Вспыльчивый-Обидчивый, Глухой и Забывчивый

Средний брат мигом убежал туда, откуда пришел.

– Петр Иваныч неизвестным для меня образом научился делать разные настойки. Но ты не пугайся! Они хорошо помогают… Ладно, ты пока просыпайся, а я пойду посмотрю, чем там Вова занимается.

Он ушел в правую часть комнаты и скрылся из виду.

В это время прибежал средний брат с настойкой. Он очень долго рассказывал про ее целебные свойства.

Я услышал, как за дверьми соседней комнаты, прозвучал недовольный голос Еким Иваныча. Он что-то очень возмущенно рассказывал младшему брату, но делал это так, что не обращался лично к нему за поддержкой или сочувствием; он, как будто, просто хотел высказать свое недовольство перед чем-то сильно волновавшим его и не дающим покоя.

Шум из комнаты становился отчетливее. Дверь открылась, и я увидел немного красное, ворчливое лицо старшего брата, который мутными, тупыми глазами, искоса смотрел на деревянный пол. Он вышел один и грозно, порывисто рыча горлом на кого-то, прошел мимо меня покачивая головой. Я расслышал, как он сквозь зубы сказал: «Ну нельзя же так»

Вид у него был внушительный и несколько смутил меня. Я не решился его беспокоить.

Средний брат, как будто не замечая его злобный вид, весело спросил:

– Что случилось?.. С печки азбука свалилась?

– Что? – спросил старший брат таким добродушным голосом, как будто только что он был совершенно спокоен и вполне счастлив.

– … с печки азбука свалилась?

Старший махнул головой в знак того, что не расслышал и не понял сказанного. Теперь его глаза были похожи на глаза послушной собаки.

– Что случилось?

– Ничего не случилось! – раздраженно крикнул с другой комнаты младший брат.

– А что, спросить нельзя?

– Не надо так сразу: «Что случилось?» – язвительно перефразировал тот. – Не твоего ума дело!

– От, сразу грубить надо… – сдержанно ответил средний брат, желая не нарушать своего веселого настроения. Понятно было, что он направил все свои внутренние силы на то, чтобы не обратить внимание на это унизительное к нему обращение.

– Ты нас извини, – обратился ко мне старший брат, – что мы при тебе себя так ведем.

– Ничего страшного, – сказал я искусственно-веселым голосом, стараясь не показывать своего стеснения.

Пока я растирал ногу, два брата носились из комнаты в комнату. Пустой стол пополнялся посудой, приборами и кушаньем. От настойки исходил отвратительный запах. Страшно подумать, из чего она была сделана!

Накрывая стол братья о чем-то спорили. Они прямо любили без умолку спорить на счет приготовления какого-либо блюда. Можно было бесконечно слушать их большею частью невинные споры о еде, которые только в редких случаях были очень шумными и неприятными.

Стол был накрыт. Из глубокой кастрюли исходил приятный и, в то же время, странный запах.

– Вова, иди кушать, все уже готово! – крикнул во все горло средний брат.

Дверь заскрипела. В комнату вошел младший брат. Он подошел ко мне, крепко пожал мою руку, сел на то же место, что и вчера, и радостно заговорил о каком-то второстепенном предмете. Могло показаться, слушая его, что никакого неприятного разговора со старшим братом у него не было. Но чувство не обманешь.

Все уселись по местам, и мы принялись кушать.

Я аккуратно заглянул в свою тарелку. Вперемешку с картошкой можно было различить морковку, следы масла, куски мяса, которые казались уже кем-то обгрызанными раньше, косточки, шкурки, слизь и подобную мерзость, которая плавала в жирной воде. Увидеть все это вместе разом было выше моих сил. В горле образовался ком, и есть совершенно перехотелось.

«И это они собираются есть? Отвратительно выглядит!» – думал я.

Не веря своим глазам, я посмотрел на трех старцев. Каждый из них аппетитно уплетал уготованную порцию. Один облизывал, причмокивая, косточку; другой разрывал зубами бедный кусочек мяса на части; третий, посербывая, пил жидкость из миски, называемой у них подливой. Мне, человеку привыкшему к вкусной городской пище, есть это казалось невозможным. Но еще более невозможным казалось мне то, что я откажусь и не поем это. Не помирать же с голоду в конце концов!

Я делал неискренний вид, когда выбирал и кушал только картошку. Скривив лицо в улыбке, я отвечал, что их стряпня доставляет мне удовольствие. Такое кажущееся самопожертвование я совершал только из чувства уважения к старшим и того, что они меня приютили на несколько дней, пока моя нога не заживет. Чего уж тут скрывать?

Помимо невкусной еды меня отвращало еще кое-что. Запахи. Они особенно остро поразили мой нос только сейчас, во время еды.

От старшего брата исходил зловонный старческий запах; от среднего едкий и стойкий запах спиртовой настойки; только младший брат был снисходителен ко мне, и не издавал отличительного запаха. Я ел свозь неописуемое отвращение, через силу проглатывал картошку.

Вдруг входная дверь под давлением ветра резко затарабанила, как будто кто-то в нее постучал. Дядя Петя сухо оповестил об этом старшего брата.

– Сквозняк дернул дверь.

– Ты что-то говорил?

– Сквозняк дернул дверь.

– Что?

– Сквозняк дернул дверь.

– Сквозняк?

– Да.

– Что сквозняк?

– Дернул дверь.

– Ну так что теперь нам, танцевать?

–Ты чего кричишь? Все глухие что ли?.. А вдруг-то разбойники?

– Не мели.

Я насилу сдерживал себя, чтобы не улыбнуться.

Удивительно было заметить то, что раздражался при разговоре не средний брат, который по многу раз мог повторять одни и те же предложения, а старший. Он раздражался потому, что не мог услышать от среднего брата ничего, считая причиною этому своего брата; и считал, что тот, вместо того, чтобы один раз сказать громко и понятно, как будто нарочно издевался и говорил с каждым разом все тише, когда он переспрашивал. Средний же делал так не из желания насмешки над недостатком брата. Он знал про свой собственный и боялся, что если он будет насмехаться с брата, то и тот, забыв про свою добродушность, будет упрекать его в забывчивости; а он этого боялся больше всего на свете. Средний брат повторял свои слова каждый раз все тише потому, что боялся еще того, что, если он будет громко кричать (а у него не получалось по-другому), младший брат будет кричать на него. Владимир Иваныч был настолько пропитан ненавистью к среднему брату, что искал любой повод к тому, чтобы выплеснуть на него те кипящие помои, которые сознательно копил в себе долгое время.

Все это я замечал, видел и чувствовал.

После завтрака у меня возник вполне естественный, желающий незамедлительного решения, вопрос: «Что делать человеку с вывихнутой ногой, живя с незнакомыми людьми?»

Природа, весна, молодость, – все это соединяясь вместе отвечает на этот вопрос. Нужно только наслаждаться, соединяться, благодарить и молчать…

Я сидел на табурете на улице, возле двери. Передо мной открывался широкий огород, со всех сторон огражденный забором из живых деревьев, стоящий то тут, то там. Слева деревья и справа деревья; позади дома много кустов ежевики, и чуть дальше от них были старые добрые деревья.