Планета в клетке

– А этот город, он – большой? – Только и спросил.

– Не очень. – Исчерпывающе солгал этот высокоморальный.

Архитектура вдоль дороги проста: там и сям окаменевшие кучи навоза, а то и целая пастушья сторожка, в которой уместилась бы половина медведя – любая по выбору. Далее окрест пара выжженных войной виноградников (если только лоза не утаила во тьме истощённой земли корень жизни) и обстрелянное зачем-то с воздуха кладбище. Не имеющий опыта чтения местности запросто бы перепутал. (Простите, белые чистые кости.)

Мы решили подойти к городу с севера, с чёрного хода – строго говоря, это был выход, а не вход. Шоссе, залитое маренговым сочным асфальтом чуть более ста лет до того, как по нему бредём мы, люди с целью, довольно лихо мчится вокруг подножия горных тронов, на которых никто не восседает, и, замедлившись возле низких холмов, вползает в город, как опытный клерк при фараоне.

Насколько я помню, наша первая остановка расположена именно там, где город ещё дышит горным воздухом в ветреные дни. Там ещё галерея будет… мостки…

Ах, да, да.

Мы, как трёхлетки, простодушно сели на пол и поели из медвежьего мешка – он был неприхотлив, но разборчив. Откусывая с полкольца знаменитой колбасы, которую вполне можно было, не обидев, поделить с лучшими друзьями человека, я выразил ему благодарность. Он невнятно пробормотал, что его хлеб – мой хлеб, и прочее зажевалось нехалтурной работой прочных челюстей.

В последний раз передав ему на одну шестнадцатую полную манерку, я спросил, есть ли кто-нибудь, кто его оплачет.

Он торжественно кивнул – такие разговоры были ему по душе.

– Нету. – Добавил он и посмотрел в сторону.

– Значит, ты свободен?

Медведь озабоченно помотал башкой.

– Меня это не радует. А ты, – наставительно продолжал он, – разве не понимаешь, что человеку нужно о ком-то заботиться?

Я так понял, что про Патерполис он напрочь забыл.

– Да… – Протянул я, показывая, что я и впрямь задумался об этом.

– Ну и?

Я жестом попросил его упрятать флягу, ибо нам необходимо беречь сей сосуд.

– Я бы мог…

У него глаза загорелись. Найдя в себе силы смолчать, он ждал. Поймал меня.

– Я – человек долга. – Начал я. – И мог бы… ну, ты понимаешь… только из чувства долга. Я всё делаю из чувства долга.

Он рассердился.

– Это не делают из чувства долга.

– Да?

– Это происходит.

– Ого.

Он понял, о чём я бы мог спросить, и уныло принялся оправдываться:

– Это не то.

– Адреска не прописала? – Соболезнующе молвил я.

– Не прописала. – Ответил он с таким похоронным видом, что мне даже стало не по себе.

Я вспомнил дивную тварь с нежными пальцами и сияющими серыми глазами, её серое платье с блеском, а серебряная игла была зашпилена у меня в непроницаемом для уколов кармане.

– Вижу что-то у тебя в глазах. – Честно сознался он.

Я огрызнулся:

– Так отвернись, гадёныш, папа стесняется.

Он подтащил ко мне своё щедрое тело, как телегу – мы лежали по форме вольно расстегнись, и – шнырь – в глаза мне с близкого расстояния.

– Не дыши. – Грю. – Или я начну звать на помощь.

И я довольно убедительно постонал, выдерживая его пристальный взгляд.

– А по долгу, значит, мог бы? – Сказал он на это и, наконец, отодвинул телегу.

– По долгу – запросто. – Отрезал я.

И вижу – у него задвигались уши. Я рывком приподнялся, во рту пересохло – хороши мы, дружки.

Штафирка и расчёску бы не успел достать, а мы уж затаились в кустах по обе стороны шоссе, причёсанные, хорошенькие, рюкзак медведя застёгнут на все молнии, еда переварилась и всосалась в нервные каналы, мозги наши работали синхронно, как сиамский танк (плохое сравнение, он себя не оправдал).

И тогда штафирка напоследях расслышал бы звук и смутно увидел бы то, что мы давно засекли – из-за поворота нашего кудрявого шоссе заявилось нечто и пылило к нам с однообразным зудящим звуком.

Силуэт не прошёл тест в моём копошливом мозгу, и медведь тоже недоумевал, ибо через дорогу бросил мне огненный вопрошающий взгляд.

Я вгляделся и медленно кивнул ему на свою руку, покоившуюся как бы отдельно в развилке сучков и заготовленную для единственного сольного выступления – больше не понадобится. (Да, мне говорили, что я – скромный).

Появилось в небе белое, штандартом, облачко-висюлька и оттого небо ещё больше стало похоже на то, чему положено находиться под сапогами. Нас словно перевернуло в воздухе. И пока облачко болталось и валяло дурака, угасая с тоски, так как залетело в неподходящее место, я, конечно, рассмотрел свою цель.

Дело было в том, что вид не всегда говорит правду – спросите вот хоть Сунь У Куна, прекрасного обезьяньего царя. Медведь, чуть позже меня – а это говорит о нём похвально – тоже распознал видение.

Внезапно меня отпустило, такой слабый угасающий звук не могли бы сымитировать те, кто этого захотел бы. Такая неподдельная усталость была в нём… усталость металла.

Я встал из кустов. Медведь так и съел меня взглядом.

– Порядок. – Сказал я практически одним движением брови. – Это то, чем кажется.

Медведь, сомневаясь, тотчас, однако, вылез из кустов, и мы оба внимательно смотрели на приближающуюся механическую гадалку.

Это была старинная занимательная штучка, наследие довоенных вальсов, туфелек на низком каблуке цвета кофе с молоком и шляпок-таблеток.