Мещане

– За то, что Бегушев не подарил madame Олуховой дешевенькой дачки, она и подала ему карету? – спросил он с несвойственной ему ядовитостью.

– За то, – отвечал Янсутский, которому вовсе это было не удивительно в Домне Осиповне. – По крайней мере, она сама мне говорила, что это одна из главных причин! – присовокупил он.

Хорошо, что седовласый герой мой не слыхал, что рассказывал Янсутский в настоящие минуты о нем и с Домне Осиповне. О, как бы возненавидел он ее, а еще более – самого себя, за то, что любил подобную женщину!

Вечером Бегушев еще раз встретил генерала. Томимый скукою, он шел с понуренной головой по бульварам, среди многолюдной толпы – идущей, разговаривающей, смеющейся, евшей, пившей в открытых кофейнях, – и, совершенно случайно, взмахнув глазами в сторону, увидал небыстро едущее ландо, в котором на задней скамейке сидели две молодые дамы, а на передней – Янсутский и генерал. Оба кавалера разговаривали с своими дамами самым развязным и веселым образом. О том, какого сорта были эти особы, сомневаться нечего!.. Бегушев, попав в луч зрения кузена и вспомнив суждения его о Тюменеве, погрозил ему пальцем.

Генерал довольно громко крикнул ему по-русски:

– Я в Париже, а не в Петербурге, – и затем приложил пальцы своей руки к губам, давая тем знать Бегушеву, что он касательно этой встречи должен всю жизнь носить замок на устах своих!

Глава VII

Все, что ни говорил генерал Трахов о Тюменеве, была правда. Ефим Федорович, как бы забыв все в мире, предавался идиллии и жил на прелестнейшей даче в Петергофе вместе с m-me Меровой; при них также обитал и папаша ее, граф Хвостиков. С Ефимом Федоровичем случилось явление, весьма часто повторяющееся между грубой половиной человеческого рода – мужчинами. Вначале он предполагал войти в легкие и кратковременные отношения с m-me Меровой. Ефим Федорович, как мы знаем, не испытывал ни разу еще так называемых благородных интриг и не ведал ни роз, ни терниев оных; на первых порах m-me Мерова совершенно его очаровала, и только благодаря своему благоразумному темпераменту он не наделал окончательных дурачеств.

В одно утро Тюменев сидел на широкой террасе своей дачи и пил кофе, который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из себя молодого человека: на нем была соломенная шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя сказать, чтобы похорошела: напротив – похудела и постарела. Напившись кофе, Тюменев стал просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг она увидела подъехавшую к их даче пролетку, в которой сидел Бегушев.

– Боже мой, кого я вижу! – воскликнула Мерова с неподдельным удовольствием и, соскочив с террасы, бросилась навстречу Бегушеву, обняла и даже поцеловала его.

За ней следовал и Тюменев. Он был очень доволен этою искреннею радостью Меровой приезду его друга.

– Откуда? – спрашивал он, тоже обнимая и целуя Бегушева.

– Из-за границы! – отвечал тот.

– Но как же тебе не грех было не ответить мне на мое весьма важное для меня письмо, да и потом ни строчки!

– Я к тебе и прежде не часто писал! – произнес себе под нос Бегушев и при этом потупился.

– Знаю я… этим только и успокоивал себя… Но где же Домна Осиповна?.. Отчего ты не привез ее к нам?

Мерова взглянула при этом на Бегушева.

Домна Осиповна давно уведомила ее о разрыве своем с ним и при этом описала его в самых черных красках, называя его эгоистом, скупцом, злецом. Мерова об этом письме ничего не говорила Тюменеву.

– Домны Осиповны, вероятно, здесь нет! Я не знаю даже, где она, – объяснил ему Бегушев.

Тюменев исполнился удивления.

– Даже не знаешь!.. – проговорил он.

– Даже не знаю! – отвечал Бегушев с ударением.

Во все это время Мерова чрезвычайно внимательно смотрела на него.

– А за границей вы лечились? – спросила она его.

– Нет, – отвечал Бегушев.

– Но ты, однако, очень переменился… Совсем поседел… похудел!.. – сказал ему Тюменев.

– Ужасно!.. Невероятно!.. – подхватила с участием Мерова.

Бегушев при этом улыбнулся.

– В природе все меняется – таков ее закон! – сказал он.

Затем Тюменев начал было его расспрашивать об Европе, об ее литературных, художественных, политических новостях, и при этом, к удивлению своему, заметил, что Бегушев как бы никого там не видал и ничего не читал.

– Но где же ты, собственно, был? – спросил он его в заключение.

– В Париже.

– И что ж там делал?

– Спал.

Тюменев расхохотался.

– Господи!.. В Париже спать?.. – воскликнула Мерова, припоминая, как она, бывши там с Янсутским, бегала по красивым парижским улицам в каком-то раже, почти в сумасшествии.

Вслед за тем она, так как ей пора было делать туалет, оставила террасу, взяв наперед слово с Бегушева, чтобы он никуда-никуда не смел от них уезжать!

Когда приятели остались вдвоем, между ними сейчас же начался более откровенный разговор.

– Я все-таки, любезный друг, желаю знать определительно, что неужели же между тобой и Домной Осиповной совершенно и навсегда все кончено?

– Совершенно и навсегда!

– По какому поводу?

– По какому… – отвечал Бегушев неторопливо, – не скрываю, что я, может быть, неправ: по поводу того, что она пошлянка и мещанка!

Тюменев махнул рукою.

– Ну да, понимаю! – сказал он. – А с ее стороны?

– С ее стороны – я не знаю! Впрочем, она меня не оставляла, а я ее оставил.

Тюменев покачал неодобрительно головою.

– Капризник ты величайший, вот что я тебе скажу.

– Не спорю!.. – согласился Бегушев. – Но сам ты счастлив вполне с madame Меровой? – добавил он.

Что-то вроде кислой улыбки проскользнуло на губах Тюменева.

– Полного счастья в жизни нет; но насколько оно возможно, я счастлив, – отвечал он.