Дорога в Тридесятое царство

В-третьих, в том числе и по вышеуказанной причине, в Западной Европе существует ныне политическая система, хоть сколько-то приближенная к идеалам настоящей демократии, к которой мы еще только-только продвигаемся неуклюжими шажочками.

Сравнивать Россию и Запад с точки зрения «хуже – лучше» глупо, да и вообще бессмысленно. Это все равно что говорить о том, кто лучше: двухгодовалый малыш или ребенок-дошкольник, рассуждать о том, кто из них умнее и кому лучше живется. Очевидно, что в каждом возрасте свои критерии ума, счастья, успеха и т. д. Возвращаясь к сути вопроса: Западная Европа интересна нам для сравнения, так как она, как и Русь, – христианский мир. Но благодаря греко-римскому наследию она успела полноценно созреть для перехода на новую психовозрастную стадию, в отличие от полян, древлян и десятка иных древних племен, которые Владимир Равноапостольный крестил отнюдь не на основе добровольного согласия.

Естественным этапом перехода от матриархальной эпохи к патриархальной является выделение в многобожии верховного бога – Отца и правителя для всех остальных богов и людей, закон которого является единственным и непререкаемым. Важно подчеркнуть, чтобы не ввести читателя в заблуждение: под «матриархальной эпохой» имеется в виду не матриархальный общественный строй, который существовал несколькими тысячелетиями раньше того времени, о котором идет речь, а «матриархат» как власть Материнского комплекса исключительно в психической сфере индивида или народа, находящегося на пути перехода от родового и далее феодального строя к формированию государственности.

Предтечей единобожия для праевропейцев стал еще греческий Зевс – бог-вседержитель, переименованный практичными римлянами в Юпитера. Практичными в том смысле, что римляне, просто позаимствовав богов из греческой культуры, занялись более прагматическими вопросами – формированием принципов государственности и правовой системы. Поэтому к принятию христианской идеи праевропейцы были знакомы с «Отцовским Миром», то есть миром ответственности и порядка, не только в религиозно-духовном, но и во вполне конкретном смысле: еще за восемь веков до пришествия Иисуса появилось римское право, на котором и по сей день зиждется вся европейская правовая система[12 - Первый же закон, худо-бедно регламентирующий мирскую жизнь русославян, – «Русская правда» Ярослава Мудрого – появился на сто пятьдесят с лишним лет позже возникновения Рюрикова государства и на двадцать лет позже принятия византийской веры.].

Таким образом, мы видим, что Европа прожила свой младенческий период и к пришествию «Отца» – единого маскулинного Бога – была вскормлена и поставлена на ноги матерью-язычеством. Когда же Русь принимала христианство, исторический путь, пройденный славянами как единым этносом, был еще слишком коротким. Славянское язычество к началу Х века не завершило своего естественного становления, наши исконные религиозные представления не успели принять вид единой системы. Князь Владимир Равноапостольный, прежде чем принять решение о крещении Руси, пытался было собрать славянских богов в единый пантеон, однако так и не смог разграничить их функции и решил, что проще принять чужую веру с четкими границами божественного, мирского и дьявольского, нежели взращивать и развивать собственное наследие. Сей сценарий стал для Руси, увы, архетипическим.

Через 700 лет Петр I тоже остановит естественный ход русского времени (не только в иносказательном, но и в буквальном смысле: первый Император Всероссийский изменит летоисчисление от «сотворения мира» на летоисчисление от Рождества Христова, на католический манер). Плетью и сапогом отправит он молодое государство вдогонку за Европой. Разумеется, никого мы не догнали, да и не могли, и, что важнее всего прочего, не должны были догонять, лишь окончательно растеряли собственное дедовское наследие. Во-первых, дошкольник не может соревноваться с юношей. Да не оскорбит никого такое мое сравнение. Еще раз подчеркну, что я имею здесь в виду исключительно возраст нации. А во-вторых, и в-главных, медведи и волки вообще ходят разными тропами.

Итак, с принятием христианства язычество было объявлено «вне закона», и система мифов так и осталась незавершенной. Русичам просто не хватило времени для естественного перехода от матриархальной стадии к патриархальной. Более того, если сопоставить славянских и греческих богов, то славянские божества в большей степени соответствуют поколению титанов, нежели олимпийцев!

Сравним для наглядности по этапам:

1. Первое поколение: сначала был Хаос – Вселенная, соответствует славянскому Роду.

