Немир

В тишине, которая воцарилась после его слов, что-то неуловимо, но очень действенно переменилось. Сантариал остался неподвижен, но его тень, отбрасываемая лампой на стену, задрожала. Он посмотрел на Магистра – и опустил глаза. Наблюдая его смятение, столь очевидное, Монтернор нашёл повод поздравить себя: он долго готовил удар, выбрал момент и блестяще провёл атаку.

Сантариал поднял голову. Попытался заговорить – и не смог. Слова, возможно, и находились, но связать их он явно был не в состоянии. К тому же Монтернор не оставил ему шанса.

– Думаю, мы поняли друг друга. Ваша тайна будет сохранена, пока вы находитесь за пределами Города, – он поднял руку. – Клянусь.

Сантариал заворожённо следил за каждым его движением.

Скрестив на груди руки, Монтернор доброжелательно ему улыбнулся.

– А теперь убирайтесь вон, – приказал он.

Пресловутая исполнительность архаиков вовсе не была мифом, что Сантариал и доказал, исчезнув почти мгновенно. Выпроводив гостя, Монтернор снова уселся в кресло и предался мыслям на иные темы.

Глава восьмая

В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака.

Льюис Кэрролл

В зле страшна секретность… Поэтому вред, причинённый видимым злом, поверхностен, а причинённый скрытым – глубок.

Хун Цзычэн

Закуток у окна, где Ленни обосновался, носил гордое название «Отдела старинных рукописей». Когда у него не было работы, отмирок часами сидел почти неподвижно, созерцая древние тома, пыль на которых лежала, как седина. Лишь его взгляд скользил по корешкам переплётов, ветхих и потрёпанных. В Настоящем Мире такая библиотека могла бы стать его убежищем, надёжной цитаделью. А здесь… здесь это просто было его любимое место.

Однажды вечером, когда Ленни, как обычно, сидел в Отделе, зашёл Рамзес. Теперь он редко бывал в библиотеке, предпочитая ей прогулку на свежем воздухе. Такое отношение к святыни у человека учёного казалось Ленни странным, но он убедил себя, что Рамзес, вероятно, занимается ночью. Всё же его немного тревожило, что тот не проронил ни полслова о своих планах касательно аспирантуры, и не спешил делиться с преемником профессиональным опытом. Он даже не готовился к сессии, что было совсем уж непонятно. Уже не раз Ленни открывал рот, чтобы расспросить практиканта, но вместо этого переводил разговор на другое. Но сейчас он решил идти до конца.

– Ты вообще собираешься сдавать экзамены?

– Э-э… – Ленни давно заметил: Рамзес теряется, если задать ему вопрос «в лоб». – Видишь ли… такое дело… у меня аллергия на книжную пыль.

– Да ну? – Ленни был ошеломлён. – Это опасно?

– Скорее утомительно. Плохо сказывается на умственных способностях.

Чего-чего, а этого у Рамзеса Ленни точно не заметил. Ну да ведь тот и не читал… в последнее время.

– Но тогда, может, тебе пока оставить учебу?

– Не время бросать. Я могу уже не вернуться.

«И что в этом плохого?» – хотел спросить Ленни, но промолчал. Его мнение о способностях Рамзеса было столь высоко, что он не сомневался: тот что-нибудь придумает. Есть масса возможностей получить нужные знания.

Хотя, если бы нечто подобное стряслось с ним, Ленни не знал бы, куда деваться от отчаяния. Книги были для него всем.

– Особенно сейчас, когда ситуация, хм, чревата, – Рамзес откинулся на спинку стула и с удовольствием повторил: – Чревата… мне нравится, как звучит это слово. Очень физиологично.

Ленни было нечего сказать, он лишь кивнул. Надо же так: они с Рамзесом почти ровесники, но, стоит тому открыть рот, и разница между ними бросается в глаза. Ленни никогда не смог бы выразить свои мысли и ощущения столь объёмно и лаконично. Совершенно непонятно, как можно успеть набраться всей этой премудрости за такое короткое время!

