. На следующее же утро человек, назвавшийся братом Иоанном, монахом аббатства Св.Петра, принес ответ епископа, в котором тот выразил свою любезность и готовность предоставить любую помощь и содействие, какие только могут нам потребоваться. Из его ответа я также смог понять его неведение относительно сути и желаемого итога нашего предприятия.

Обсудив с братьями положение, нами было решено прежде всех действий произвести всестороннюю разведку. Для этого я, вернувшись к привычному для меня образу священника, под предлогом поклонения мощам святого Руперта отправился в Зальцбург в аббатство Св.Петра. За десять дней, что я провел в аббатстве в компании отца Эраста, я сумел узнать много подробностей из жизни двора местного правителя герцога Эрнста и его окружения. Некоторые сведения из этого после нехитрой проверки подтвердились, по этому поводу я готов предоставить Вашему Высокопреосвященству отдельный отчёт. Также кое-что удалось узнать о Гугенхайме. Сам себя он называет Paracelsus. Среди жителей города и прочих окрестностей как среди бедных обывателей, так и знатных горожан Гугенхайм известен как искусный лекарь, способный своими снадобьями излечивать любые болезни, даже те, с какими не могут справиться все иные лекари. Есть сведения так же, что Гугенхайм весьма преуспел в своих занятиях астрологией, алхимией и тёмной магией. Поговаривают, что он смог изготовить магистерий lapis philosophorum,[16 - Lapis philosophorum – одно из названий философского камня.] благодаря которому может не только лечить любые недуги, но и способен оживлять мёртвых, а также обращать иные металлы в золото. По этой причине сам герцог Эрнст, большой почитатель тайных знаний и тёмных сил, благоволит и покровительствует Гугенхайму. Вообще же здесь вокруг персоны Гугенхайма ходит столько слухов и домыслов, что разобрать, где правда, а где небыль решительно нет никакой возможности.

Пока я пребывал в аббатстве, брат Альфонсо также прибыл в город Зальцбург, чтобы с иной стороны вызнать как можно больше сведений о самом Гугенхайме, где тот живёт, чем занимается, куда ходит, с кем водит дружбу и прочее. Оказалось, что Гугенхайм, седовласый муж почтенных лет, проживает на левом берегу реки в лесу под стенами замка Хоэнзальцбург в небольшом каменном доме, подаренным ему герцогом Эрнстом, за то, что тот смог исцелить от недуга его жену, которую все другие лекари городской корпорации признали больной безнадёжно. Живет он там в одиночестве, семьи у него нет, как и женщины сердца. Раз в неделю к нему для приборки и стирки приходит селянка с хутора, что находится от дома Гугенхайма в четверти лье. Образ жизни Гугенхайм ведёт уединённый, дружбы ни с кем не водит, службы в храме не посещает, зато вечер каждой субботы до самой темноты проводит среди простолюдинов в пивной таверне «Солёный кол». Все другие вечера Гугенхайм проводит в своём доме, причём до самого утра в его окнах горит свет, а из печной трубы валит дым то жёлтый, то синий. Также в любое время дня и ночи к нему приходят люди как правило низкого сословия и бедняки с просьбами об исцелении от болезней. Гугенхайм никому не отказывает и лечит своими собственными снадобьями, не назначая при этом платы, довольствуясь тем, что больной сам готов уплатить. Вероятно, из-за этого многие здешние доктора и аптекари терпят убытки в деньгах и репутации, за что и всемерно очерняют Гугенхайма, грозя ему то тюрьмой, то изгнанием из города. Только заступничество герцога Эрнста спасает его от расправы.

После многих дней изучения самого Гугенхайма и обстановки вокруг него мы с братьями снова собрались в Эльсбет-тене, в том же трактире, куда прибыли изначально. Обсудив все собранные сведения, мы пришли к выводу, что свои бумаги Гугенхайм если и прячет, то только у себя в жилище, потому как он ни разу не был замечен со свитками и книгами вне дома. Чтобы добыть эти самые книги, нами был задуман и принят следующий план действий. Брат Петр под видом издателя и торговца книгами должен отправиться в Зальцбург и свести очное знакомство с самим Филиппом Гугенхаймом, чтобы по возможности выяснить подробности его быта, могущие нам пригодиться. После этого в один из вечеров брат Петр должен отвлечь Гугенхайма на время, достаточное, чтобы братья Николас и Симон проникли к Гугенхайму в дом, нашли тайник и изъяли из него все хранимые в нем бумаги. Все, потому что по моему скромному разумению в тайне могут храниться только книги богопротивные, ибо сочинения, одобренные Святой матерью Церковью, прятать с глаз нет никакой нужды. Отыскав и забрав архив из дома Гугенхайма, братья Николас и Симон, заранее наняв повозку с лошадями, должны немедля отправиться в местечко Грёдиг. Я же с братом Альфонсо, покинув Эльсбеттен, должен встретить их в Грёдиге и принять от них добытое. После этого, всем братьям должно, не мешкая и порознь, отправляться к хутору Верфен. Оттуда же всем вместе возвращаться в Рим.

