…Экспедиция называется. Бомж. Сага жизни

Величественная и драматическая история! Дважды проявилась, восславив название сибирских поселений, умышленно названного русскими сатрапами для ссыльных патриотов и героев двух отечественных войн. Кстати, теперь один из Бородино, как ни странно, наиболее крупный населённый пункт в СССР, ознаменованный в память победоносного сражения фельдмаршала Кутузова в Отечественной войне 1812 года. Жители, вероятно, гордятся, если знают об этом.

Ну а Нансен… Что Нансен? 13 мая 1930 года, ушёл из жизни – знаменитый норвежский полярник, политик, дипломат. Надо бы где-то добыть и почитать его дневники. Попрошу Лёху Бо. Пусть выпросит у Выборова. Хотя бы почитать.

Иршинские копи, как первое угледобывающее предприятие, было задействовано в 1903 году. Работы велись без шахтного способа, на участках с небольшими мощностями вскрыши. Киркой и лопатой, подневольной силой мастеровых и ссыльных всех мастей. С 1918 года добыча производилась артелями чёрного золота, добывавшими несколько десятков тысяч тонн угля в год. И лишь в 1935 году на Иршинском месторождении запущена в работу первая Иршинская шахта. Производительность её достигла 200 тысяч тонн угля в год.

В январе 1950 года сдан в эксплуатацию… т. н. Ирша-Бородинский разрез (от одноимённого месторождения, известного ещё с 1884 г.) с планом на миллион тонн угля в год, долбили всё так же киркой и лопатой, много горняков полегло, очевидно, но через пять-шесть лет замыслен и просчитан план на 25 миллионов тонн… Повезло, что угледобыча на Бородинском разрезе проводится открытым способом. Уже с тех пор вводили в строй горную механизацию: экскаваторы, тяжёлые тракторы, Белазы под уголь и пустую породу.

В настоящее время градообразующая роль и экономика Бородино, по-прежнему, определяются угольной промышленностью СССР».

– А где Бо? Ему тут телеграмма. Здрас-сьте… – на буровой Гусенков появился в полдень, когда скважина была добурена и ожидала каротажных работ.

– Дык нет его… Шо ему тут дилать… – бойкущая Людка Ильченко резковато ответила на вопрос и закрыла дверь в буровую, прямо перед носом начальника участка. Буровики спали в балке, девчонки документировали последние метры керна и отбирали пробы. – Вы тут заканчивайте. Вот-вот должны подъехать Лёша Осколков с Ротей. – Прокричав в дверь, Гусенков отъехал, вскочив в седло… УАЗа. К этакой дублёнке ему бы выдать лошадь, как доблестному партизану.

Девчонки прочли телеграмму и зашушукались.

– Давайте, как вернёмся, быстренько стол накроем. Картошки сварим, килька есть… Наши подъедут, и мы его поздравим. Ой, ему же, наверно, ехать надо? А кто за старшего останется? Опять тюкнутый Шкалик? Задолбал своим отцом… Может, Жила?

День катился к закату. Девчонки, закончив документацию, не дождавшись каротажников, подались пешком в Солонечную. Каротажников не было и здесь.

– Андрюшка, ты у нас останешься за старшего?

– Не-е-е! Да какая разница! А что случилось? – Жила прочёл поданную телеграмму! – Хо! Это обмыть надо! Я в магазин, пока не закрыли… У меня, кстати, тоже отца нет. Я не ищу.

– И у меня… кстати… – подхватила тему Ира Шепель – А, правда, шо Шкалика сам Миркин усыновить хочет?

– Не-е, кажется, кадровик Пётр Тюфеич. Ты чо, наивная, думаешь усыновить пацана в нашем возрасте – это нормально? – с хохотком и нахрапом спросил Жила, заглядывая прямо в иришкины глаза, напяливая на плечи пуховик.

– Да. А шо таки?

– Ладно. Я пошёл. Расслабится надо… Усыновители поганые… – последнее он пробормотал под нос, и заглушив скрипом дверного полотна.

– Будь осторожнее, там Зуй с корешом всё время ошиваются. Они хорошие, но дураки… – вслед упредила Ильченко. И откуда она знает?

Вечернее солнце не справлялось с пуржистыми ветрами. Осенние сумерки накренялись на крыши домов багровыми отсветами, ни грея, ни лаская, лишь пугая всполохами пожаров. Ивняки вкруг озерка Солонечного, будто танцоры балета, гибко и слаженно кренились и гнулись, трепеща последней листвой и голыми ветками. Продувало и барак. Его топили привозимым углем, тепла от которого не хватало до утра. В щели оконных рам дуло. Дверь по утрам открывали, ломая лёд примороженной створки и ею же отгребая наметённый снег. Кутались в свитера и штормовки.

Отложив камеральные дела, геологи засуетились. Ира Шепель мыла пол, Люда Ильченко чистила полведра картошки. Жила, вернувшись с тремя бутылками водки, затопил печь. Вскоре котелок с картошкой и двухлитровый чайник закипели. Печное тепло расползлось по бараку, как небесная благодать. Вот-вот должны вернуться Лёша с Ниной, Саня Крестик со Шкаликом, Венька с Людой.

У крыльца кучкой валялись лопаточки и киянки.

– Как у вас тепло!.. – две пары геологов, понаехав с буровых вышек, обступили печь… – Гля, у них стол накрыт. У кого день рождения? …Или Брежневу новый орден дали? Обмоем, блин…

– Э-эй, не раздевайтесь! Блин-то блином… Кто может, пошлите щели конопатить. – Веня Смолькин оделся и первым вышел на улицу.

– А где Крест со Шкаликом? Могли б на водовозке подъехать.