2. Второе поколение: Хаос порождает Урана и Гею – Род порождает Сварога.

3. Третье поколение: Уран и Гея порождают титанов – Сварог порождает Сварожичей, на чем славянская космогония, увы, практически обрывается. Были, конечно, рожденный Сварогом Дажьбог, функции которого тесно переплетаются с Хорсом и Ярилой (в том числе они и божества плодородия, что соотносит их не с архетипическим Отцом, а с хтонической Матерью), и Перун – покровитель княжеской дружины, а вовсе не всех русичей, как принято ныне считать, но главным богом-вседержителем ни один из них так и не стал.

4. Четвертое поколение: титаны Кронос и Рея порождают Зевса и других богов.

5. Пятое поколение: Зевс свергает своего отца Кроноса, порождает множество Олимпийских богов, сам становится верховным владыкой мира, в чем легко угадать предтечу Христа (возможно, Перун или Велес смогли бы тоже снискать титул верховного бога, да не успели).

Как мы видим, языческое верование, которое можно считать законченным гештальтом, прежде чем уступить место единобожию, проходит пять поколений. Славянское же язычество не успевает достичь «Олимпийского периода», где есть главный бог, но также присутствуют и множество других с четко поделенными «сферами влияния». Это некий промежуточный период между языческим политеизмом и монотеизмом. В переносе данной метафоры на персональный уровень этот период является необходимой стадией формирования Эго-сознания, а в масштабах народа – этнического самоопределения: «Мы русские (греки, якуты, сомалийцы…)». И в то же время этот период, условно названный «Олимпийским», отмечает переход от матриархальной стадии (что соответствует языческому, политеистическому мировосприятию в культуре) к патриархальной – в состояние доминирования Отцовского архетипа (монотеистического в культурном масштабе).

Кроме того, именно православие, а не государственность стало объединяющей идеей русичей (будущих русских, украинцев, белорусов и десятков других, ассимилированных ими народов), ведь ни о каком русском государстве на рубеже X века говорить не приходится. Хотя датой основания Руси и принято считать 862 г. н. э. (год прихода Рюрика в славянские земли), ни о каком славянском единстве в те годы и речи быть не могло, да и самоназвания «русские» в те времена еще никто слыхом не слыхивал (вопросов этнонимов мы подробно коснемся позже).

Парадокс восточнославянской культуры в том, что Церковь возникла прежде Государственности, нравственный закон пришел из первоначально чужеродной веры, задолго до того, как был создан первый свод законов мирских, то есть «людских», простых и понятных.

Поясним на индивидуальном примере. Если двухгодовалый малыш принес из садика чужую игрушку, он ее именно «взял», а не «украл», так как противоположение «свое – чужое» его сознанию еще попросту неведомо. Куда там! Еще целая эпоха до различения «одного и двух», «верха и низа», целая эра до «правого и левого». И если вместо того, чтобы объяснить ребенку, что так делать не нужно, потому что у каждого зайчика и куколки свой дом, и он бы сам очень расстроился, если бы его из садика забрала вместо мамы чужая тетя, начать ребенка наказывать, называть вором, взывать к совести и морали, – малыш услышит лишь одно: мама больше меня не любит, я плохой. В этом возрасте еще не существует самой способности к восприятию нравственно-моральных ценностей, но есть неизменная потребность в материнской любви и поддержке.

Под материнской любовью имеется в виду именно безусловная любовь, просто за то, что ребенок есть. В этом случае малыш не может быть плохим, таковыми могут быть только поступки, которые любящий родитель терпеливо разъясняет. Такое переживание материнской любви – пассивное переживание, то есть ребенок не делает ничего сам, чтобы быть любимым. Все, что от него требуется, – это быть ее ребенком. Это и счастье, и одновременно горе: ничего не зависит от маленького человека. Такую любовь не только не нужно, но и невозможно заслужить. Если она есть, она есть, если нет – ее никак не завоевать.

Эта психовозрастная стадия на этническом уровне и соответствует язычеству. Конечно, это заявление требует обоснования, которое я постараюсь сейчас дать.

