Белая нить

– Нет. – Олеандр разочарованно прищелкнул языком. – Это пристанище древних существ, Эсфирь. Никто из ныне живущих их не видел. Бытует легенда, что их изгнали и заперли Творцы.

– За что? – удивилась Эсфирь.

– Где-то я читал, что за нескончаемые войны и разрушения. Но правда ли это? Никто не знает. Разве что зверьё. Силины, например. Или хины. Их тоже считают древними.

Олеандр растёр грудь, где уже давно распускало лепестки новое теплое чувство. Разум вдруг настигло осознание, что ежели они справятся со смутой и выживут, Эсфирь покинет лес.

И почему он не может думать об этом без сожаления? Потому что он перед ней в неоплатном долгу?

Или?..

– Могу я тоже кое-что спросить? – Эсфирь спустила ноги с кушетки и уселась рядом.

– Разумеется. – Щёки Олеандра запылали.

– Ты, верно, сочтешь меня не очень умной, но меня тянет к тебе. Мы с тобой будто связаны…

– …Белой нитью, – хором произнесли они.

– Тебе она тоже являлась, – поняла Эсфирь. – А я сшила её из чар, чтобы сопроводить тебя к Драцене.

– Помню. – Олеандр заглянул в чёрные глаза. – Ты хочешь знать, что эта нить воплощает? Боюсь, у меня нет чёткого ответа на этот вопрос. У моего отца кулон есть, подаренный мойрами. Дружба, вражда, любовь: он показывает связи, возникшие между существами. Они похожи на золотые нити разной толщины. О белых нитях я ничего не слышал. Полагаю, они… Ну или она тоже отражает некую связь между мной и тобой.

Оставшийся златоцвет потух, и лекарня погрузилась во мрак. Не завывали больше хины, дымящимися тенями бродящие за окном. Не слышались споры и пересуды дриад, уже отошедших ко сну после долгого вечера, полного потрясений. Казалось, кто-то стер у мира ненужные звуки. Стер, потому как хотел сосредоточить внимание на главном – на гулком стуке сердца, на прерывистых вдохах и выдохах, шелесте скомканных простынь и перьевых крыльев.

На связующей белой нити, которая соединила Олеандра и Эсфирь.

Он почти призвал чары, чтобы разжечь свет, но она схватила его за руку и стиснула в объятиях, пуская по телу жар и дрожь. Она говорила без умолку. Внушала, что ему не нужно размышлять о ее проблемах. Щебетала, что он должен поразмыслить о смуте. Что многого она, известное дело, не знает, но верит – не существует таких препятствий, которые он не сумел бы сломать.

Поначалу он пропускал её кудри сквозь пальцы. Купался в переливах её голоса, как в источнике успокоения. А когда очнулся, понял, что тратит драгоценные мгновения попусту. Понял, что каждый обрыв мысли и промедление подогревают не только греховное желание, но и презрение к себе.

Замешкайся Олеандр хоть на удар сердца, не поддался бы искушению. Но вот Эсфирь подалась к нему. И чувства, усиленные стократ, впрыснули в кровь кипяток. Они не легли – упали на кушетку. Она уселась на него. Он взял ее за руку, поднес теплую ладонь к лицу, прильнул к ней губами. Она ткнулась ему носом в нос, потерлась. Олеандр терпел, пока она скользила пальцами по его груди и плечам. Но стоило им слиться в поцелуе, действительность сгинула, растворилась в сбивчивом дыхании и робких прикосновениях.

Боль от совершенных ошибок. Горечь потерь. Мрачные мысли. Тяготы улетучивались виток за витком. Эсфирь поглощала их, осушала Олеандра до дна, даруя сладкое умиротворение.

Одно он усвоил – жизнь слишком мрачна и непредсказуема, чтобы подавлять побуждения, рожденные в честности и откровенности. Кто знает, что придёт завтра: утро или смерть?

***

Будучи очень приметным, Глендауэр мог оставаться совершенно неприметным – ежели желал, разумеется. Иногда существа не замечали его. Пораскинув мозгами, они, верно, припомнили бы, что встречались с ним. Возможно, он даже беседовал с ними, а то и сообщил что-то важное.

Но в тот миг они сразу же забывали о нём. А возвращались к услышанному немногим позднее, когда уже кто-то иной повторял мысль, которую Глендауэр не удосужился закрепить в чужом разуме.

Словом, кинул, но не докинул. Вроде и поблизости оставил, но в то же время далеко.

Так и вышло, что поутру Олеандр услыхал со двора восклик Сапфира «Фрезия очнулась!» – и внутреннему оку явился брат. Порочная льдина, которая наведалась в лекарню раньше, выдала речи схожие и уплыла.

