Дорога в Тридесятое царство

• Какие мысли, идеи, желания вызывают в вас то самое заветное чувство страсти-страха?

• Давно хочется прыгнуть с парашютом?

• Переехать в другой город?

• Освоить новую профессию?

• Обзавестись другой семьей?

Перестать хотеть пить можно лишь вдоволь напившись. Понять, что ты не любишь устрицы, возможно после того, как хорошенько их распробуешь. Конечно, не все так просто, как с водой и устрицами. Переезд, смена работы, свадьба, развод, разъезд с родителями и т. п. – куда более ответственные шаги. Однако суть всегда одна. Пока желание не реализовано в реальном мире, оно будет вечным раздражителем, оно будет оттягивать на себя драгоценную жизненную энергию либидо, тем самым лишая сил и на другие свершения. Страшно? А как же! Иначе грош цена этому желанию: нет ни капли страха – значит, нет потенциала для развития, ищите другие пути.

Итак, если вы смогли ответить на все предложенные выше вопросы, мне остается лишь воскликнуть, цитируя Булгакова: «За мной, Читатель! За мной!»

4

Герой

Почему так и не сыскал богатства да жены русский богатырь?

Любое сказание о Герое – это описание прохождения процесса индивидуации, нахождения собственного уникального смысла бытия, обретения права на сотворение личного мифа. Героический подвиг заключается в победе над чудовищем, в спасении порабощенной принцессы или целого народа, что на внутрипсихическом уровне является метафорой триумфа сознания над бессознательным или индивидуального над коллективным.

Героический сюжет, неоднократно и достаточно подробно описанный юнгианцами, имеет четкую структуру и динамику, которая в равной степени применима как к любому сказочному повествованию, так и к описанию процесса индивидуации.

1. Существующая система (сказочное Царство-государство) закостеневает, становится ригидной и бесплодной

В мифах и сказках указанием на то, что система отживает свой срок, является старость действующего Царя. Престарелый Государь либо не имеет достойных наследников, либо вообще бездетен, либо, что случается намного чаще, просто не желает признавать самого факта, что его время на исходе. Он пытается всеми правдами и неправдами сохранить текущее положение: взять в жены молодую царевну, раздобыть молодильные яблоки, заполучить водицу живую и мертвую и т. д.

Несмотря на то что Старый Царь тоже когда-то был Героем-победителем (ведь он в свое время завладел троном), сейчас у него нет ни былой храбрости, ни силушки молодецкой, ни возможности оставить государство без присмотра. Поэтому для выполнения царского задания, то есть для удовлетворения старческой прихоти, отыскивается молодой Герой. Естественно, он впоследствии и женится на молодой царевне, и смещает на престоле старика.

Переведем этот сюжет – задел для появления Героя – в интрапсихическую плоскость. Нечто такое, что было когда-то завоевано нами с немалым трудом, возможно на грани подвига, то, что составляло основу мироощущения и главный смысл, – ныне безнадежно устарело. Например, в семнадцать лет поступление в институт и новая самоидентификация «я – студент» были очень важной победой. Но, право слово, если это свершение и в тридцать лет остается главным триумфом, это означает, что Царь-Сознание не просто постарел, но и находится в глубоком старческом слабоумии.

Любая господствующая Эго-установка («я – такой-то, мир – такой-то, это – правильно, то – нет») рано или поздно становится катастрофически тесной для дальнейшего личного развития. А то, что не растет и не развивается, – дряхлеет, ветшает и в конце концов погибает. Это закон. Природа не терпит застоя: нет прогресса – начинается регресс. Однако одной из базовых функций Эго-сознания является сохранение текущего status quo – ибо что проверено, то безопасно. Поэтому наш внутренний Старый Царь, метафора той самой устаревшей установки, изо всех сил цепляется за настоящее положение вещей. В это же время Самость – истинная духовная сущность, задачей которой является воплотиться в реальной жизни максимально полно, – толкает нас на новые подвиги. Испугаемся и не пойдем – значит, будем стареть, дряхлеть и медленно духовно, а вскоре и физически гибнуть.

Впрочем, жизнь устроена бесконечно мудро. Поэтому, прежде чем позволить нам сгинуть и тем самым погубить высший замысел, возложенный на нашу жизнь, Самость будет бороться. Происходить этот процесс будет, в частности, в виде не раз уже упомянутых проекций. Если мы не желаем замечать проблем в своей внутренней реальности, они переместятся «для наглядности» в реальность внешнюю. Поэтому во втором акте «героической пьесы»…

2. Появляется угроза извне

В тех сказках, где Старому Царю не приходит на ум никакой блажи, так как свою немощь он вообще не желает признавать, появляется чудовище или иноземный враг, с которым он, разумеется, не может справиться самостоятельно.