Дело в том, что мифы политеистической эпохи любого народа не дают точных указаний, как должен вести себя человек; в них еще нет твердых запретов, императивов, нет нравственно-морального аспекта. Языческие мифы – это иносказательные повествования о том, какова жизнь. Языческие боги – утрированные архетипические образы, гиперболизированные отражения различных граней психики самого Человека. Мифы матриархальной (языческой) стадии не апеллируют к нравственности, не диктуют строгих законов, не угрожают – народ-ребенок попросту еще не дорос до такого уровня восприятия. Языческие сказания всего лишь дают иллюстрации – за такими-то действиями следует то-то. Прометей взял огонь вопреки отцовскому (Зевсову) запрету – последовала расплата. Точно так же мать говорит ребенку: один мальчик тоже не слушался родителей, забирал из садика чужие игрушки, поэтому пришел дядя милиционер, забрал все игрушки у этого мальчика и раздал чужим детям. Это совсем не то же самое, что «еще раз увижу у тебя чужое – получишь ремня» или «не укради – будешь гореть в геенне огненной»: для этого человек уже должен твердо знать, что такое «свое», а что «чужое» и, следовательно, что такое воровство. На матриархальной стадии восприятия эти знания еще только формируются, они пока не имеют формы целостного, постоянного понятия, которое сложится в дальнейшем из отдельных опытов столкновения сиюминутных желаний с реальностью. Например, что касается того же воровства: двухлетний ребенок, который «принес» чужую куклу из гостей, после «серьезного разговора» с родителями поймет лишь то, что нельзя больше брать игрушки именно из того дома, где он только что побывал. Потом «границы запрета» распространятся на другие гости, садик, площадку у дома и т. д. И только после многократных попыток присвоить чужое с последующими разъяснениями, а также после анализа чужих подобных примеров, включая и сказки, и проступки других детей, маленькому Человеку откроется истина «не укради». И вот тогда с него уже можно будет спрашивать по всей строгости, «по-отцовски».

Здесь необходимо сделать наиважнейшую оговорку о том, что «материнской», то есть безусловной, любовью ребенка могут любить и отец, и дед, и любой другой значимый в его жизни взрослый. Определение «материнская любовь» в реальных человеческих отношениях является в большей степени описательной характеристикой для выражения того самого безусловного чувства.

Длится «матриархальный» период до пяти-шестилетнего возраста (недаром дети идут в школу с семи лет, требовать с них соблюдения дисциплины раньше – преждевременно и нецелесообразно). А в масштабе народа эта стадия охватывает эпохи от самого возникновения человека до общинно-родового строя с тотемическими верованиями, до феодализма с четко выстроенной иерархией многочисленных языческих богов и заканчивается появлением Отцовских фигур – сильного монарха и единого Бога, провозглашающих строгую морально-этическую норму в виде мирских законов и религиозных заповедей. Подробно развивать тему архетипически-возрастных стадий человечества в этой книге я считаю излишним и выходящим за рамки основной темы; кроме того, этому вопросу посвящено замечательное, крайне подробное и глубокое исследование Эриха Нойманна «Происхождение и развитие сознания».

В свете вышесказанного встает вопрос о первичности яйца или курицы: созревшая ли психика индивида или народа дорастает до возможности принятия и ранее существующего Отца, Отец ли становится удобным архетипическим образом для проекций повзрослевшей психики? Ответ: и так и так, ибо эти процессы невозможно разделить.

Долго ли коротко ли, маленький человек (молодой народ) становится все более независимым: ребенок – от реальной матери, народ – от матушки-природы. Ребенок учится ходить, говорить, самостоятельно изучать мир. Народ вынужден осваивать новые территории с более жесткими климатическими условиями, добывать пищу, уже не просто принимая готовые дары матушки-природы с помощью охоты, рыболовства, собирательства, но самостоятельно возделывая землю и разводя скот. Связь с матерью несколько утрачивает свое жизненно важное значение, и вместо нее все более и более важной становится связь с отцом – реальным и архетипическим. Это связь совсем другого характера. Далее я позволю себе процитировать Эриха Фромма: «Мать – это дом, из которого мы уходим, это природа, океан; отец не представляет никакого такого природного дома… Но отец представляет другой полюс человеческого существования: мир мысли, созданных человеческими руками вещей, закона и порядка, дисциплины, путешествий и приключений. Отец – это тот, кто учит ребенка, как узнавать дорогу в мир… Отцовская любовь – это обусловленная любовь. Ее принцип таков: я люблю тебя, потому что ты удовлетворяешь моим ожиданиям, потому что ты исполняешь свои обязанности, потому что ты похож на меня»

.