Клятые океаниды! Олеандр вздохнул и поприветствовал сопевшего в углу приятеля Душку.

Внутренний шептун подсказал, что от недавней близости с Эсфирь появятся не столько дети, сколько неприятности. Поэтому Олеандр вскочил с кушетки и забегал по лекарне.

Порой он терял опояски, перчатки или пояса. Но ныне превзошел себя, посеяв всё. К счастью, рубаха скоро нашлась за горшками на подоконнике. Сапоги невесть как угодили в сундук с травами – неплохой бросок, однако! А шаровары… С ними дела обстояли интереснее всего.

С одной из древесных балок, сетью протянутых под потолком, слетел комок пыли, спугнутый кое-кем, кто волочил штаны за собой и спешил скрыться. Стоило отдать силину должное – кражу он свершил мастерски, тихо и незаметно. Жаль, времени на побег не рассчитал. Вдобавок, удирая по балкам и сберегаясь от слежки в пучках листвы, запамятовал спрятать ворованное.

Право, шаровары, мелькавшие под потолком то тут, то там, не изумили бы разве что слепца.

Олеандр оглядел ветви, стекавшие по стенам и овившие балки. Отыскав нужный сучок, напитал его чарами. Отогнул, ожидая, когда рядом пробежит мохнатый наглец.

Штаны до сих пор двигались, будто кто-то смещал их по натянутым веревкам. Силин рванул к застывшему сучку. Пора! Олеандр щелкнул пальцами. Ветвь дрогнула, ударила зверя по задку.

Кроткий писк – и силин свалился с балки меховым комом. Угодил в приоткрытый бутон Душки и тут же вывалился оттуда. Кувырком прокатился по комнате, окруженный облаком пыльцы.

Потерянные шаровары рухнули на пол тряпкой, и Олеандр подхватил их, принялся натягивать.

– Злопамятный гаденыш, – прошипел он, косясь на кушетку, где все еще спала Эсфирь.

Зрачки силина сдвинулись к переносице, словно он углядел присевшую на нос бабочку. Олеандр скрутил волосы в узел на затылке. Нагнулся, чтобы сунуть ноги в сапоги, как вдруг рядом послышалось журчание. В ноздри вторгся отвратительный запах, который сложно не узнать.

Дрянной силин чиркнул по плащу когтем и шмыгнул под ложе. На зеленой ткани, расстеленной по полу, пухло ссаное пятно.

Твою ж!.. Олеандр скрипнул зубами, притупляя вспышку гнева силой здравого смысла.

Без накидки он обойдется, верно? Так стоит ли гоняться за наглым зверем, чтобы потом засунуть его в мешок и поджарить над костром? Стоит, конечно. Но не сейчас.

– Еще поквитаемся, – бросил Олеандр и выскользнул из лекарни навстречу унылому серому дню.

Удивительно. Даже в разгар дождевых сезонов солнце ухитрялось то лучом выстрелить, то облака подсветить. А теперь будто умерло, задавленное непроглядной тучной серостью.

К счастью, лекарню повыше уже очистили от вьюнов. Олеандр ступил в коридор и наткнулся на пожилую целительницу.

– Благого утра, наследник. – Она поклонилась, подхватила ведро с водой и прижалась к стене.

– Благого. – Он прошагал мимо, толкнул нужную дверь и нырнул под цветочный занавес.

Покои встретили застоявшимся воздухом, опоенным сладким запахом духов. Фрез нашлась на перине. Жёлтое шелковое платье, чуть приспущенное с плеч, мягко облегало её тело и обрывалось у босых ног. Из подобранных в пучок волос торчала золотая шпилька с висюлькой-лепестком на конце.

– Олеандр? – Фрез отвела голову к плечу и придирчиво оглядела Олеандра с ног до головы.

Он поймал себя на мысли, что куда лучше она смотрелась бы рядом с мужчиной, который ценил бы её за красоту.

– Здравствуй. – Половицы скрипнули, когда он подступил к скамейке и уселся на неё, сложив руки на груди. – Как самочувствие?

– Неплохо, даже хорошо, – отозвалась она и добавила с грустью: – Мне рассказали об отце, и я… Право, я даже не знаю, что сказать… Я и подумать не могла… Не ведала…

– Верю, что не ведала, – произнес Олеандр. – Правда. Каладиум умен. Играя против наследника, он не посвятил бы его суженую в грязные замыслы. Мне интересно другое. Зачем? На кой ты опять полезла в обитель владыки? Что ты хотела отыскать там? Дары, которые мне якобы преподнесли девицы?

– Могла ли я предугадать, что случится пожар? – Фрез сидела неподвижно, поигрывала деревянным гребнем.