Советник царя Гороха (сборник произведений)

Меня с ним объединяет вот уже более полутора десятков лет эпизодического общения. Как и положено Гэндальфу, он обычно приносит в мой размеренный и уютный мирок хоббичьей норы разные приключения и неприятности. Тем не менее часто я рад его редким визитам. То есть, с одной стороны рад визитам. А с другой стороны рад, что они редкие…

– Жека?

– Леха, здоров! Откроешь?

Скользнул металл одного засова, потом скрипнул второй, наконец провернулся ключ в замке, и калитка открылась со скрипуче-ворчливым звуком, словно потревоженная старушка-вахтерша. Если бы мне пришлось снимать фильм, то в качестве музыкального сопровождения всего, что произошло в следующие минуты, я бы безусловно выбрал старую-добрую «Белую реку» Шевчука и его ДДТ.

«Сегодня друга встретил я,

Он мне родня по юности,

Смотрели – улыбалися,

Ухлопали две рюмочки;

Ну как живешь? – Не спрашивай,

Всем миром правит добрая,

Красивая и ля-ля-ля,

Но мне уже не страшная,

Белая река…»

Хотя, надо честно признать – водку, а точнее очень хороший самогон двойной выгонки, сделанный из винных отходов, я наливал, но сам не пил. У меня перед крепкими напитками настоящая фобия, если что и пью – то не крепче сухого красного вина. Жека не обиделся – и на том ему спасибо.

Между прочим, и самогон, который я выгнал, изначально предназначен не для прямого употребления – это всего лишь технологический продукт для того, чтобы делать не очень сладкое вино. Дело в том, что без добавки спирта в бродящую мезгу сложно добиться того, чтобы в брожении участвовали лишь винные дрожжи (которые стойче иных к градусам), а если брожение пойдет неверно, то и вино не получится. И чем менее сладкое вино – тем сложнее его сделать.

В общем, запасам технологического продукта постепенно был нанесен определенный урон, так же из холодильника была ликвидирована кровяная колбаса с салом, половина батона и еще кое-что по мелочи.

В неспешном разговоре «за жизнь» Жека спросил, лукаво поглядывая на дно опустевшей рюмочки:

– А ты подзаработать не хочешь?

И тут мне сразу вспомнился очень неплохой российский мультик «Добрыня Никитич и Змей Горыныч» студии «Мельница». Как и трехголовый герой этого произведения, я глубоко вздохнул, жалобно глянул и произнес:

– А кто ж не хочет!

Конечно, связываться с Жекой – себе дороже. Но, с другой стороны, оглянувшись вокруг: на засыпанный цементом пол, на обветшалую мебель, заваленную стройматериалами, так захотелось каких-нибудь приключений на свою …голову. У меня вообще такое бывает временами: сижу себе тихо-спокойно, а потом как ввяжусь во что-нибудь – мама не горюй. Как говорится: «Родители, будьте осторожны, вы даже представить себе не можете, что делают ваши прилежные детки!».

– В Ливию поедем? – рубанул с плеча Жека.

– Куда? – мне показалось, что я плохо расслышал.

–В Ливию, спрашиваю, поедем, а?

– Да ты шо!!! Там же война!!!

– Ну и шо, мы ж не на фронт с автоматом. Есть вариант: поедем на две недельки – платят три тысячи евро, все законно – никаких приколов. И от войны подальше, а три штуки евриков за две недели ты нигде здесь не заработаешь.

– Жека, че за бред? Какие две недели? Да визу только открыть – это же не раз-два.

– Это уже не твои проблемы: фирма все сделает. Паспорт, одежка – и поехали.

– А че я родным скажу???

– Да что хочешь говори. Хочешь – в пионерлагерь отправляйся, ну, не знаю – опээр какой-нибудь…

– Жека, ну какой опээр на две недели…

– Ну ты шо, ничё придумать не можешь?

Долго ли, коротко ли – как говорят в сказках, но вот я с огромным баулом ненужных вещей уже качу с Жекой в зеленой гусенице скорой двадцатки «Луганск-Киев».