Итак, любовь отца – обусловлена, она «не просто так, потому что ты есть», она «за что-то». И в этом – и горе, и счастье ее. Трагичным является то, что она не дается за сам факт существования ребенка, она может быть только заслужена, а также и утрачена, если человек сделает не то, что от него ожидают. Сама суть отцовской любви, а также благосклонности маскулинного единого Бога заключается в том, что послушание становится высшей добродетелью, а неповиновение – главным грехом. Благом же отцовской любви является то, что она находится в пределах контроля самого чада, ее можно добиться, заслужить (в отличие от неподконтрольной материнской), если следовать установленным правилам[13 - Само собой разумеется, термин «отцовская любовь» тоже является описательной конструкцией; такой любовью может любить и мать, и бабушка, и любой другой человек. Определяющим моментом здесь является казуальность отношения: не «за просто так», а «за что-то».]. Однако эти правила, как утверждает Фромм, становятся понятны не ранее, чем к пяти-шестилетнему возрасту.

Так вот, Риму и Византии накануне крещения уже исполнилось шесть, Руси же было едва ли полтора!

К вопросу психовозрастных стадий развития этноса мы еще неоднократно вернемся в последующих главах. Пока же просто попробуем представить, каково приходится двухлетнему малышу, когда к нему вдруг начинают предъявлять те же требования, что, скажем, к шестилетнему.

Это предложение – не пустая риторика. Я абсолютно серьезно прошу вас, Читатель, сейчас оторваться от книги на несколько минут и представить двухгодовалого ребенка, на которого вдруг обрушились требования, соответствующие старшему дошкольному возрасту. Представьте малыша, которому вместо «Курочки Рябы» читают душераздирающего «Льва и собачку», которому отныне не положено играть в песочнице, а вместо этого требуется собирать конструктор еще столь неумелыми ручками, а также помогать маме и папе мыть посуду, протирать пыль, уметь считать и читать по слогам. Что же до правил и запретов, непонятных двухлетнему, то здесь действует юридический принцип: «Незнание закона не освобождает от ответственности».

Как живется такому малышу?

Прошу вас, Читатель, не поленитесь, прикройте книгу и ответьте обстоятельно на этот вопрос. Сделайте это в собственных терапевтических целях.

Полученный ответ касается всех нас: русских, белорусов, украинцев, а также в немалой степени обрусевших немцев, татар и т. д. Это касается всех нас вместе и каждого в отдельности. Все те фантазии, что пришли вам относительно травмированного малыша, живут в глубинах именно вашего бессознательного, все это – лично ваше архетипическое наследие. Этот страх, непонимание происходящего, знание: что бы ты ни сделал, все равно все будет не так, как надо, упование лишь на счастливый случай и везение вместо собственных сил, старательное бездействие до тех пор, пока вконец не прижмет, – вот архетипические корни того самого известного русского долготерпения.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится» – эта пословица имеет куда более глубокий смысл, нежели простая констатация русской беспечности. Страх неуспеха, в равной степени как и страх успеха (ведь за него потом тоже придется нести ответственность), порождает полное неверие в собственные силы. Так на что же в этом случае остается надеяться, кроме волшебной щуки и «авось»? Архетипическому Родителю, который персонифицируется в родителе реальном, во власти, начиная от вахтера и заканчивая президентом, в начальстве, во враче, священнике, учителе, госслужащем любого чина, угодить все равно нельзя; все его требования воспринимаются на уровне бессознательного как приказ доставить «то, чего на белом свете вообще не может быть». На что ж здесь уповать, кроме чуда?

Я не хочу сказать, что все мы, восточные славяне, запуганы и бездеятельны всегда и во всем. Это было бы немыслимой ложью! Важно понимать: эта тенденция уповать на чудо присутствует архетипически. Комплекс, развившийся в результате национальной травмы, может найти любую лазейку, на индивидуальном уровне у каждого будет «рваться там, где тонко». Приведу лишь несколько случаев из терапевтической практики, в которых комплекс реализуется в виде обездвиживающей надежды на чудо.