Таков был наш план. И поначалу события развивались, в точности, как было нами задумано. Сперва в город отправился брат Пётр, а следом за ним и я. Мне следовало нанять две повозки с лошадьми. За помощью я обратился к отцу Эрасту. Он же препоручил мои заботы достопамятному брату Иоанну из аббатства Св.Петра. Тот за божескую плату в один день нашел для меня пару повозок, причем одну с возницей, коим оказался немой крестьянин. На следующий день, это была пятница, я с повозками вернулся в Эльсбеттен. В субботу же ранним утром Симон и Николас в повозке с возницей отправились в город. Я же вместе с Альфонсо остался в Эль-сбеттене. С началом вечерней зари мы, запрягши лошадей в свою повозку и расплатившись с хозяином трактира, в котором проживали, не спеша отправились в Грёдиг. По нашим расчетам мы должны были прибыть туда с самым наступлением темноты и немногим позже встретить возвращающихся из Зальцбурга братьев Симона и Николаса с желанной поклажей. Однако прибыв на хутор даже ранее назначенного времени мы с немалым удивлением уже обнаружили там Симона и Николаса. Оба они были в телесном здравии, но пребывали в крайне беспокойном состоянии духа и растерянности. Никакой повозки и сумы с поклажей при них не оказалось. Немалых усилий стоило нам с братом Петром вернуть их к здравости рассудка. Придя в себя, они поведали нам о произошедших с ними событиях. Заранее позволю себе заметить, что словам их, даже после всего произошедшего, у меня нет никаких причин не доверять. Днём, как было уговорено, все трое, включая хозяина повозки, немого крестьянина, прибыли в город и остановились в таверне «Белый мешок». Пополудни брат Симон отправился на городскую площадь, чтобы встретиться с братом Петром. Встреча состоялась. Брат Петр рассказал, что он сам уже свёл знакомство с Гугенхаймом и даже побывал у него в доме и условился встретиться с ним за кружкой пива в таверне. Ко всему Петр показал Симону дом, в котором живет Гугенхайм, а также подходящие к дому дороги и путь, которым всего удобнее выехать на Грёдиг. Также Петр показал и таверну «Солёный кол», где собирался вечером встретиться с Гугенхаймом.

Вечером, задолго до заката, братья Симон и Николас вместе с возницей покинули «Белый мешок» и отправились колесить по городу. Проезжая мимо «Солёного кола», Симон получил от Петра условный знак, что Гугенхайм находится в таверне и им можно отправляться исполнять задуманное. Братья тут же направились к дому Гугенхайма. Не доехав немного до самого места, братья по боковой тропке пешком отправились к дому, оставив возницу сторожить повозку. Дверь в дом была не заперта. Внутри дом представлял собой одну большую комнату с большой печью по середине. По разным углам печи располагались кухня с обеденным столом и единственным стулом, спальная кровать с платяным шкафом. Отдельной ширмой было выгорожено место, где как видно Гугенхайм творил свои магические опыты. Там, у единственного в доме окна стояли большой стол со всевозможными склянками и прочими приспособлениями и два огромных шкафа без дверец. В одном из них полки были уставлены ящичками и сосудами, наполненными разноцветным камнями, песком, порошками, сухой измельченной травой и ещё невесть чем. В другом же шкафу открыто, но в строгом порядке были разложены книги, пергаментные свитки, сшитые в кодексы листы бумаги со всевозможными рисунками и письменами. Из этого шкафа братья забрали совершенно всё, что в нем хранилось, и сложили в одну, принесённую с собой, суму. Далее они, будучи уверенными, что Гугенхайм может прятать свои богопротивные книги в потаённых местах, принялись обыскивать другие уголки дома. За этим их и застал сам Гугенхайм. По какой-то непостижимой причине он в этот вечер не стал засиживаться в таверне, а ускользнув от внимания брата Петра, вернулся домой ранее обычного и совершенно не ко времени. Увидав в своем доме Симона и Николаса, Гугенхайм, очевидно, принял их за воров и поднял шум. Не желая огласки, Симон схватил первое, что попалось ему под руку, кажется глинян-ный кувшин, и ударил Гугенхайма, после чего тот упал. Падая он ударился головой о порог да так, что более не смог ни пошевелиться, ни что-либо говорить. В смятении и панике братья, схватив суму, скорее выбежали из дома. Не желая быть замеченными, они сели в свою повозку и что есть духу помчались вон из города. Не имея другого плана действий, но памятуя об уговоре они велели вознице править в Грёдиг. Не мудрено, что на хутор они приехали ранее назначенного времени. Остановившись у колодца, ещё не оправившись от волнений, братья сошли с повозки, чтобы перевести дух и испить воды. В тот же момент, возница, до того покорный и бессловесный, хлестнул лошадь и с криками «Nimm unsere Innereien!» в тот же миг скрылся во тьме. Сума, в которую были сложены все добытые документы, осталась в повозке и унеслась вместе с ним.

