Вспыльчивый-Обидчивый, Глухой и Забывчивый

– Да ладно вам, Еким Иваныч. Я сам все притащу.

Он ничего не ответил. Только улыбнулся. Но улыбнулся так, как улыбается маленький ребенок, делая какую-то шалость.

Потом старший брат притащил простынь. Его улыбка еще больше растянулась, а глаза заблестели. Он кинул ее мне на живот.

– И не двигайся! – сказал серьезным голосом он. Но счастливое лицо придавало этим словам столько доброты и нежности, что я по собственной воле не желал бы двинуться ни на метр.

Последний, третий раз, он пришел с одеялом. Он кинул его прямо на меня, и укрыл полностью. Только нос торчал из-под него. Я посмотрел на веселое лицо Еким Иваныча и меня посетило чувство, какое может испытать человек, вдруг увидевший, как в фонтане вместо воды начал рекой идти шоколад. Удивительно и необычно! Несколько мгновений я не мог прийти в себя; но все же и не мог не улыбнуться глазами.

– Как при царском режиме… Не дышать!

В его голосе, словах, движениях, улыбке, было столько чисто отцовского чувства, что я стал невыразимо счастлив. Я с изумлением и любовью смотрел на этого большого человека.

Перед сном я почему-то задумался о бабушке. «Как она там одна живет со всем справляясь? Три старика живя вместе ничего не поспевают, а она одна, да еще женщина. Буду к ней чаще наведываться, помогать. Она наверно за водой сама ходит, кушать готовит, убирает, стирает, а еще огород у нее. И никто не поможет!.. Страшное дело!..»

Мне захотелось прямо сейчас вскочить и побежать к ней, забежать в избу, упасть в ноги и попросить прощения за все. Эта мысль вызвала у меня умиление, а чувства, последовавшие за ней, – слезы.

Мне так было хорошо здесь!

«Я так люблю тебя… жизнь! Я всех люблю: и близких, и отца, и мать, и братьев, и злых людей, и собаку, и лошадь, и травку… Я все на свете люблю!.. Как же хочется всего себя, всю жизнь свою отдать на то, чтобы всем было счастливо»

Мне вспомнилось, как бабушка в детстве садила меня на колени и рассказывала разные сказки и басни. А потом учила меня таким христианским добродетелям, как кротость, смирение, самопожертвование и, конечно, учила меня главной заповеди, чтобы я любил Бога и ближнего.

Она всегда твердила мне одни и те же слова: «Пойми главное, внучек, у тебя нет ничего своего: все что твое, это все Божие, а значит не твое. Так же и не думай, что жизнь принадлежит тебе. Нет! Она дана тебе Богом, и потому также принадлежит Ему. Ведь сказано в Евангелии, что мы лишь работники в хозяйском саду. И я верю этому, потому что эти слова подтверждает мое сердце! Когда я считаю свое не своим, мне сразу легче на душе, счастливее… Поэтому нужно работать и делать дело жизни. А дело это – служение… Служение всем людям. Вот так вот. Постарайся понять это»

Я слушал, слушал, и что-то понимал, а что-то нет. Но те чувства, которые она вызывала у меня своим добродушнейшим рассуждением, я считал самыми важными в своей жизни.

VI

День 2-й

Случается в жизни, что ложишься спать с мечтательными, воодушевляющими, ободряющими мыслями, а просыпаешься с пустой головой. Вот именно таким я проснулся. Я был разбитым, ничего не хотелось. Жизнь потеряла свои прежние яркие краски и стала серой. Я чувствовал, что был даже холодным, сухим и грубым. Мне хотелось хамить… Как жалко, что поблизости не было веселого человека, я бы ему задал!

Меня словно подменили…

Куда подевалось вчерашнее состояние? Что с ним сотворила ночь? Она как будто пропитала все мое существо тьмою. Окутала меня словно повилика, и крепко прижала к себе, как мать прижимает дитя в случае опасности. От меня смердело злорадством.

После того, как я заметил за собой осуждение и недовольство, и заметил, что испытываю при этом гордость, я признал свое состояние за болезненное, даже опасное.

Я вынес приговор сам себе. Я осудил все существо свое. Под гнет моего обвинения попадало все без разбору, как хорошее, что есть во мне, так и плохое. Я не разбирался, что нужно наказать, а что помиловать. Поэтому, после обвинительного приговора мне стало еще дурнее. Порой человек много думая, может заблудиться в собственных рассуждениях, может ранить собственную душу. Мысль задевает чувство, а возмущенное чувство задевает все существо наше.

Мне нужно было немедленно прийти в себя. Как пьяному человеку нужен сон, для того, чтобы прийти в сознание, так мне требовалось уединение и тишина для того, чтобы снова любить.