Данил, мужчина в возрасте под сорок, воистину являл собой своего архетипического тезку Данилу Мастера – был виртуозом своего дела. Он сам разрабатывал, изготовлял и монтировал рекламные конструкции из любого материала, любой сложности, любых размеров, на любой вкус и цвет. Ремесло в наше время, кажется, неоспоримо выгодное. Да к тому же Данил свое дело явно любил. Однако успех никак не шел к нему. Помощники постоянно подводили, заказчики то не хотели платить, то требовали это самое «чего на белом свете вообще не может быть». Как-то раз я поинтересовалась у Данила, в каком виде ему вообще представляется собственный успех. Ведь как можно найти то, что неизвестно как и выглядит? Данил не задумался ни на секунду; по всей видимости, он уже не раз задавал себе тот же вопрос: «Я встречу какого-нибудь сумасшедшего, ну или просто очень неуверенного в себе “кулибина”, у которого будет гениальное изобретение. Я уговорю его запатентовать это изобретение, сам налажу производство и буду продавать. Ну а что, в самом деле, есть же такие люди?»

Каково?!

Все мои дальнейшие простые и естественные вопросы заставляли Данила лишь широко открывать рот от удивления. Где вы возьмете деньги на производство? Если и найдете спонсора, зачем ему лично вы, когда они с изобретателем вдвоем договорятся? И, самое главное, с чего вы решили, что сможете стать в этом деле хорошим управляющим, если сейчас не можете наладить собственное дело с рекламой? В ответ на все эти вопросы Данил лишь смотрел на меня в изумлении, как если бы я спрашивала на полном серьезе, кем он запланировал стать в последующей инкарнации. Единственное, что он еще смог хоть как-то объяснить, – это причину, по которой он, собственно, нужен «кулибину»: мол, «поддержать, раскрутить, вселить уверенность».

В этом месте мне чрезвычайно хочется процитировать Ильфа и Петрова, и я не откажу себе в этом удовольствии:

В то время Саша Корейко представлял себе будущее таким образом: он идет по улице – и вдруг у водосточного желоба, осыпанного цинковыми звездами, под самой стенкой находит вишневый, скрипящий как седло, кожаный бумажник. В бумажнике очень много денег, две тысячи пятьсот рублей… А дальше все будет чрезвычайно хорошо

.

Разница между моим клиентом и достопочтенным советским миллионером заключается в том, что Саша Корейко, доросший до Александра Ивановича, очень скоро понял, что «вишневый кожаный бумажник» находится не у водосточного желоба, а у него в голове. Далее материализация кошелька, пускай и мошенническими методами, стала лишь делом времени[14 - Правда, с прискорбием надо сказать, что Корейко угодил в другую архетипическую ловушку – он идентифицировался с Кощеем, который чахнет над златом, не имея никакой возможности им воспользоваться. Но это уже совсем другая история, о которой мы поговорим в главе о Герое.]. Данил же и представить себе не мог (вот она, работа комплекса!), что тот самый «кулибин», которого и нужно-то всего лишь, по его же собственным словам, «поддержать, раскрутить, вселить уверенность», есть не что иное, как его собственная часть. Кроме того, и «гениальное изобретение» было давно готово, пожалуй, ко времени нашей встречи: он разработал и создал десятки уникальных рекламных конструкций.

Вот так. Это лишь одна из историй, в которых ложная надежда на совершенно ненужное чудо буквально лишает человека разума. Ведь всего-то-навсего оставалось соединить в своем внутреннем пространстве «кулибина» с «управляющим»… А Данил после этой сессии больше ко мне не пришел. К сожалению, вера в чудо, причем именно такое – внезапное, абсолютное и никак не подготовленное, оказалась для него более ценной, нежели собственная реальная жизнь и настоящие возможности.

Травма русской души, сформулированная в пословице «пока гром не грянет…», выражается не только в избегании любой активности (лишь бы еще хуже не стало). Поразительно, что этот русский мужик, который никак сам по себе не перекрестится, бессознательно ждет «грома». А бывает, и сознательно, что уж совсем не поддается никакой логике!

Моя давняя подруга, назовем ее Светой, после развода с мужем-социопатом вот уже много лет живет с сыном в доме родителей. Сказать, что ее родители просто люди «старой закалки» и очень строгих правил, – не сказать практически ничего. Например, Света не может в тридцать пять лет (!) сходить на свидание с мужчиной, прежде чем познакомит его с родителями. Она не может позволить себе пойти к подруге на день рождения: она никудышная мать, раз позволила себе провести вечер без сына. Она не может отдохнуть в выходные, так как отказ пропалывать грядки на даче равносилен предательству семьи. Можно рассказывать очень долго. Но, полагаю, и этих немногих примеров достаточно, чтобы представить, в какой дружной, любящей тюрьме живет Света.