Едва выпытав всё это и разобравшись со всем происшедшим, мы все четверо тут же пустились в погоню за коварным негодяем. Однако в этот вечер всё было против нас. Моя лошадь получила пару лишних седоков и уже не могла бежать так же резво. Вдобавок после заката вокруг воцарилась такая густая темнота, что не было видно ничего далее вытянутой руки. После долгих блужданий впотьмах мы окончательно сбились с дороги и нам не осталось ничего, кроме как убедиться в тщетности дальнейших поисков. В ту ночь мы заночевали в поле. По утру же, едва отыскав дорогу, все вчетвером отправились на хутор Верфен, куда и прибыли после полудня. К вечеру к нам присоединился и брат Пётр. Собравшись одним кругом, мы обсудили положение, в котором оказались. Документы из дома Гугенхайма нами были изъяты, но в наши руки они не попали. Дальнейшая их судьба неизвестна. Я долго обдумывал, в чём могли крыться причины нашего неуспеха. И пришел к неутешительному выводу, что наш провал стал итогом коварных козней наших недругов. О присутствии в Зальцбурге нашей группы, кроме нас самих и Вашего Высокопреосвященства, знали всего двое. Это епископ Зальцбурга отец Эраст и его подручный, монах из аббатства Св.Петра брат Иоанн. В преданности и неподкупности своих братьев, с которыми я многие годы делю и радости, и печали, я ни на йоту не сомневаюсь. Отец Эраст же мог догадываться, что наше появление здесь, вдали от Рима да еще с рекомендательным письмом с печатью римской курии, отнюдь не случайно. Мне неизвестно содержание того рекомендательного письма, поэтому не могу судить о степени осведомлённости отца Эраста о преследуемых нами целях и составе нашей группы. Со своей стороны смею утверждать, что за всё время нашего общения с ним я ни разу не обмолвился об истинных причинах своего нахождения в Зальцбурге, а также о моих братьях. Нужно отдать должное, отец Эраст сам ни разу не задавал мне прямых вопросов по этому поводу. Большие подозрения вызывает его подручный брат Иоанн. В самый первый день, прибыв в Эль-сбеттен с посланием от отца Эраста, он мог видеть братьев и даже выяснить у трактирщика их имена. Также накануне решающего дня брату Иоанну было поручено подготовить две повозки, одну для меня и одну с возницей для Симона и Николаса. Судя по тому, что Иоанн справился с поручением менее, чем за полдня, он хорошо знал людей, у которых нанимал повозки, как вероятно знал и того возницу, который оказался вовсе не немым, каким был представлен, и который в итоге скрылся с добытым нами. Позже, когда я вернулся в Зальцбург под предлогом вернуть нанятую повозку, я попытался проверить свои догадки. Повидавшись с отцом Эрастом, я справился у него о брате Иоанне. Оказалось, что на следующий же день после нашей неудачи, он был отправлен с каким-то поручением в земли Карла V в аббатство Св. Михаила, что в городе Бамберг. Учитывая, что Иоанн успел скрыться на территории потенциального недруга Святого престола, пускаться в погоню во след ему я счёл делом безнадёжным, как и ждать его возвращения в Зальцбург. Сам же я вместе с братьями до Вашего решения о дальнейшей нашей судьбе остаюсь в городе в надежде разыскать похитителя документов, того самого коварного возницу, да ниспошлет Господь великие кары на его голову.

Письмо сие, как и было условлено, я отправляю в Ваши руки, через канцелярию епископа города Зальцбурга.

Бесконечно преданный Вашему Высокопреосвященству и Святой матери Церкви священник Игнатий Лойола.