Чудовище, как правило, заключает со Старым Царем некое соглашение. Например, оно не разоряет Царство-государство целиком в том случае, если ему добровольно отдают на съедение самых красивых девушек или младенцев. Девушки, как феминный компонент, олицетворяют собой Аниму, способность живой души не только мыслить и рефлексировать, но и чувствовать, предчувствовать и наслаждаться жизнью. Это как раз те дары, которых естественная старость день за днем лишает действующего Царя (текущую Эго-установку). Младенцы же – аллегория новых молодых ресурсов. Пока в Царстве-государстве рождается и созревает новое потомство, сменяя прежние поколения, – жизнь продолжается. Как только система теряет способность к самообновлению – наступает коллапс.

Некоторое время соглашение между Царем и извергом действует, однако аппетиты чудища быстро растут, на то оно и чудище. Поэтому Царю приходится признать невозможность существования на прежних условиях и просить помощи у Героя. Таким образом, следующая часть архетипического сценария – это, собственно…

3. Явление Героя

Герой – это тот, кому предстоит изменить мир: в сказочном ли Царстве, в собственной ли душе. Для достижения цели он преодолевает определенные препятствия, трансформируется сам и трансформирует устаревшую систему.

Важно, что само по себе преодоление препятствий (победа над чудовищем и т. п.) является не самоцелью, а только лишь средством ее достижения. Война ради войны – это уже одержимость архетипом. В таком случае Героя ждет бесславный и бессмысленный конец. Да и деяния его складываются уже не в героический эпос (описание индивидуации), а в иллюстрацию процесса порабощения Эго Персоной. Есть в славянской мифологии и такие сюжеты, и мы поговорим о них в соответствующей главе.

Цель же настоящего Героя – не просто показать силушку молодецкую, а обрести сокровище – царевну (Аниму), кольцо или яйцо (душевную целостность), эликсир жизни или молодильные яблоки (ресурс новой энергии), за счет чего происходит обновление старой системы. Следовательно, сам факт победы над чудовищем (бессознательным угрожающим аспектом психики) является всего лишь условием для освобождения подлинных чувств и воплощения уникального человеческого потенциала. А приз – осознание и интеграция приобретения: воцарение на троне Сознания.

Таким образом, с интрапсихической точки зрения Герой представляет собой посредника между Эго-сознанием и Самостью. Появляется же он в то время, когда в психической реальности возникает патовая ситуация, которую можно описать при помощи невероятно точной фразы вождя русской революции: «Верхи не могут, низы не хотят». «Верхами» в данном случае будет Сознание со своими устаревшими законами и заскорузлыми нормативными установками, «низами» – требования Самости, исходящие из глубин бессознательного. В работах Юнга Герой выступает как ось, соединяющая Эго и Самость. Мне же сдается, что нам будет проще представлять этот архетип как персонификацию Воли – способность добиваться цели, преодолевать препятствия. То есть Герой – это энергетический аспект Сознания, сила Сознания в отношении инстинктивного и бессознательного в целом. Это либидо, которое поступает в распоряжение Эго точно так же, как Герой изначально поступает на службу Царю. Но как Царь, так и текущая Эго-установка, обратившись к Герою, даже не предполагают, что тем самым они уже предрешили свое свержение с трона Сознания тем же Героем.

Последнее, что важно подчеркнуть, описывая общечеловеческий героический паттерн, это то, что не каждый герой – Герой. Пожалуй, здесь я позволю себе воспользоваться цитатой из самого Юнга, так как лучше мне все равно не сказать: «В мифах герой – это тот, кто побеждает дракона, а не тот, кого пожирает дракон. Однако оба вынуждены иметь дело с тем же самым драконом. Кроме того, не герой тот, кто никогда не встречал дракона, или тот, который, хотя однажды его и видел, утверждал впоследствии, что не видел ничего. В равной степени, только тот, кто вступал в рискованную схватку с драконом и не оказывался побежденным, овладевал кладом, “сокровищем, которое трудно добыть”. Он, единственный, имел подлинное основание быть самоуверенным, так как он столкнулся с темной стороной своей Самости и тем самым обрел себя»

.

Таково вкратце описание героического макро-паттерна. Однако нас ведь интересует не любой Герой, а Герой именно славянский и те преобразования паттерна, которые происходят на славянском национальном уровне бессознательного.

Впервые мысль о «нетипичности» героев в русской мифологии пришла мне в голову задолго до возникновения идеи написать эту книгу, во время чтения дочке друзей сказки о Никите Кожемяке. Что примечательно, даже шестилетний ребенок заметил некое несоответствие этой сказки типичной героической фабуле. Отказ Героя принять заслуженное вознаграждение так взбудоражил ребенка, что она еще несколько дней ставила родителей в тупик вопросами о том, почему Никита с царевной не поженились да почему он сам не стал царем.