«Как найти уединение среди людей? Закрыться в себе, перестать разговаривать, уйти прочь, скрыться?» – эти и другие вопросы посещали меня.

«Но я не могу сбежать. Нога еще болит»

«Стоп! – подумал я через некоторое время. – Что я такое говорю?.. Почему я раздраженный? Должна же быть причина. Если меня посетило это состояние, значит этому что-то послужило. Но что? Зачем оно меня посетило? Ведь все было хорошо… Ну ладно!.. будем разбираться»

Я начал крутиться из стороны в сторону. Мне стало жарко. Я отбросил одеяло. Стало холодно. Я его опять натянул, только оставил ногу открытой. Стало холодно ноге, но жарко телу. Чем больше я двигался, тем мне становилось жарче и несноснее. Внутри творилось такое же неопределенное состояние. Хотелось что-то делать, и вместе с этим не хотелось ничего. Хотелось закричать во все горло, и хотелось замолчать вовек.

«Да что это твориться со мной, в конце та концов!»

Я начал снова думать.

«Хорошо, посмотрю на это с другой стороны… Мне сейчас нехорошо. Я пытаюсь найти причину этому, но понимаю, что ее нет. Но по сути, ведь все хорошо у меня. Все живы-здоровы. Я сам жив-здоров… А что, если не думать о себе?»

Эта мысль возникла так внезапно и поразила все существо мое, что я на мгновение застыл в оцепенении. Увидеть меня сейчас в этом положении, было бы страшное и одновременно странное зрелище. Я был похож на труп; но сердце мое билось как никогда. Я был бледен, но в глазах сверкали краски жизни. В груди у меня жгло, как в печи. Эта простая мысль была для меня светом. Она показалась до такой степени обычной, что я удивился тому, почему она не возникала у меня раньше.

Я задумался о других людях…

Сначала я вспомнил о родителях, о бабушке. Потом начал думать о друзьях и знакомых. Чем больше я думал о других людях, чем больше вспоминал о них что-то хорошее, тем мне становилось лучше. Я совершенно забыл о себе. Я думал о других людях, и меня как будто не существовало вовсе. Я на мгновение представил, что я – это не я, а мои родители, друзья, знакомые, все люди. Я чувствовал жизнь в каждом человеческом существе. Но чувствовал эту жизнь не как отдельную от моей, а как одну единственную общую жизнь всех людей.

Но вдруг я вспомнил о себе. Искушение и зло, показавшие свое мерзкое обличие, не собирались сдаваться, не хотели без боя отдавать меня в руки добра. Мне стало хуже… Все, что хорошее я почувствовал, начинало осыпаться, как старая штукатурка. Я испугался, что потеряю это блаженное состояние, и потому сразу, как дикий зверь, мысленно вцепился когтями за жизни других людей и снова ожил, окрылился; мне стало счастливо. Я стал прикидывать, почему так, но не мог найти ответ. Да он мне и не нужен был. Я начал думать о других, и мне было хорошо. Больше ничего и не нужно.

«Мне ничего не нужно» – счастливо заключил я, глубоко вдохнув.

Я проснулся рано, но встал с кровати только тогда, когда услышал разговоры в другой комнате. К моему удивлению я услышал голос младшего брата.

– Я вам сказал, что помогать с огородом вам не буду! Вы еще хотите три сотки засадить. Ведь вам уже не по тридцать лет, и даже не по пятьдесят, а по семьдесят-восемьдесят.

– А что делать то, не с голоду помирать же? – сказал старший брат.

– Зачем с голоду сразу? Засадите все чесноком. В городе он дорогой нынче. Засадите все, и ходите продавать его, вот вам и заработок. За ним следить не нужно, ухаживать тоже. Вот вам и решение.

– Ну не знаю… – недоверчиво сказал Еким Иванович.

– Вот что бы вы делали, если бы меня не было? Как бы вы работали сами?

– Ты что хочешь, чтобы мы тебя похвалили? – вмешался средний брат.

– Да не в этом дело, я не для этого сказал…

– Хочешь-хочешь, я-то вижу!

– Не суди по себе! Если ты хочешь, чтобы тебя все хвалили и жалели, то это не значит, что все такие же.

После этих слов старший брат начал ни с того ни с чего кричать на среднего:

– Ну ладно, не трогай ты его! Оставь!..

– Ты чего набросился на меня? Ты ведь ничего не слышал.

– Ничего не надо! – закричал старший брат еще громче. – Не надо я тебе говорю.

– Ты чего набросился на него? – спокойно сказал младший брат.

Еким Иваныч ничего не ответил, только издал свой особый звук горлом.