Меня когда-то удивляло, что если ехать по Украине на поезде, то может создаться впечатление, что леса – это самый распространенный ландшафт. Я, когда был маленьким, так и думал.

И лишь потом узнал, что бесконечный дремучий лес, изредка прерываемый полями – всего лишь узкая рукотворная лесополоса, высаженная вдоль железнодорожного полотна. Серая пелена сумерек опускалась на землю, и я задумчиво смотрел в окно на бесконечный конвеер из столбов, кустиков, подстанций, деревьев; спать не хотелось, и как всегда в такие моменты, меня потянуло на философские размышления.

«Как вся наша жизнь похожа на лесополосу, – думал я, – которая тянется бесконечным потоком по обе стороны нашей дороги. Мы мчимся на своем поезде судьбы, смотрим по сторонам, и видя все эти деревья, деревья, деревья, – думаем, что весь мир вокруг – это лес. Такой же, как то, что мы видим. Но стоит пройти полусотню метров в сторону от рельсового пути – и станет понятно, что леса в общем-то никакого и нет: вокруг холмы, строения, громадные золотые поля ячменя и пшеницы…Все, что угодно, но не лес».

Когда окончательно стемнело, и за окном мелькали лишь огни переездов, сменяющиеся однообразными темными силуэтами, я закрыл глаза и слушал стук колес. Время от времени, когда моя мысль возвращалась к цели нашей поездке, с моих губ слетала сакраментальная фраза из монолога Юрия Гальцева: «Абалдеть!».

Диву даюсь, как Жеке удалось втянуть меня в такую авантюру. Впрочем, он обладает несомненным талантом в этой сфере. Два года назад мы с ним точно так же ехали в киевском поезде поступать в магистратуру Института интеллектуальной собственности при Антимонопольном комитете Украины, и я, кстати, сумел туда поступить. Правда учеба вылилась в месяц заоблачных трат родительских денег, после чего я, финансово и морально истощенный, вернулся домой с видом Наполеона, отступившего из Москвы. Жека поступить не смог, но он как-то быстро устроился в стольном граде, вошел в тусовку и прожил там почти до момента нашей нынешней встречи. Вопреки, а возможно даже и благодаря своему крайнему авантюризму и живому нраву, он всегда обладал особым чутьем на случайные, но довольно приличные подработки. Я не помню, чтобы он задерживался на какой-нибудь работе более двух месяцев, но зато за те один-два месяца он зарабатывал более, чем я за пару лет.

Но, что мне при этом нравится – деньги не меняют его. Если он и хвастается своими победами на этом фронте, то без высокомерия, без насмешливого назидания, свойственного другим.

Невысокого роста, с коротко подстриженными темными волосами, умным взглядом, отлично владея английским (учился в Харьковском национальном на переводчика), на всех своих работодателей, особенно иностранных, он производит безукоризненное впечатление. Многие предлагали ему престижную постоянную работу, но мятежный дух, обитающий в его некрупном теле всячески противится такому, как он любит говорить, «ярму». Особо помогает ему по жизни особый талант вызывать к своей персоне безграничное доверие, какая-то сквозящая изнутри тихая уверенность, которая не дает и секунды заподозрить, что он такой прохвост, каких мало сыщешь на свете.

Даже я, зная его, раз за разом попадал, и не факт, что снова не попаду на его удочку. Кстати, вопрос с моими родными, которые, конечно, категорически были против любых моих сомнительных поездок, во многом решился просто с его появлением. Он рассказал моей матери о том, что мы едем фотографами на какой-то конкурс, и что на этом конкурсе он непременно меня познакомит с хорошей, милой девушкой, и вообще, приложит все усилия, чтобы я вернулся за рулем золотого «мерседеса» с покладистой и милой невесткой на пассажирском сиденье. И мама, дай Бог ей здоровья, поверила во все это словоблудие, не только отпустив меня, а просто таки погнав в эту авантюру. Что и говорить, настоящий Гэндальф.