Вот мы и попробуем сейчас разрешить эту загадку при помощи «сравнительной анатомии» славянского Героя с общечеловеческим архетипическим образом.

Начинается сказка как раз вполне типично. Змей крадет у вдового Царя единственную дочь. Тот факт, что царицы в сказке нет[18 - В более поздних вариантах сказки царица присутствует, однако ее роль все равно лишь номинальна.], говорит о том, что феминный принцип Эроса в устоявшейся системе отсутствует – у Царя нет связи со зрелой Анимой, а если и была когда, так давно скончалась. Примечательно и то, что он не делает никаких попыток вернуть свое дитя, а это опять-таки показывает полное безучастие к чувственным аспектам жизни. Но Царевна ухитряется сама передать батюшке весточку через собачку.

Вообще собака – довольно нетипичный символ для русских сказок, поэтому такой поворот событий сразу заставляет нас «навострить ушки». Любое животное в мифе олицетворяет предчеловеческий, досознательный, инстинктивный способ постижения мира. В качестве животных-помощников у славян чаще выступают волки, соколы или голуби. Голубь, как символ сердечной любви и соответствующего инстинкта, не может быть использован Царевной: маленькому кусочку живой души, плененному комплексом-чудовищем, никак не достучаться до Царя-сознания при помощи нежных чувств. Сокол – ясное внутреннее зрение, незамутненное ригидными убеждениями, – тоже не долетит до близорукого старика. Волк, способный чуять опасность за сотни верст, наиболее близок собаке, но трусливый, слабый Царь не подпустит к себе хищника.

Собака – тот же волк, только подвергшийся одомашниванию, послушный, почти ручной. То есть единственно возможная связь плененной Царевны-души с Царем-сознанием осуществляется через «одомашненный инстинкт». Что бы это могло значить в психической реальности? Честно говоря, точного ответа у меня пока нет. Рискну лишь предположить, что даже самое заскорузлое сознание имеет зазор для узкого перечня дозволенных чувств (собака – одно из немногих животных, которых пускают в человеческий дом). С ее помощью Царевна указывает батюшке путь собственного освобождения и называет имя спасителя: Никита Кожемяка.

На интрапсихическом уровне это могло бы означать одно из редчайших явных вмешательств Самости, например, в виде сновидения, где вся символика сразу и безоговорочно понятна сновидцу. Такое может случиться и с бодрствующим сознанием в виде озарения (инсайта в аналитической терминологии). А если уж Сознание проигнорирует и столь явное послание Самости, сродни встрече с ангелом или бесом наяву, пиши пропало!

И вот является Герой. Никита Кожемяка одновременно и попадает, и не попадает под определение героического паттерна.

Он обладает способностью совершить подвиг – приходит в ярость от того, что царские посланники отвлекают его от пахотных работ, и рвет одновременно двенадцать коровьих шкур. Число 12 здесь не случайно: это образ высшего порядка и блага, а также полноты. С помощью этого числа структурируются пространство и время (двенадцать месяцев в году, двенадцать часов на циферблате, двенадцать языческих богов предзнаменуют пришествие Вседержителя). Оно сопряжено с символикой колеса и круга – то есть является символом Самости, проникновения духа в материю

. Кроме того, это число тесно связано и с архетипом Героя; Геракл совершил ровно двенадцать подвигов. Шкура же, как и одежда, символизирует Персону – это то, что покрывает истинную суть. Более того, Никита рвет именно коровьи шкуры, а как мы помним из анализа сказки про Крошечку-Хаврошечку, корова – Материнский символ.

То есть сим действием он демонстрирует, что способен сорвать покровы маскирующих оболочек, те шкуры, в которые приходится рядиться, дабы спрятать беззащитную душу от вездесущего материнского ока. Можно было бы расценить это действие как первую ступень индивидуации – волевое отделение повзрослевшего Эго от Материнского комплекса. Но не тут-то было! Демонстрируя свой потенциал, Никита Кожемяка попросту находится в аффекте: он всего лишь зол оттого, что его оторвали от пахоты – от служения Матушке Земле.

На внешнем персональном уровне это могло бы выглядеть так, как если бы повзрослевшие сын или дочь, доведенные материнским контролем до белого каления, хлопнули в бешенстве дверью, а через недельку-другую вернулись в отчий дом – из жалости ли к престарелой родительнице, из страха ли ответственности или одиночества, неважно. То же самое, если бы некто, будучи охваченным яростью, высказал начальству все наболевшее, написал бы «по собственному желанию», а через пару дней приносил извинения и просился обратно на работу.