Город Зальцбург, года 1540, месяца сентября, дня пятнадцатого.

*Р.5. Я вспоминаю Ваши со мною беседы о возможности создания под сенью Святой матери Церкви нового общества, которое было задумано мной и моими братьями и которое могло бы проповедовать миру истинноверное Слово Христово. Вы тогда обмолвились, что Его Святейшество мог бы благословить наше общество, докажи мы в суровых испытаниях силу нашей веры и преданность Святому престолу. Теперь я понимаю, что таким испытанием для меня и братьев моих явился этот зальцбургский вояж. Я для себя так же отчетливо понимаю, что в провале порученной миссии повинен едино её руководитель, то есть я сам. Братья же Петр, Симон, Николас и Альфонсо выполняли лишь мои указания и ни в коей мере не могут считаться виновниками постигшей всех нас неудачи. А по сему покорнейше прошу Ваше Высокопреосвященство если не ходательствовать перед Его Святейшеством благословить общество Христа, то хотя бы не лишать моих братьев возможности оставаться в своём кругу и проповедовать. Я же, как не оправдавший доверия Вашего Высокопреосвященства, готов принять на свою голову самое суровое наказание.»

Вот такое вот письмо. Беспощадно разящее наповал своей прямотой и наивностью. Кардинал по привычке ещё раз пробежал глазами по этим серым бумажным листам в надежде не найти тайных знаков, которые Лойола должен был расставить в определенных местах текста. Это означало бы, что письмо писано не им, а значит лживо. Однако все до единого знаки были на своих местах. Все они, как и почерк писавшего, од-позначно подтверждали как подлинность самого письма, так и содержащейся в нём сути.

Человек в зимарре, он же хозяин этой резиденции и папский легат кардинал Джованни Сальвиати какое-то время сидел недвижно и продолжал держать в руках письмо Лойолы, словно бы не зная как с ним поступить. Наконец он положил его на стол и взял в руки второе письмо, то, что также было отправлено из канцелярии епископа Зальцбурга. Это было письмо отца Эраста Баварского. Всего две странички, в которые тот умудрился втиснуть красноречивые восхваления Святого престола и его верных служителей, сухой отчет о количестве проданных индульгенций и увеличении церковных доходов за те три месяца, что он был назначен епископом. В конце письма post scriptum Баварский вскользь посетовал, что доверяй римская курия ему чуть больше, миссия её посланцев была бы куда более успешной. Эти последние строки не просто туманно намекали, а открыто кричали в лицо кардиналу: «Я не так прост, как вам всем видится. Я знаю, зачем ты прислал в мои земли своих людей и я знаю, что у них ничего не вышло!»

Солнце уже почти закатилось за вершину холма, унося из кардинальского кабинета последние свои лучи. На Рим спускались сумерки, неся с собой и упокоение от дневных страстей, и тайны будущей ночи. Недвижно сидя в своём, обитом чёрным бархатом, кресле, кардинал погрузился в размышления.

М-да, вовсе не таких вестей он с нетерпением и тревогой ожидал все эти дни. Нет, нет покоя в христианских землях. Нет и похоже никогда уже не будет. И дело тут не в распрях королей и прочих. С ними как раз всегда было всё в порядке. Смертоубийство одних христиан другими во славу короля или вельмож рангом пониже никогда не волновали Святую матерь-Церковь, если только это не задевало её интересов, корыстных по обыкновению. Войны не только не порицались, а наоборот охотно благословлялись Святым престолом как единой инстанцией Бога на Земле. Вера во светлое царствие Христа была едина для всех, и для сюзерена, и для вассала, жизнью которого он распоряжался. Для всех и каждого веру эту представляла собой римская Церковь и ее Святой престол, утвердившийся на доктрине Христа и его апостолов. Доктрина эта за многие века неустанного проповедования обеспечила себе непререкаемый авторитет и превратилась в незыблемый идейный монолит. Человек, рождаясь, с молоком матери впитывал в себя первоосновы христианской веры. С каждым днём, месяцем, годом своей жизни он безоговорочно уверялся в её истинности и единственности, а заодно и в непогрешимости несущего её клира, в святости людей, стоящих у Святого престола. Прожив жизнь, человек умирал с той же верой в Христа и по христианскому же обычаю отправлялся на суд к Отцу своему небесному. Христианство в землях Европы было единственной доктриной. Правда, в лоне матери-Церкви всегда находились смутьяны. Джон Уиклиф, Ян Гус, теперь вот Лютер и прочие его разномастные последователи. Чести ради, хотя и не во всеуслышание, стоит заметить, что все они бесспорно и беззаветно верили и верят в учение Христа и апостолов Его и сами никогда не учили ни чему, что не написано было в Евангелии. Вся их вина состоит лишь в том, что они дерзнули обратить внимание на некоторое несоответствие нравов служителей Святого престола проповедуемым ими же догмам. Только и всего. Выступая даже не против, а скорее отлично от линии Святого престола, они продолжают проповедовать те же самые исконные основы христианской доктрины. Наивные и безобидные искатели истины. Они искали свою истину там, где им было предписано с момента их рождения. Предписано Христом. С ними все ясно. Проповедуя свои доктрины, они всё равно остаются под сенью Христа и апостолов Его. Другое дело смутьяны иного толка. Этакие волки в овечьих шкурах.