К портрету Жеки нужно, несомненно, добавить еще одну пикантную подробность – невероятную любовь к нему прекрасного пола. Нельзя сказать, что он очень уж красив, но порой ему достаточно войти и улыбнуться, как девичьи сердца начинают трепетать, словно раненные птицы. У любой женской компании, к которой он ненавязчиво присоединяется, глаза начинают светиться такой исступленной нежностью, будто он – их светозарное светило, сам древнегреческий Эрот, сошедший на землю и терзающий одним своим присутствием их души томительно-сладкой мукой.

Сам Жека, правду сказать, к своим многочисленным поклонницам относиться более чем цинично, в разговоре за «чашечкой пива» находя для них очень едкие и насмешливые определения; и если опустить все эвфемизмы и намеки, то в этом вопросе он – та еще сволочь. Особое удовольствие он получает от жгучей ревности, которая буквально сводит с ума несчастных соперниц в борьбе за его сердце, и, будучи в соответственном настроении, он может часами живописать подробности этих схваток, настолько остроумно все высмеивая, что с одной стороны не можешь сдержать улыбку, а с другой ужасаешься происходившим.

Сидя на своем месте, с каким-то странным любопытством наблюдаю, как Жека уже искусно заигрывает с молоденькой проводницей в нашем вагоне, и она, зардевшись от удовольствия, смущенно улыбается его вниманию.

«Ну и сволочь же ты, Жека!» – думаю я. При этом в этой мысли причудливо смешивается восхищение, какая-то белая зависть и одновременно привязанность к нему. На него просто не получается злиться, не получается его осуждать, что бы он не делал.

Хотя внутренне хоббитом Бильбо в нашей истории являюсь я, а Гэндальфом – Жека, внешне, наверное, все выглядит совершенно противоположным образом. В Киеве на перрон первым выхожу я, навьюченный баулами, причем, не только своими. Эх, не зря, наверное, в студенческие годы в постановке «Бременских музыкантов» мне досталась роль ослика… Сзади происходит сцена прощания: проводница, чуть ли не судорожно вцепившись в полы пиджака Жеки, слушает его, и в ее огромных, словно горные озера, глазах стоят слезы.. Робкий, порывистый поцелуй и девочка в железнодорожной форме (назвать ее проводницей в тот момент было просто кощунственно), плача убегает к себе в вагон. Как говорил уже упомянутый мной Юрий Гальцев: «Абалдеть!»

На вокзале берем такси и едем в офис наших работодателей. Честно признать, тут меня пробрало волнение. Перед самым входом туда мне стало не по себе. А когда мне становится не по себе, обычно у меня начинает болеть живот, и мне приходится искать домик неизвестного архитектора: увы, есть такой порок. Понятно, что зайдя в офис, я перво-наперво пошел вовсе не туда, где нас ждали. До домика неизвестного архитектора я добрался, руководимый внутренним чутьем, но вот обратно к условленному месту довольно долго блуждал по коридорам здания. Всюду куда-то торопились люди, одетые в аккуратные, но дешевые деловые костюмчики. В кабинете, в который мы прошли, нас ждало три человека с внешностью агента Смита из «Матрицы». Образ дополняли дымчатые очки, которые они не снимали даже в помещении.

– Good morning, gays! – растянул свой рот в дежурной улыбке самый зловещий из них. – How are you?

Я в ответ сдержанно кивнул, а Жека сразу же уверенно залопотал, оставив мне роль собаки, которая все понимает, но ничего сказать не может. Я с усилием строил умную мину, кивал головой на более-менее знакомые слова, но в остальном это был кошмар.

Однако, как оказалось в дальнейшем, мои комплексы по поводу владения наречием потомков древних саксов и ютов постепенно прошли: те, с кем нам приходилось общаться на месте, вроде проводника Халида, владели английским еще хуже моего… Но об этом позже. Как и о том, как нас выручило из сложной ситуации мое умение копировать Тиля Линдемана из шоу-группы «Rammstein».