Да, когда Рамзес вещал, слушать его было любо-дорого. Но… как раз перед его приходом Ленни забрался в один ветхий фолиант, и, кажется, нашёл там кое-что интересное. Подобно золотоискателю, обнаружившему жилу, Ленни намеревался выбрать её до последней песчинки, поэтому хоть бы Рамзес ушёл побыстрее и, желательно, сам.

Не то чтобы он собирался выпроваживать его…

«Это я здесь гость», – с некоторым усилием напомнил себе Ленни. И вдруг ему на ум пришло такое, отчего его настрой резко переменился.

Теперь он просто жаждал пообщаться с Рамзесом. Но не знал, с какой стороны зайти. Поэтому, помучившись, спросил прямо:

– И много здесь таких, как я?

– Не-а, не очень, – ответил Рамзес. – В последнее время так почти никого. Всех высылают.

Ленни промолчал. Его сердце билось гулко и неритмично. Значит, у него дома целая толпа народу знает про Немир! Впрочем, это ничего не меняло. Настоящий Мир слишком велик, и порядки там таковы, что никто по собственной воле не запишется в соучастники чуда. Скажут, что у тебя было трудное детство, развились комплексы, отсюда и желание привлечь к себе внимание любой ценой…

Детство у Ленни действительно было нелёгкое, и комплексы развились, но всё это никак не объясняло того, что происходило с ним сейчас.

– Я же говорю: ситуация чревата, – повторил Рамзес.

– Чем чревата?

– Последствиями.

– Но послушай, ведь так ты заболеешь! Тебе, небось, и в библиотеке находиться нельзя!

– Ты о чём? – озадаченно спросил Рамзес.

– О твоей аллергии.

– А-а… мудрые люди говорят, что подобное лечат подобным. У меня есть все шансы прийти к гармонии через кризис.

Всё равно Ленни не мог уразуметь, для чего нужны такие жертвы. Однако, он укротил свои чувства, невнятно промямлив: «А, ну раз так…»

– Хотя, – продолжал Рамзес, – аллергия даёт о себе знать, только когда я читаю: у меня начинают слезиться глаза. Так что, если хочешь, я дам тебе нужные книги, ты их прочтёшь, и каждый вечер за ужином будешь рассказывать мне их содержание. Заодно обсудим последние события и новости. Это я называю приятным и познавательным времяпрепровождением.

– Ну, ладно, – сказал Ленни.

Он всегда был рад помочь. А теперь Рамзесу лучше было уйти. Честное слово, лучше.

В размышлениях о проблеме Ленни провёл остаток недели, пока сам Рамзес не предложил решение, простое и гениальное, но абсолютно неприемлемое в здешней культурной среде. Он разумел технический прогресс, однако неотмирки эволюционировали немного не в ту сторону. Они свободно обходились без телевидения и радио, хотя оба изобретения не были здесь новшествами. Продвинутой в этом плане расой считали себя архаики, но их техника не выдерживала никакой критики у остальных жителей, да к тому же и подчинялась только хозяевам. «Лучше уж так», – говорили люди, ссылаясь на опыт поколений. Если же власти считали какое-либо событие достойным внимания народа, они находили способы оповестить о нём в кратчайшие сроки. Это всех устраивало, хотя передовая часть молодёжи была не слишком довольна. К ней относился и Рамзес, и это доставило Ленни существенный дискомфорт. Бывший практикант просто отказывался поверить, что Ленни не привёз оттуда абсолютно ничего, заслуживающего внимания. Под конец отмирок был уже морально готов понять Магистра, удерживающего монополию на передачу информации.

Хранитель грубо вмешался в то, что Рамзес называл «беседой», хотя Ленни больше склонялся к термину «допрос»:

– Рамзес, в стотысячный раз: прекрати! Никаких технических штучек! Это называется «контрабанда»! Кон-тра-бан-да. Запомнил слово? Отстань от него!

Рамзес скривил губы, нахмурил брови и, ухватив Ленни за руку, отправился с ним на частную территорию, где продолжал откровения:

– Ну вот, скажем, диктофон: почему бы нет? Включил на лекции, ночью надел наушники – и слушаешь во сне, наутро – на экзамен! Такая экономия времени!

– А где экономия? – недоумевал Ленни. – Тебе всё равно придется сидеть с ним на лекции!