Они никогда открыто не выступят против господствующей идейной доктрины, как бы она не называлась и что бы она не проповедовала. И так же они никогда не примут её своим холодным сердцем и не впустят в свою погрязшую во тьме душу. Их не так много и не в каждом городе они найдутся. Однако те, что есть, а они безусловно есть, сами по себе весьма умны и проницательны. Они талантливы от природы и вдобавок хорошо образованы. Для них не существует границ в познании. Они не удовольствуются проповедями и наставничеством приходских, во многом недалёких священников. Они сами ставят перед собой вопросы о мироустройстве, о природе, о Боге и человеке и сами же ищут на них ответы. И находят. Находят зачастую далеко не в законах Ветхого завета и не в Евангелии, не в трудах Аристотеля или Августина. Надо ли говорить, что такие ответы, как и пути их открытий подчас идут вразрез с доктриной, проводимой Святой матерью-Церковью. А то и прямо противоречат ей, подтачивая её, словно черви. Проявись эти деятели открыто, с ними тут же было бы покончено, как и со всеми их ересями и богопротивными теориями. Однако, они достаточно умны, чтобы просто сгинуть. Их теперь уже трудно найти. Они старательно примеряют на себя личину богобоязненных католиков. Они принимают причастие в храмах, втайне презирая его, и без всякого зазрения способны лгать на исповеди. Они не кричат на площади о своих мерзких выдумках и даже не шепчутся о них в тавернах. Свои чудовищные презумпции и гипотезы они измышляют вдали от людских глаз: в городских подвалах, деревенских лачугах, а то и в тайных комнатах вельможных дворцов. Надо признать, что некоторые их измышления каким-то непостижимым для христианина образом подтверждаются в миру ходом событий. Очевидно, что деятели эти продали свои души и стали проводниками происков князя тьмы. За одно это они достойны быть преданными костру. Однако найти их и передать церковному суду – ох как непросто. Никакой армии агентов не хватит, чтобы просто приметить такие персоны, а уж добыть улики на них ещё более трудная задача. Сии персоны почему-то не поддаются никаким провокациям и легко избегают всех ловушек, действенных для всех остальных. Откровенны же они бывают только с подобными себе. В поисках своей истины они не сидят праздно в своих приходах, а скитаются по миру, встречая таких же еретиков и преумножая богомерзкие познания друг друга. Все эти безумцы-одиночки были бы не так опасны, если бы не появление печатных машин Гутенберга. Тревожащие Церковь знания, втискиваемые свинцовыми литерами в бумажные листы и переплетаемые в книги, споро, как ядовитые гады, расползаются по миру, отравляя умы и души добрых католиков. И справиться с этим теперь никак нельзя, ибо нет обратного хода времени.

Одной из персон, давно уже примеченных Церковью, оказался Филипп фон Гугенхайм, прозываемый также Теофрастом и Парацельсом. Примечен был потому, что превозносил природу, ставя её на равных с Богом, и не желал признавать примата Божиих законов, оставляя за человеком право самому постигать законы мироздания. Гугенхайма не однажды одёргивали, указывая на недопустимую дерзость высказываемых мыслей. Дело даже дошло до церковного суда. Однако покровительство весьма знатных особ уберегало Парацельса от заслуженного аутодафе.

Но не этим был интересен Гугенхайм. Кардиналам римской курии была нужна его библиотека, архив его знаний. Это и бумаги, исчерченные им самим, и книги, пергаменты, папирусы, привезенные из других уголков мира. Известно было, что после обучения в университете Феррары Гугенхайм почти всю свою жизнь провел в странствиях по свету. Он исходил ногами не только католическую Европу, но и побывал в её восточных окраинах и даже в славянских и османских землях, где христианские догмы не признавались должным образом.