Важно не это. Дело в том, что все Светины проблемы решились бы с переездом от родителей, как считает она сама. И несколько лет назад я, как казалось мне, убедила ее в правильности решения снять квартиру. Света даже согласилась с тем, что родительский гнев можно будет пережить, и… через пару недель решила, что ей позарез нужна машина! Автомобиль был взят в кредит, и тем самым возможность свободной жизни отодвинулась на долгое время. Но и это еще не самый большой парадокс. Света – ценный специалист, в свое время она поработала в одной из тех постсоветских государственных компаний, которые платят сотрудникам сущие копейки, но дают возможность получить нужный опыт и очень весомую запись в трудовой книжке. Именно за этим в них идут молодые специалисты на пару-тройку лет. Света же выдержала лет десять, получив не только солидный стаж, но и множество всевозможных международных дипломов и сертификатов. Когда разговор заходит о том, что с ее опытом ей была бы рада любая приличная компания и доход бы ее существенно увеличился, что позволило бы хоть ипотеку, хоть съемную квартиру, Света отвечает: «Ну что ж, видимо, меня еще не совсем все достало. Вот станет вовсе невмоготу, начну рассылать резюме».

Чего же, спрашивается, дожидается Света, на что надеется? Здесь провожатый в Ирий на земле, как и у многих женщин, принимает образ этакого Царевича Елисея, который штурмом возьмет Светину темницу и на веки вечные решит все ее проблемы. Тем более, поскольку из тюрьмы она уйдет «в замуж», она получит не только супруга с царством в придачу, но и долгожданное родительское одобрение. Сдается мне, не нужно и разъяснять: фантазия о том, что найдется человек, который сразу одним махом решит все проблемы, – этакий Дед Мороз для девочек с выросшей грудью, с бездонным мешком подарков круглый год, – на бессознательном уровне являет собой желание вернуться в материнскую утробу, где лишь и существует беспрерывное, беззаботное блаженство.

Еще более плачевные последствия ожидают, к сожалению, того, кому град нездешний, изобильный Ирий привидится наяву.

Другу моей беззаботной юности, назовем его Нахимовым, в отроческие годы крупно повезло – просто «свезло так свезло», как говорил Шарик, очутившись в «похабной квартирке» профессора Преображенского. Пятнадцатилетний Нахимов был завсегдатаем видеосалона при аэропорте, близ которого мы жили. В таких салонах в самом начале 1990-х прокручивали видеопленки с зарубежными фильмами. Читателям более младшего возраста нужно сказать, что по телевизору таких фильмов тогда не было, а обладателей собственных видеомагнитофонов в ту пору насчитывалось примерно столько же, сколько сейчас владельцев личных яхт. Поэтому зрителей в этих салонах было великое множество, да прибавим к ним еще пассажиров, ожидавших своего рейса в аэропорту.

Нахимов же, прогуливая школу, ходил практически на все сеансы. Вскоре он примелькался хозяину салона, и тот, решив, что негоже господам предпринимателям самим за кассой стоять, перепоручил это нашему юному киноману. А дальше хозяину стало совсем не до салона: он занялся «реальными пацанскими делами» и полностью оставил салон на Нахимова, взимая с того лишь небольшую фиксированную плату. За сутки в салоне пятнадцатилетний оболтус зарабатывал больше, чем его отец за месяц на заводе! Что мог подросток делать с такими доходами – вполне понятно: он поил-кормил весь микрорайон, устраивал грандиозные по тем временам вечеринки, раздавал деньги друзьям, чувствовал себя королем и думал, что так будет вечно. Надо ли говорить, что все это закончилось очень быстро?

Когда Нахимов вернулся из армии, в которую пошел по оставшимся с недавней для того времени советской эпохи идейным соображениям, к своему немалому удивлению он обнаружил, что теперь придется работать, причем совсем за другие деньги. Сейчас ему под сорок, и из разговоров с ним становится ясно: он все еще не верит, что это навсегда. Тому уж скоро двадцать лет, как он не может принять, что это и есть его реальность и она не временна. Нахимов действительно верит, что он еще поймает удачу. Проводником в земной Ирий в его фантазии является некий хозяин ночного клуба, который, сам не справляясь с заведением, перепоручит его Нахимову…