Можно привести сколь угодно подобных примеров, суть одна – ярость является лишь показателем того, что силы перерубить пуповину имеются, однако необходимость этого действия еще не дошла в полной мере до Сознания. Кожемяка обладает способностью, но не обладает желанием – волей, волеизъявлением – совершить подвиг. Сначала он отказывается вызволить Царевну-Аниму из Змеиного полона. Никита отвергает все царские посулы, ссылаясь на то, что ему-де некогда – нужно землю пахать (о культе Матушки Земли Русской более подробно речь пойдет ниже). Соглашается Никита пойти на подвиг лишь из жалости к детишкам, которых осиротил Змей (жалость всегда исходит из бессознательного чувства вины, а это мотив, продиктованный также Материнским комплексом).

Далее Герой освобождает Царевну-Аниму, однако отказывается взять ее в жены и стать царем, не берет и казны. То есть Анима признается как нечто существующее, но ее интеграции в Сознание не происходит. Царевна остается незамужней девицей, которая не приносит потомства, – чувства так и не приобретают возможность обогатить внутренний мир и жизнь в целом. Сознание готово принять новую установку, энергия высвобождена, однако далее воли не хватает – идет регресс. Никита возвращается мять кожи и пахать землю. Иными словами – возвращается к Матери.

Герой побеждает Змея, но и тот умудряется его разжалобить. Никита не убивает его, а запрягает в плуг, чтобы «разделить с ним Землю поровну». Такое разграничение снова являет собой регресс – отказ от целостности: Змеиная половина – владения ужасного аспекта Великой Матери, половина же Никиты, Русь-Матушка, – это Мать Всеблагая. Кончается сказка тем, что Змей предлагает разделить и море, да там и тонет. На первый взгляд, это победа Героя, однако Змей всего лишь возвращается в пучины глубинного бессознательного. Океан, колыбель всего живого, является первейшим дохтоническим символом Матери. Утонуть в море или в океане на внутрипсихическом уровне означает погрузиться в досознательный период, в околоплодные воды материнской утробы.

В результате в конце сказки не меняется ничего! Констелляция героев та же, что и в начале: незамужняя Царевна живет при папеньке (феминное, чувственное так и не имеет возможности развития), Змей лишь глубже погрузился в бессознательное, Никита снова трудится во благо Материнского комплекса. Таким образом, Герой просто убеждается в наличии силушки молодецкой. И все! Трансформации не происходит. Так в чем же дело?! Зачем тогда вообще было воевать со Змеем?!!

Сдается мне, мифологический мотив русского богатыря находит отражение в таком психологическом феномене, как страх успеха

, а точнее, страх ответственности за успех. Ведь взять в жены царевну, воцариться на престоле и обрести казну – это, кроме признания и славы, еще и большая ответственность. «Тяжела ты, шапка Мономаха!» – недаром пушкинское выражение из «Бориса Годунова» стало афоризмом. На персональном уровне это могло бы быть проявлено, как если бы человек создал некое изобретение, написал книгу, заработал внушительное состояние на виртуальной бирже, но так и не решился бы пойти в патентное бюро, в издательство, участвовать в реальных торгах, так бы и не осмелился явить свое детище миру, а лишь гордился бы втайне своим потенциалом. Увы и ах! Страх явить свои таланты миру превращает Героя из потенциального властителя в Кощея, над златом чахнущего.

Более того, я рискну предположить, что «нетипичный герой» является общим восточнославянским макро-паттерном. Русские люди гордятся тем, что наша страна имеет огромные ресурсы, великий потенциал. И этого достаточно. Реализовывать его вовсе необязательно. Все победы приносятся в жертву комплексу – Матушке Земле Русской.

Однако Никита Кожемяка отнюдь не главный богатырь русской мифологии. О нем рассказывается только в одной сказке. А сказочные персонажи и герои мифов и легенд (включая былины), имеют существенные отличия, в том числе и с точки зрения аналитической психологии. В сказках у героя нет чувств и переживаний, ничего не говорится о его мыслях, сомнениях, страхах, надеждах. Сказочный герой, по словам одной из самых известных юнгианцев Марии-Луизы фон Франц, либо весь белый, либо абсолютно черный

. Дело в том, что сказка по сравнению с мифом или легендой пересказывается намного чаще, а при многократном пересказе истории обедняются и схематизируются. Сказочный герой действительно полностью схематичен. В былинах же, как и в любом другом, более развернутом мифологическом материале, мы постигаем базисные паттерны человеческой психики глубже, они видны не так ясно и четко, как в сказках, так как содержат куда больше специфического «неочищенного» культурного материала, зато дают возможность понять чувства и движущие мотивы Героя.