– Ириша, забудь про водовозку! Это не Харанор. Там нас на вахте, на каротажке, а то на той же бочке возили… Кстати, пора заказывать завтра каротаж и на третьей скважине. Она на нашем профиле, судя по керну, прошила зону какого-то разлома. Как бы стволы ни завалило… – это Нина Ковальчук. Она такая. Ей ответственность сердце щемит. Наблюдательная и требовательная по генетическому коду, она терпит-терпит всяческое разгильдяйство до некой красной черты, а дальше взрывается негодованием. С каротажем скважин, кажется, красная тема.

– Каротажники не готовы. Родя с Женей Константинычем шпуры по ночам заряжают. Оператор болеет. Митрич собирается на той неделе подъехать. Не, а что за гулянка у нас?

– Только после шпатлёвки стен… Пошлите, перед Смолькиным неловко.

– Счас Ильченка придёт, она к Карповне метнулась за солёными огурчиками. – уклончиво отвечала Ира, обметая снег с валенок.

Девчонки натянули рукавички и вышли из барака. Работы им было дотемна. И не закончили, не хватило пакли. Вернулись в тепло.

– Лёша, есть повод выпить. На солёненькое п-потянуло – внёс свою лепту Смолькин.

– …и, похоже, на горькенькое. А что за повод, если не военная тайна? – Лёша Бо сполз по стене на пол, пытался стянуть валенки с ног. Распаренная долгой ходьбой, обувка не поддавались. Деланно всплеснув руками, он упал набок и затих. Через него переступила Люда Ильченко, шествуя с банками солёных огурцов и груздей.

– Ой, ему плохо стало… Зачем вы сказали, телеграмма-то у меня… в пикетажке.

– Да кого там… стяни ему катанки, жмут под мышками. – посоветовал Жила, вскрывая банку кильки. – Лёха, тебе телеграмма.

– Хорошая? Или плохая? – Лёша мгновенно вскочил на ноги. Былая деланность слетела с него, лицо побледнело, сводя румянец на нет. – Производственная или домашняя?

– Каротаж и нам нужен. Пусть с экспедиции едут, хоть сам Хисамов. А то будем потом скважины чистить. Это же юра грёбаная, сплошные песчаники-алевролиты…

– …с углем вперемежку, как п-пирожники с черёмухой у Карповны. – Давай, я стяну с-сагиры, – предложил Смолькин. – Наверно, на ковёр вызывают. Кстати, на вторую скважину, завтра, наверно, на сутки пойдём: угольный интервал приближается. Если не сидеть, эти г-г-гандзюковские б-бурилы опять могут угля из шарабана в керн подсыпать. Свой-то выход никакой, р-размалывается коронкой и р-размывается…

– Ну так сидите! И хватит, на ночь глядя, про работу… Я про телеграмму спрашиваю!

– Хорошая. Даже отличная! Где я её дела? – телеграммы в пикетажке не оказалось и Люда похлопывала себя по бокам. – Да под клеёнкой же!

Люда Петрушова, недавно ходившая Ждановой, застенчивая, то есть стыдливая и добрющая до безотказности, настолько же милая и улыбчивая, и, следовательно, «своя в доску», как определил Митрич, имела ещё одну особенность. Была ужасно влюбчивой. Она любила всех. Людей, кошек и собак… И каждому готова была поделиться собой. Пожертвовала себя Саньке Петрушову. А за отсутствием оного здесь, в поле, растекалась собственной добротой окружающему люду. Хм-м… Люда жертвовала люду…

Телеграмма лежала в известном ей месте. И была, на её взгляд, хорошей. Нужно в полной мере вознаградить ею адресата. Удивить его, несказанно обрадовать, и ещё более вознаградить проявлением всеобщей и сокрушительной любви – до апофеоза. Момент близился. Всё складывалось удачно. Натопленный и зашпаклёванный дом, изящно сервированный праздничный стол… – блюдце, ложка-вилка, стакан и салфетка из аккуратно порезанной «Правды», завезённой Гусенковым. Не хватало изюминки: не все знали суть телеграммы.

– Грамота без конвертика – как водка без закуси: неполное удовольствие – решил Лёха Бо. – Где всё же Шкалик с Крестиком, темно уже… За Солонцами, в прогонистых увалах, могут волки водиться… Во, легки на помине.

В барак ввалились парни. Снежный налип с ветровок и валенок, не до конца обтрясённый за дверью, девчонки, по наработанному алгоритму, бросились обметать веником. Благодарные кобельки в шутку, по обычаю, попытались облапать двух Людок. Получили вениками отпор.

– Вы где пропали, пацаны? Поди в аптеку завернули?

– Во-во, в точку. С Зуем поздоровались… разик. Сколько шкварок… сколько шкварок!.. – Крестовников потёр руки над столом. Шкалик присоединился, отбросив планшетку на кровать. – Что за пирушка? А какие груздочки!

– Люда, что за телеграмма, скажешь, наконец? – Лёха Бо сорвался на крик. Люся таинственным медленным движением вынула телеграмму из-под клеёнки…

…Лёха хохотал, уткнув нос в колени. Едва поднимал глаза на коллег, обступивших его и даже облапивших объятьями, наперебой выкрикивающих поздравления, он снова взрывался приступом смеха и пытался что-то бормотать…

– Да чо вы… Во дают… Да не то… это… – но спазмы смеха не давали ему объясниться. Уже налили в стаканы, чокались, пили… И тут же снова поздравляли и повторно кричали тосты:

– За новорождённого… папу!.. маму!

– Долгих лет!

– За мальчика и девочку!

Особенно их окрылил венькин тост «З-за д-д-двойняшек!». Жила закатился в короткой истерике, спровоцировав такую же у Ильченки. Прыснули и, сдержанные по натуре, Нина с Людой, не то на венькино произношение, не то за компанию…