Планета в клетке

Некто задумал это число ещё раньше. Значительно раньше. Или в другом месте. Или там, где не было места для времени. Во всяком случае, одно понятно – там для того, чтобы сосчитать людей, не пользовались единицами, а сразу десятками. Там не рыдали, увидев сломанную детскую игрушку в опустевшем почему-то доме.

– Нос медведя… – Сказала Саня. – Слышите, няня?

В утреннем полумраке из кресла под окном ответа не последовало, только блеснули неправдоподобно круглые стёкла очков, затем спицы, затем чашка, которую взяли с подлокотника и вернули на место. Льстивый тон воспитанницы няню не тронул.

Саня подождала, неуверенно улыбаясь – она знала, что няня разглядит улыбку.

– Да, ты обещала вспоминать об этом, когда почувствуешь, что завираешься. – Послышался красивый старческий голос. Он тоже поблёскивал.

– Когда я не вполне понимаю происходящее. – Протестующе молвила Саня.

Няня легко согласилась:

– Я так и сказала.

Медвежий нос – большой пластмассовый нос – был найден Саней во время уборки на чердаке и небрежно выброшен ею в порыве избавления от ненужных и никчемных вещей. Часом позже ею же был найден медведь – давняя детская игрушка, которую Саня полагала потерянной. Медведь был встречен с искренней, но избыточной радостью – избыточной для взрослой девушки, имеющей образование, работу и даже Увлечение, как выражалась няня.

Возможно, некоторая чрезмерность пафоса была связана именно с желанием прекратить разговор об этом самом Увлечении с большой буквы.

Так или иначе, но Саня и в самом деле растрогалась не на шутку – были упомянуты давние события, столь давние, что казались страницей из книги сказок, которую, кстати, тоже нашли.

Далёкий дом в иной стране, необъяснённые никем происшествия детства, память о которых подёрнута паутиной – а пауков Саня никогда не боялась.

– Душечка… – Говорила Саня, горячо прижимая медведя к щеке. – Помнишь, как тебя забыли на железнодорожной станции? А потом, когда мы ехали обратно, ты сидел на скамейке, такой грустный? Только вот не помню, куда мы ехали и вообще, кто это – мы.

Со здоровой брезгливостью она аккуратно поцеловала медведя в пыльный нос, вернее, в то место, где он некогда был, и покосилась на Агнию Яковлевну, спокойно перебиравшую маленькими сухими ручками в чемодане, надписанном «старинные носовые платки».

– Няня, вы гляньте только, какая у него толстая…

Няня рассмотрела огромный клетчатый платок, затем склонилась в глубину чемодана, как в пещеру, и, не глядя, махнула.

Саня послушно замолчала – требования к речи и подбору слов у Агнии Яковлевны были определённо викторианские. Быть может, потому подолы Саниных юбок даже при самых пылких телодвижениях не поднимались выше коленок – хотя, причём тут подбор слов? Коленки, к слову, были просто загляденье.

Продолжая вытаскивать какие-то штуковины из чемодана, наводившие на мысль об исполинах и исполинских носах, няня задержала в воздухе руку, производившую отмашку, и Саня заворожённо уставилась на крошечную морщинистую кисть. Рука няни символизировала власть, тайны рода и глицерин, предпочитавшийся всем хорошеньким скляночкам с дорогими зельями, которыми Саня убеждала пользоваться свою дорогую воспитательницу.

Няня молчала – а молчала она артистически, не хуже Джулии Лэмберт, которая, как известно, взяв паузу, держала её, сколь возможно, долго.

– Что?.. – Слабо спросила Саня.

Няня коснулась коготком собственного маленького и очень горделивого носа. Собственно, он был самую чуточку крючковат, что не мешало ему быть горделивым.

Саня вдруг всё поняла и вспыхнула, прикрываясь медведем. Отстранив игрушку, она с известным отвращением оглядела несчастную медвежью мордочку, но упрёк, прочитанный ею, заставил её поспешно и опрометчиво пообещать:

– Если я снова захочу сделать глупость, няня, вы только скажите – Нос Медведя.

Агния Яковлевна не ответила – она редко отвечала на Санины речи, если они не носили явно выраженного вопросительного характера, что постоянно выводило Саню из себя.

Могло показаться, что няня забыла или не расслышала опрометчивого обещания. Но теперь стало ясно, что это не так.

– Итак, дорогая, нос медведя. – Повторила няня. – И больше я ничего не скажу.

– Но речь идёт об очень достойном… об очень достойном и милом… – Начиная гневаться, сказала Саня.

– Это вот медведь достойный, хотя ты и выбросила его нос. – Последовал исчерпывающий ответ, и одновременно с этими словами рассвет за окном вошёл в свою силу, а в комнате выступил из сумерек гигантский секретер с поднятой и запертой на готический ключ тяжёлой столешницей.

– Он не медведь, верно. – Что-то сообразив и овладев собой с неожиданной лёгкостью, вкрадчиво согласилась Саня.

– Кто же?

Няня складывала рукоделие в корзину, потом поднялась из глубин кресла без усилий и почти перелетела к секретеру. Саня подошла, чтобы повернуть ключ и придержать столешницу. Упрятав корзину в боковой ящик, няня повернулась к Сане.

– Если вы о том самом… о том, что вы мне говорили…

– Именно.

Саня покачала светлой головой.

– Не знаю.

– Уверена?

– Я думала об этом, не скрою.

– И ты не можешь назвать номер?

Саня явно не желала продолжать, но всё же сказала:

– Он из… наверное… впрочем… нет, я…

– Вот как.

Затем няня произнесла то, что Саня страшилась услышать:

– Если ты сама не в состоянии позаботиться о себе, приведи его сюда.

Всадники со своими тенями, унося меркнущий гул степи под копытами учёных коней, исчезали в безмерной глубине открытого ночного пространства. Путь они держали к северу, к Воротам – каменным насыпям, уводящим по растоптанной широкой тропе вокруг подножия низких холмов.

Жёлтые пульсирующие глаза большого льва отражали крошечные картинки удвоенно, хотя лев вроде всадниками не интересовался. Львица лежала, выдвинув лапы перед собой.

Две луны соперничали – золотым и голубым, лучи их заливали поляну внутри вольера и посягали на крохотный лесок, обрывающийся классической опушкой в трёх львиных прыжках от ограды.

Фата была похожа на голову купчихи. Эта бюргерша с кирпичными щеками отличалась здоровой красотой, волосы цвета проржавевшей меди или перестоялого мёда крепко прилизаны на прямой пробор, лоб низкий и широкий, глаза прикрыты, так что ни за что не понять – о чём она думает.

Покачивающая головой Мен бледнела на её фоне, но стоило задержать на ней взгляд, и глаза её, растворившие щепоть синьки в озёрах, прихватывали взгляд и топили в этих нестрашных омутах. Левый глаз, если смотреть с земли, из травы, казался меньше, и это только усиливало впечатление ловушки, в которую попал смотрящий.

Да кто тут, к счастью, смотрел-то? Никто.

Младшенькая Леля была, и вправду, так мала, что этот треугольничек серебра, будто кто прилепил к небосводу клочок конфетной обёртки, заметить сходу и вообще непросто.