…Экспедиция называется. Бомж. Сага жизни

Общая эйфория радости, подпитанная третьим – традиционным – тостом «за тех кто в поле», уточнённым «то бишь за нас», и добавленном записным остряком «ни разу ни рожавших», распоясала всех безудержно. Пили, говорили без тостов, пели… Препирались по любому поводу и хохотали без повода…

Лёха Бо, посаженный в центре стола, отдышавшись от давящего хохота, пытался заговорить, но ему слова не давали. Осоловевшими глазами смотрел на коллег и глупо усмехался. Лишь он, среди угарного уюта внезапной вечёрки, знал, что телеграмма пришла от однокашника Андрюшки Маминова, который в ответ на лёхино письмо с признанием «ждём мальчика или девочку», поторопился телеграммным поздравлением «…с мальчиком-девочкой!». Лёха смирился: «Пусть радуются. Раньше или позже…» – И совсем уж философски додумал: «Ещё один божий день завершился праздником. Авось не пропадём».

На второй день к вечеру приехала каротажка. Митрич привёз Сашу Хисамова, Родю и Саньку Петрушова. Женя Константинович тяжело заболел и ехать отказался. Даже посулы длинного рубля его не выздоровели. Каротажники работали вечер, всю ночь и весь последующий день. И завершив весь каротажный объём для последних скважин, заехали в Солонечную, сняли квартиру для постоя и отыскали барак с геологами.

Митрич привёз для Лёши Бо сногсшибательную новость: Валюшка в роддоме, и Лёше нужно срочно выезжать домой.

– Я с тобой диаграммы скважин отправлю. Береги как зеницу, в поезде шаромыг много ошивается. Передашь Жене? Скажи, пусть интерпретируют без меня.

– Спать не буду… Дороже только партбилет.

– А зачем ты его с собой таскаешь? – изумился Митрич.

– Увязался… вместе с паспортом.

На расставанье «хорошо посидели»: за встречу и до встречи»… Особенно щипательным был момент, когда Крестик припомнил один из своих любимых, «подгитарных» шлягеров:

Над Канадой, над Канадой

Солнце низкое садится.

Мне уснуть давно бы надо,

Отчего же мне не спится?

Над Канадой – небо синее,

Меж берёз – дожди косые…

Хоть похоже на Россию,

Только всё же – не Россия…

– Когда я эмигрирую в Канаду… – философствовал Митрич, слегка подшофе… Нам, геологам, мигрировать… всё равно что два пальца… в бокал с шампанским… В США или Австрию – неважно. Везде – капитализм с его прелестями.

– Доболтаешься – на Колыму мигранёшь. В ежовых рукавицах. Кэгэбэ не дремлет, к бабке не ходи. Ты чо, Митрич, думаешь, у них тут ушей нету?

– Да? Загреметь можно? Как Троцкий?.. Ты, Шкалик, белены объелся? Берию давно прижали… Развитой социализм уже. Свобода и… как его… Право личности на самоопределение.

– Ой ли? Ну, смотри, тебе жить. Солженицын, вон, эмигрировал.

– А ты, я слышал, в Иркутск собрался… мигрировать. Это тебя… на Колыму потянуло? Кстати, Виталька Синицын по секрету… по большо-ому… сказал, что тебя подозревают в поджоге Борзи. Там ночью пал огня на станцию прикатился, угловые бараки загорелись. Ты это… не говори там, что с Борзи уезжал. Никому, кроме меня, не проболтался? Я-то знаю, что ты не куришь, и у тебя спичек не водится. В общем, я тебе ничего не говорил. Ты мне тоже. И про Борзю забудь. Как про страшный сон. И про мою миграцию не проболтайся. Уши-то завсегда вокруг да около.

– Я в Иркутск еду на встречу с однокашниками. И… это… окончить вуз надо. Поступить хочу.

Глава восьмая. Не все карьеры угольные

На гребнях гор густой закат лежит.

Длиннеют тени от курганных плит.

И возле остывающего камня

змея, в клубок свернувшаяся, спит. Н. Ахпашева

На посошок ещё выпили. Лёшу Бо с командировочным Гарифуллиным, учёным, посадили в каротажку. За руль сел нетрезвый Родя. «И не таким ездил» – успокоил Митрич. Машина сорвалась с места итальянским бычком, обозлившимся на тореро.

– Скоро вокруг будет голо, – философствовал учёный Гарифуллин, обозревая окрестность из окна каротажки, – карьер поглотит всю эту красоту. Ландшафт будет, как на Луне.

– А вы на ней бывали? – съязвил Родя, скосив рожу на Гарифуллина.

– На дорогу зырь, а то сам там окажешься. – отбрил учёный.

– А Солонечную снесут?

– Перенесут.

– На кладбище? Кстати, с покойничками как обойдутся? После последнего незабвенного спустя четверть века списывают – проявил Лёша осведомлённость.

– Кой-чей прах перенесут, а остальных – в отвалы.

– Прогресс не остановишь.

– Иногда не грех лаптей притормозить.

Лёша внезапно вспомнил сон прошлой ночи. Складывал в узел огромный махровый халат цвета багрового заката: собирался в дорогу. Посредине узла стоял унитаз. «Как я с ним в поезде обойдусь?» – саднила досада. Копошился, тщательно, но бестолково скручивая полы халата в жгуты, в змеистые верёвки. Не завершив сборы, сидел на унитазе, тот превратился в рюкзак, набитый книгами. Над головой привычно колотился невидимый вертлюг буровой установки, убаюкивающий и досадливый, как муэдзин с минарета.

– Как у нас, русских, всё не по-людски. – внезапно зло обронил Лёша.

Гарифуллин молча бросил на него взгляд. Хмыкнул. Зачем-то потёр переносицу. Выбирая слова, медленно заговорил.

– Вы, русские, как прилагательные. Неизвестно к чему. Татарин, армянин, француз, грек… – существительные. Как это у вас получилось: великим русским языком обозначить себя – прилагательными?

– А вы разве не русский? – игриво съязвил Родя.

– Я казанский татарин. Чем горжусь. Весь мир знает… вы, русские, как существительные, вписались в собственную историю – в том числе художественную, философскую, социальную… – архетипами, типажами до сих времен непонятными, загадочными. Ох и нагородили в миру! Ох и накуролесили. Впрочем, стоит ли сожалеть о степени оторванности от норматива, в котором развивается всё прогрессивное человечество? Есть и положительный аспект. Россия – третий Рим, не мир, но мираж. Оставшееся прогрессивное человечество, возможно, зашло в тупик в своём развитии. Русские до сего дня ищут брод в реке времени…

Замолчали. Внезапное откровение учёного геолога, будто пролитое из уст киношного героя, расстроило доверительную атмосферу. Русские бы сказали: «как в воду пернул». Но и они молчали. А Родя уже подвернул каротажку к столовой в центре Бородино. Им предстояло расстаться. Гарифуллину ехать на запад, Лёше Бо на восток. Родя, сделав ручкой прощальный финт, пнул педалью итальянского бычка.

– Пообедаем напоследок? – спросил Гарифуллин, указывая на столовую.

– Я сыт со вчерашнего. – уклонился Лёша.

– У тебя дочь родилась, а я не поздравил. Давай по рюмочке?

– Время есть… – с неохотой согласился Бо, цепляя на плечо рюкзак.

В столовой выпили: «за дочь и пусть она геологом станет», «за тех, кто в поле», «за науку…»