Молодость

Этот аргумент Бородач вынужден был принять – планов не было. Он долгим взглядом посмотрел на дом, в котором никого не было.

– Пока никаких… Буду думать… Комиссар, можно я пару дней перекантуюсь у тебя?

– Да, конечно. А что случилось с той ночлежкой?

– Я свалил оттуда – хозяин меня сдал. Прошлым вечером вселились двое в соседнюю комнату. Настоящие мордовороты, по виду, фашисты.

– С чего ты взял?

– Чуйка у меня, Комиссар, и, прежде чем ты скептически хмыкнешь, я скажу, что чуйке я в таких вопросах доверяю намного больше, чем фактам. Возможно, поэтому до сих пор жив.

Ансельмо жил в небольшой квартирке неподалеку от фабрики. Бородач в очередной раз удивился тому, что такой уважаемый человек, как Комиссар, не видит очевидного несоответствия своего образа жизни своим заслугам.

– Аккуратно, в прихожей лампочка перегорела – уже третий день забываю новую купить. Из еды есть вареная картошка и курица оставалась. Могу отварить пасты, если хочешь.

– Без разницы.

– Кофе будешь?

– Лучше вино.

– Вина нет… Есть немного граппы.

– Годится.

После ужина Комиссар с Бородачем устроились за кухонным столом вместе с граппой. Ансельмо часто зевал и почти мгновенно захмелел. Бородач же, напротив, не чувствовал, ни усталости, ни опьянения.

– За паших товарищей!

Комиссар стоял не совсем твердо, но произнес тост с такой горячностью, что Итало сразу вспомнил, в чем была главная сила Ансельмо – он бился только за то, во что искренне верил, а потому, когда он говорил о борьбе, не возникало никаких сомнений в его честности.

– За товарищей!

Комиссар рухнул на старенький табурет, который жалобно заскрипел от такого обращения.

– Сколько замечательных мальчишек и девчонок погибло за нашу Революцию?

– Не сосчитать.

– Нужно считать, Бородач! Нужно, несмотря на боль. Я каждый раз, когда в церковь прихожу, я не молюсь – я считаю павших, всех, кого могу вспомнить… А ты давно был в церкви?

– В шестнадцать лет.

– Совсем давно. В прошлой жизни… У тебя есть дети, Бородач?

– Да, двое, минимум.

– Это же замечательно! А как их зовут?

– Понятия не имею. Одного я никогда не видел, второго видел лишь раз сразу после его рождения.

– Я не это имел в виду – такой и у меня есть, хотя я не уверен, что он от меня. Ее за две недели до нашего первого раза изнасиловали в плену. Я имею в виду детей, которых ты воспитываешь, растишь, следишь за успехами, переживаешь неудачи…

– Нет, таких нет.

– Почему?

– Не было времени на это.

Комиссар рассмеялся.

– Есть на заводе один мужик, так у него шестеро. Всю жизнь по стране от завода к заводу мотается с женой. Разговоры с ним, это настоящий кошмар – дети, дети, дети… Младший, старший, второй, школа, драки, скоро внуки. Вот у него нашлось время.

– Что ты хочешь от меня услышать, Ансельмо? Что я никогда не хотел себе такой жизни? Примерно тогда же, когда я в последний раз сходил в церковь, я понял, с чем хочу связать свою жизнь. Я знал, что на этом пути будет много драк, перестрелок, женщин и выпивки, я знал, что всю свою жизнь буду неприкаян и бездомен… А еще я знал, что хочу этого больше всего на свете! Но чтобы жить такой жизнью я должен быть один и уметь без промедления покидать места. Я понял это еще тогда, Комиссар, и без сожалений оставил родной дом. Поэтому у меня и не было времени на семью и детей. А ты при следующей встрече спроси у своего знакомого с завода, знает ли он разницу между троцкизмом и сталинизмом, понимает ли, почему профсоюзное движение в тупике, осознает ли, что мы живем в эпоху, когда власть начинают концентрировать в своих руках наднациональные организации? Нет, он ничего этого не знает, да ему и не интересно – у него нет на это времени…

– Прости, Бородач, я задал это вопрос не столько тебе, сколько самому себе. Просто, иногда я смотрю на них, обремененных долгами, детьми… любовью, и думаю, а стоила ли моя жизнь того, чтобы ее прожить?

– А я не думаю над этим, Комиссар. Жизнь уже прожита. Мы те, кто мы есть. Глупо сожалеть о том, что уже свершилось.

Бородач воздел стакан над головой и произнес тост:

– За нашу Революцию, Комиссар!

– Да, Бородач, за Революцию…

Глава 10

Забывчивость

Бьянка Коскарелли жила в старом доме в Трастевере[21 - Трастевере – западный район Рима.] неподалеку от Тибра. Этот дом принадлежал ее семье уже несколько поколений, еще со времен Наполеоновских войн. Представители этой незнатной, но достаточно уважаемой фамилии участвовали во всех важных событиях итальянской истории последних полутора сотен лет. Войны с Австрией, Рисорджименто[22 - Рисорджименто (итал. – возрождение, обновление) – геополитический процесс на Аппенинском полуострове, продолжавшийся с 1829-го по 1870-й годы и приведший к образованию единого Итальянского королевства на месте нескольких государств, существовавших ранее.], экономический бум второй половины прошлого века, войны в Африке, Первая мировая война, фашистский подъем, Вторая мировая война – деятельная причастность к истории Италии была одной из традиций семьи Коскарелли. Была в этой семье и еще одна традиция: терять своих детей на полях сражений. Дед Бьянки погиб в Первую эфиопскую войну, отец в одном из бесчисленных сражений при Изонцо[23 - Район реки Изонцо в Итальянских Альпах стал местом тяжелейших сражений на Итальянском фронте Первой мировой войны. Армии Италии и Австо-Венгрии вступали здесь в крупные сражения, в которых с обеих сторон погибло не менее трехсот тысяч человек, двендацать раз.], а супруг в 1943-м, защищая Рим от немцев.

Ныне в семейной вотчине жила лишь Бьянка. Сальваторе Кастеллаци связывали с ней приятельские отношения, завязавшиеся еще до Войны. Достаточно странным образом Бьянка Коскарелли не была связана с кинематографом, кальчо или политикой – Сальваторе даже не помнил толком, как с ней познакомился. Кажется, это было на каком-то светском приеме.

Он захаживал к ней иногда, но не очень часто. Одинокая Бьянка, мучимая нерастраченной любовью и скукой, была очень заботлива по отношению к нему, пытаясь создать у Сальваторе что-то вроде ощущения домашнего уюта. Кастеллаци, последние двадцать лет своей жизни почти все время живший один, немного тяготился этим непривычным чувством. Впрочем, иногда ему очень не хватало вкусной домашней еды, теплых бесед и вполне искренней заинтересованности Бьянки в его делах.

– Как тебе ризотто?

– Восхитительно, как и всегда, дорогая!

– Я рада.

Бьянка улыбнулась. Она была на два года старше Сальваторе, ее волосы были полностью седы, но улыбка все еще напоминала о том, что Бьянка очень красивая женщина. Кастеллаци улыбнулся в ответ, протянул руку к бокалу вина, но сделал это слишком резко, что немедленно отозвалось в спине – Сальваторе ухитрился оставить открытое окно на ночь и теперь мучился застуженной спиной. Похоже, боль нашла свое место на его лице, потому что Бьянка мгновенно спросила:

– Спина болит?

– Да, простудил, наверное.

– Мажешь чем-нибудь?