– Вы скорее выбирайте, мы закрываемся уже. Томе ещё домой идти… – Женька, краснея и заикаясь, заговорщическим шёпотом начал:
– Девушка, у вас есть… ну, эти?
– Какие эти?
– Ну, такие в пакетиках… по четыре копейки?
– Презервативы, что ли? – внезапно, ничуть не смутившись, на всю аптеку гаркнула скромница. – Сколько? – и выдвинула ящичек-поднос.
– Нам нужно тысячи три или хотя бы две, если можно, – внезапно зардевшись, пролепетал Шкалик.
Глаза у аптекарши округлились, едва не за рамки оправы, лицо вытянулось. Казалось, на мгновение она лишилась дара речи, разглядывая Шкалика с головы до…
– А вы в вузе проходили, где это применяется? Умеете этим пользоваться? Могут утратить срок годности.
– Знаю в общих чертах – скромно заявил Шкалик. – Если у вас есть, то попрошу отоварить.
Девушка высыпала содержимое ящичка на прилавок и принялась пересчитывать пакетики.
– Ой, девушка… Вы простите его… паря шутит. Он шутник у нас неимоверный!
Она выжидательно и гневно замерла у прилавка, в белом халатике, чепчике, словно рекламный манекен на обложке зарубежного журнала. Да и обе они, не от мира сего изящные созданьица, несмотря на некоторую угловатость, вдруг взбудоражили воображение черемховских геологов. Явно недеревенские. Работали вдвоем, ночевали тут по очереди, словно посменные сторожихи, согласившиеся с навязанными условиями. В охрану, вероятно, привлекли-прикормили собачонку.
– Это Веня. А меня Александром зовут. А его – Шкалик… А вашу собачку как кличут?
– Я Женя Шкаратин. А Шкалик – это они так… привыкли. – попробовал реабилитироваться Шкалик. – Я отца ищу. У вас, в деревне, случайно, нет таких… по фамилии Сивкин, или Кельсин?
Девчонки переглянулись и внезапно прыснули.
– Это Джульетта у нас – призналась, смутившись, Ирма.
– Вам йод нужен?.. Или презервативы? – переспросила Тамарка, проницательная аптекарша, засомневавшаяся в клиентах.
О геологах аптекарши наслышаны. Давно поджидали их визита с целью отоварить, но, главное, познакомиться. Геологи – как космические пришельцы. Легенда века нарисовало их обаятельный образ: кучерявая бородка, загорелая физиономия, что ещё… Говорят, зарплата, как у главбуха продснаба. Но главное – то, что стояло в центре образа: романтика профессии! Или профессия романтики?..
– У нас в Свердловске был один Ельцин, из начальства… – Первой отозвалась и растаяла Ирма. – Да и сейчас есть… А в деревне немного кого знаем. Мы на практике. Вы в библиотеке спросите. Там всех знают… А чаю не хотите?
– Ага, чаю, – подхватилась и Тамарка, – заварили, а выпить не успели. Не выбрасывать же добро.
– Нам бы ещё спирту… молотки протирать… – Крестик показал сувенир. Его блеск – сверкающий никелем, с гравировкой – впечатлил аптекарш наповал.
У нас медицинский, – робко сообщала всё ещё сомневающаяся Тамарка.
– Само то. Медицинским солиднее будет, – согласился Крестик и поднырнул в проём под прилавок.
– А где чай?
– Ой, да, конечно! Сюда проходите… – Тамарка откинула крышку прилавка и пропустила задержавшихся, менее решительных геологов.
Они присели за круглый стол, где чуток остыл кипяток в эмалированном чайнике, лежали печенья, стояло деревенское дегтярное мыло. Девчонки засуетились, тайно переглядываясь и смущённо прыская. Собака обескураженно отошла в угол, где у неё было логово в большой картонной коробке.
…Так они сидели посреди заснеженной Сибири, юные души, вступающие во взрослую жизнь, совсем ещё неотёсанные, неумелые; пили чай, изучая друг друга, словно торговцы и покупатели человеческого рынка. Солонечная – малая деревушка среди березняков и пахотных полей – приютила молодых специалистов, заброшенных сюда отцами-управленцами, в несусветную глушь и на временное прозябание. Угольная провинция назначена проявить свой производственный норов: снести к чёртовой матери все эти березняки, степные долы, пахотные угодья, да и самую утлую деревушку, несоразмерную с планами государственного размаха. Одно снести и разрушить, другое спланировать и построить. И неизвестно ещё что лучше: провинциальная девственность мира, либо его индустриальная перспектива…
В дверь громко постучали. Собака вскинулась и затявкала. Девчонки сникли и замолчали. Ситуация обещала быть пикантной: это же деревня…
– Я выйду, – решил Шкалик. – Скажу закрыто.
В дверях он громко спросил:
– Кто зубится? Аптека после десяти часов закрыта.
– Э-эй, ты кто такой? Где аптекарши? Нам их надо…
– Сказано – заперто. Приходите завтра.
– Я счас дверь вынесу! Позови Тамарку… Джульета, цыц, это мы тут… – собака послушно смолкла.
– Это медучреждение. Охраняется государством. Тронешь – сидеть будешь… – строго погрозил Крестик.
– От ка-а-зёл!.. На Тамарку запал… Ну, ты у меня схлопочешь… Мы тебя покараулим… Выйдешь, куда денешься…
– Зуй, в натуре ждать будем? Давай выкурим?
– Соломы надо…
– Можно и сена. Погоним на ферму… – за дверью стихло.
Шкалик вернулся в аптеку.
– Слышали? Какие-то местные поджигалы нас пристукали… Ножом пугают…
– Это Зуй, верзила ужасный, с друганом Яшкой измучили нас ухажёрством…
– Отобьёмся, – заразительно хихикая, успокоил Крестик. – Девчонки, не дрейфь… Может, у вас переночуем? Углов да закутков хватает?
Перепуганные аптекарши молчали. Всё хорошо сложившееся внезапно рухнуло. Словно потолок треснул и просел.
Шкалик демонстративно поставил чайник на печь-голландку.
– Эх, жаль, гитарку не прихватил, попели бы… – огорчился Крестик.
– Меня хозяйка дома ждёт. Волноваться будет. Мне идти надо. – Обмолвилась Тамарка, но с места не двигалась.
– Я тебя п-провожу, – внезапно решился Веня Смолькин. – Собирайся, чай только попьём…
Тамарка продолжала сидеть, словно не в силах принять решение. Навернувшиеся на ресницы слёзы, Венька аккуратно смахнул ладонью. – Ну, чего ты, дурёха, да я этого Зуя… У меня разряд… Мы пошли! – Последнее он сказал решительно и настойчиво, для всех ушей.
Пара оделась и направилась в дверь.