Война

– Так ты романтик, Ганс, истинный.

– Что есть, то есть, я еще и серенады знаешь какие петь умею под окнами. В нашей деревне я слыл истинным ловеласом, может, и не женился поэтому, что все никак выбрать не мог. Но вот на Лейтхен я бы женился не раздумывая.

– А может, ты просто так стосковался по женскому телу, что уже на любой симпатичной готов жениться?

– Но-но, а то я тебя действительно на дуэль вызову, на пистолетах, и пристрелю! Хотя, может быть, ты и прав.

Роза принесла обед, на обед был, как всегда, супчик из непонятно чего и второе – кусок рыбы с какой-то крупой, которую я так и не смог распознать. Ганс отодвинул все это в сторону как брезгливый кот. А я все съел, еще и забрал у него кусок рыбы. Хотя гарнир ко второму был действительно отвратительным, и я не смог его до конца проглотить. Но рыбу и первого я похлебал и даже наелся. А Ганс приготовился ждать вечера, весь в надежде на обещание своих солдат, что они все достанут.

– Эх, мне бы только дождаться вечера, а уж вечером я поем, так поем. И как ты только можешь жрать эту гадость?

– Я голодный, Ганс, и не так избалован хорошей едой, как ты, видимо. Мне и эта еда в радость. Ты не забывай, я и не помню ничего, для меня и эти блюда все в новинку. Хотя, конечно, каша эта на гарнир – мерзость жуткая, что это хоть такое?

– Это пшено, по-моему, хотя такого странного вида, что я бы не был в этом уверен.

После обеда мы погрузились в сон, из которого нас вырвал стук в дверь. Я открыл глаза и увидел, что в дверь зашел немецкий офицер в черной форме. И я, и Ганс начали садиться на кровати и даже вставать, чтобы отдать честь вошедшему старшему по званию, но он поднял руки и произнес:

– Господа офицеры, в больнице мы с вами равны по званию, не нужно, не нужно.

Пришедший был в звании оберштурмбаннфюрера СС, то есть равный званию полковника. То, что к нам пришел целый полковник, не предвещало ничего хорошего, и я внутренне был очень напряжен. Вошедший поздоровался и, обратившись к Гансу, сказал:

– Ганс Отто Вельке, от лица командования разрешите вас поздравить с присвоением вам очередного звания гауптмана и награждением железным крестом 2 уровня за храбрость и мужество, проявленные в боях под Москвой, – произнес пафосно вошедший и вручил Гансу две коробочки. Лицо Ганса стало темно-красным от волнения и эмоций. – Вашим солдатам полагается железный крест 1 уровня. Как будете в состоянии, подготовите представление и характеристики на выживших и награждение погибшим посмертно.

– Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер, – Ганс опять попытался встать, но Штраус Фальштейн положил руку ему на плечо и удержал его. – Вы истинный офицер и истинный ариец, мой мальчик, и заслужили эту малую награду, – после окончания пафосной части Штраус повернулся ко мне, и лицо его стало серьезным.

– Йежи Ковальский?

– Да, это я.

– Я скажу прямо: ваша история очень странная, и, было бы сейчас другое положение на фронте, я бы предпочел вас изолировать для тщательного разбирательства и допроса. Но время сейчас такое, что каждый офицер вермахта на вес золота, и потому постарайтесь сейчас ответить на мои вопросы, и если я сочту ваши ответы достаточно убедительными, я рекомендую вас на возращение на службу.

– Я бы с радостью ответил на все ваши вопросы, но, к сожалению, этих ответов у меня не так много, я только вчера вспомнил, как меня зовут.

– Да, и это, конечно, сильно осложняет наше дело, конечно, я говорил с доктором, и он мне со 100 %-ой уверенностью заявил, что у вас сильнейшая контузия и потеря памяти. В том, что вы контужены, у меня лично сомнений тоже нет, вы попали под минометный обстрел сектора, откуда была выявлена передача, и там, где вас нашли, были обнаружены останки еще одного солдата в немецкой форме и остатки немецкой радиостанции. Но передача шла на волне противника, и шифрование было тоже. Что вы можете сказать мне по этому поводу?

– Абсолютно ничего, я ничего не помню.

– Ах, Йежи, Йежи. Тут вот в чем дело, Йежи Ковальский был действительно откомандирован в распоряжение Генделя фон Иориха с целью засылки в партизанский отряд. Гендель сообщил, что смог взять в плен несколько партизан и планировал устроить им побег, подбросив к ним Йежи. Но проблема в том, что Гендель не сообщил о прибытии Йежи на место. И был обнаружен автомобиль, на котором он ехал, тот был уничтожен. А потом было обнаружено, что и сам Гендель пропал, а его двое помощников убиты. Я могу допустить, что вы все-таки прибыли в его распоряжение и он просто не успел сообщить, а машину подорвали на обратном пути. Но куда пропал Гендель?

– Он убит.

– Убит?

– Я вспомнил фамилию и лицо офицера, которого звали Гендель фон Иорих, я помню, что он был расстрелян в партизанском отряде.

– Вы в этом уверены?

– Да, господин офицер, я это отчетливо вспомнил, но остальное, к сожалению, пока что все как в темноте.

– Ну хорошо, конечно, очень жаль, что Германия потеряла такого великого человека, как Гендель фон Иорих, спортсмен и представитель столь знатной и известной фамилии, но лучше уж сведения о его кончине, нежели неизвестность. Вы сможете показать мне, где он погиб?

– Вряд ли, может быть, позже, когда память восстановится больше.

Штраус задумался, и в палате повисла гробовая тишина. Его угроза запереть меня для допроса вызвала буйный полет моей фантазии, и внутри у меня все оцепенело от ужаса. Если бы я сейчас стоял на ногах, то, скорей всего, мои колени бы дрожали вместе с руками от страха. Штраус вышел из задумчивости и произнес:

– Как все-таки сложно сейчас принимать решение. Будь вы немцем, то ваша карточка была бы в полном порядке, и я бы уже имел полное ваше досье с фото, и мы бы уладили это недоразумение. Но, к сожалению, польские войска не могут похвастаться немецкой аккуратностью, и потому на мой запрос смогли мне подтвердить только то, что такой человек существует, сославшись, что большая часть документов уничтожена. И мне, офицеру СС, сейчас вот предстоит сделать выбор, если вы советский шпион, а я пущу вас в ряды вооруженных сил, то подложу свинью. Но если вы не шпион, германская армия опять потеряет хорошего офицера. И что мне прикажете делать?

– Я не шпион, господин офицер. Я не знаю, как вам это доказать, но я не шпион.

– Я очень хочу вам верить. В общем, я принял решение, господа офицеры, вам по ранению положен отпуск в течение одного месяца, но я прошу вас в это нелегкое время отказаться от него, и восстановительный период поступить в распоряжение полковника Клара Бенца из инженерных войск. Ему нужны руки и толковые головы, а по вашей характеристике, Ганс, и по вашей, Йежи, вы склонны к точным наукам. В течение одного месяца я постараюсь собрать максимальное число данных на вас, Йежи. И если вы честный солдат, оправдать вас и представить к награде. Остатки вашей роты, Ганс, будут с вами и прибывать к вам по мере выздоровления, также вам будут представлены новобранцы для формирования новой роты. Ну как, вы согласны?

Я не знаю, как у Ганса, а, судя по всему, у меня выбора не было, я был привязан к решению Ганса, и, видимо, он будет наблюдать за мной, и от результатов его наблюдений зависела моя судьба.

– Я бы, конечно, хотел хоть на недельку поехать домой, но раз родине нужно, то я согласен, – сказал Ганс.

– Я согласен и постараюсь оправдать ваше доверие, господин офицер, – сказал я.

– Да, Йежи, если вдруг память будет возвращаться, вы должны будете сразу мне сообщить. После выписки вы должны прийти ко мне за документами, и я направлю вас в инженерные войска. Честь имею.

Штраус вскинул руку и, повернувшись, ушел из палаты.

– Вот так-так, значит, ты можешь быть потенциальным шпионом, Йежи?

– Выходит, что могу.

– Ну нет, этого быть не может, не верю я. Ты настоящий офицер, выправка и стать. Если бы ты не был поляком, я бы точно сказал, что ты истинный ариец.

– Спасибо тебе, Ганс. Но время военное, все друг друга подозревают.

По-хорошему, я ведь и действительно не был шпионом на этой войне, мало того, единственным моим текущим желанием было выбраться отсюда как можно скорей. Правда, я не представлял пока что, как мне это сделать. Все-таки упасть было проще, чем взлететь, а линза находилась достаточно высоко над землей. Может, найти более-менее высокое здание и попробовать перейти по лестнице? В общем, пока что я не знал, как вернуться, но я этого хотел. Это не была моя война, это была война моих дедов, и я сопереживал, но участвовать в ней в качестве российского, а тем более немецкого офицера я не хотел и не мог. А оказать помощь тут я точно не мог, да и, по-честному, я понимал, что я не имел на это морального права.

– И что мы будем делать в этих инженерных войсках, хотелось бы мне знать? Крутить болты и гайки? – спросил меня Ганс.

– А я откуда знаю? Видимо, да.

– Ну да ладно, Йежи, ты лежи, а я скажу ребятам, что у нас сегодня к празднику еще и повод образовался – новые погоны и серебряный крест.

– О да, господин гауптман, я теперь-то ниже вас по званию, – вскинул я руку, отдавая честь Гансу. Он заулыбался и сказал:

– Отец будет доволен, за год службы такое повышение. Обязательно ему отпишу, и нужно найти фотомастерскую и отправить ему фото.

Ганс ушел хвастаться, а меня накрыло. Волна напряжения спала, и вместе с ней ушел адреналин. Но сердце все еще продолжало колотиться, стараясь пробить грудную клетку насквозь. Давление зашкаливало, а голова, которая только-только начала приходить в себя, опять закружилась. Я лег на спину, посмотрел на индикаторы своего состояния, которые гласили о том, что мое состояние совсем не лучшее для того, чтобы выздоравливать. И сканер уже на всю свою мощность вырабатывал успокоительные средства, чтобы снять мое избыточное давление и нервное напряжение. В итоге ему это удалось, и я провалился в глубокий сон.

Разбудила меня Лейтхен с очередным уколом. Видимо, я проспал ужин, Ганс меня будить не стал, так как считал больничный ужин ошибкой перед настоящей едой. Открыв глаза, я увидел улыбку Лейтхен и непроизвольно обнял ее рукой за талию и даже чуть ниже. Я сделал это настолько привычно и спокойно, что она даже не сразу сообразила, что происходит. Как, в общем-то, и я спросонья не успел понять, где я нахожусь и что я делаю. Неловкое мгновенье продлилось не больше секунды, я убрал руку, а Лейтхен сделала шаг назад, покраснев до кончиков волос. Ганс лежал на животе и не видел этого мгновения. И Лейтхен решила не высказывать мне ничего при Гансе. Она сурово погрозила мне пальцем и показала им же, чтобы я повернулся для укола. Я же, переборов хрипоту в горле, спросил:

– А там опять будет снотворное?

– Нет, я решила пойти вам навстречу, к тому же у Ганса сегодня действительно праздник, даже доктор вам разрешил сегодня немного покутить. Только он строго сказал не курить и не шуметь, а то господа офицеры будут переведены в общую палату несмотря ни на что.