Десятое Пространство. Перевертыш

Теперь воодушевленный мастер открыл заглавие находящегося в его руках фолианта.

На нем значились буквы о Перевертыше, о Сфере сознания, о Путешествии и еще пара других обозначений, которые тонули и выплывали в разукрашенной бирюзовым цветом бумаге. Короткие волны той бирюзы складывались в микромир морского настроения, которое всегда находилось рядышком с преобразовывающимися существами. «Хороший знак», – пролепетал про себя мастер, помечая жемчужным маркером данный участок книги.

После оглавления следом шло авторское предисловие, которое вещало о непростом пути юношеского разума в дебрях взрослого мира. Помыкаемый внешними обстоятельствами разум этот часто дает осечку и приходит к поломке, чья временная петля затрагивает добрую половину взросления и на выходе, это еще при всем благочестии, вложенным родительским присутствием, получается машина с покрытым глубокими трещинами механизмом сознания.

Критическое мышление при таком повреждении не существует как факт, а лишь его легкий шлейф обозначивается где-то на горизонте бытия. Как химера оно прыгает в лопасти изуродованной машины и начинает ломать и без того дымящий о скором уничтожении механизм.

Получается катастрофа и все падает ко дну. Головы и сердца при тусклом свете уже не горящей, но еще тлеющей звезды теснятся друг к другу, желая тепла, ожидая последнего удара, который либо завершит их недолгий полет в мир, либо каким-то удивительным образом поднимет покореженных над облачным мрением и даст им второй шанс.

Так дело обстояло с молодыми мирянами и то была вполне обыденная картина. Предисловие автора заканчивалось строчками о Десятом Пространстве и его устройстве как о надежде на искупление всей той греховной, а иногда и невыносимой тяжести «нижнего предела», именуемым земным присутствием. Эти мысли не были новыми или старыми, но делали свое дело с постоянством весеннего ветра в апрельскую солнечную погоду.

После предисловия шла первая глава, обозначенная как «о Перевертыше». Что еще можно сказать в этой главе, кроме как о непостоянстве взглядов на окружающие сознание предметы, ситуации и людей?

Эта книга рассказывала о победоносном шествии разума, который пробирался сквозь дебри крутого толка и препятствий в виде привычек, шаблонов и глупостей, которые с полными грудями «о счастии» пичкают восприятия людей именно те шуты, которые именуют себя правителями. Но те «правители», лишь фикция иллюзорности, лишь кроткая функция, находящаяся где-то в области игольного ушка.

Настоящие Древа существуют в тени, и всегда с большой осторожностью пользуются доверием тех чутких особей, которые по изгибам тонких ветвей определяют расположение окружающей их тайны. С ними шутки плохи, а также плохо и нерасторопное безразличие к таким умам.

Потому мастер сейчас с большим вниманием внимал бардовому фолианту и словам, вмещающим собой путь о восхождении, о преобразовании молодого ума в подающую большие надежды звезду, которая светом своего прямого излучения будет показывать путь таким же будущим путникам-звездам.

– Острота книги предваряет кубизм ее автора, – мастер в задумчивости повернул фолиант к себе обложкой, словно запамятовав что-то, – или авторов, как указано здесь. Звездообразность впереди, за ней шествует организация красочных основ с полуденным миром, которые все с той же нежностью поддерживают пожелавших отправится в путь странников. Далеким путем означается дорога. В удовольствие умственных локомотивов больше не качнется ни одна мысль о нисхождении. Теперь дорога значится только вперед. Все одновременно покрыто и ясностью, и туманом.

Чтение затянулось до позднего вечера, и пришло к завершению, когда бденствующие хрусталики глаз подверглись сильной усталости. Мастер, читая, делал заметки в своем дневнике и помечал некоторые словеса и в книге все тем же жемчужным маркером. Решение он примет утром, с посвежевшими разумом и восприятием.

Теперь мужчина хотел прогуляться по городу Десятого Пространства, которое выступало тонкой отдушиной для его занятий литературными художествами. Он любил гулять по большим и малым улочкам, сплошь усеянным хрусталем, стеклом и металлом, и еще той дымкой, переливающегося оттенка, из-за наблюдения которой так часто всплывают в восприятии фантастические образы самых невозможных конструкций.

Некоторые эту дымку прозвали «дурной туман», некоторые, любовно настроенные, с чистым сердцем вещали обступавший город туманец ласковым «Зеркало Прелести».

Мастер не принадлежал ни к тем, ни к другим. Для него переливчатость, разлитая всюду, была не более, чем дивным миражом и его фантазия уже давно не подвергалась влиянию сего дымка. Надев на себя бирюзовую с лиловым накидку, а на ноги золотистые башмачки мужчина наконец смог развернуться в направлении отдохновенного потока, которой сулил собой лишь умиротворяющие мысли, а то и вовсе их блаженствующее отсутствие.

Ему попадались и улыбчивый люд, и сонливые лица, подвергнутые фантазией Зеркала Прелести, и просто шатающиеся в поисках медитативного прибежища. Мастер глядел на все широким взглядом, охватывая как близкие постройки из жемчужного камня, так и далекие башенки аристократических замков, чье присутствие венчало высшие университеты и плоских персонажей из правления.

В какой-то мере правители существовали в городе, но только лишь как картонная зарисовка, как некая неважная, даже игрушечная структура, которая была все же нужна некоторым жителям города, как некая шутовская искра, которая выступала в роли защиты против скрупулезной важности.

Откуда это все пошло? Наверняка некая пачка чувственных и влиятельных мирян, перешедшая на новую главу жизни, в один момент озаботилась тем, что в хрустальном граде нету высшего аппарата и приготовила его, не позаботившись о том факте, что данная вселенной область жития имеет в себе орган исключительной самоорганизации, имя которому Десять.

Некоторых жителей спрашивали, как они относятся к игрушечным правителям. Те с умиротворением на лица отвечали почти одно и тоже:

– Нам не жалко! Пускай развлекаются, или строят свои картонные пейзажи с декорациями. Нам то не приносит никакого дискомфорта, ибо Десять никогда не допустит разрушающих основы действий. Мы всегда спим спокойно. Да прибудет с нами Космос!

В проулках, блистающих гранями жемчуга и хрусталя, можно было встретить некоторых животинок, в частности кошек и некоторое птичье племя. Оба вида мирно сосуществовали друг с другом. Людям было отрадно видеть играющих с цветами кошек и щипавших стеклянную крошку птиц. Сами животные выглядели довольными жизнью, а их хозяева довольными вдвойне. Кстати, о растениях и уходе за ними.

Если присмотреться, то город усеян растительным покрывалом, и оно с первого взгляда может быть незаметным, потому что их цвет немного сливается с цветом высящихся построек.

Этакие белесые, жемчужно-серебристые выскочки с добрым сердцем, аромат которых навевал самые чудесные картины и воодушевление сравнимое разве что с досточтимым Вдохновением. Мастер степенным шагом прохаживался в саду с подобной растительностью и его-то, имеющего иммунитет от Прелести, даже его забирали с собой в воображаемые замки эти добрые, дивно пахнущие выскочки.

В такие минуты было совершенно неважно, существует ли за границей какой-то еще мир, или больше ничего нет, а только эта эфемерная хрустальность, последняя фантазия возвысившегося сознания. Только эта туманность, которую со всех сторон окружает всевозможный и пустой космос.

Дух захватывало от подобных размышлений, и мастер в наслаждении прикрывал глаза, оседая на сверкающую во свете спутника-Луны лавчонку, чтобы ненадолго заснуть и унестись в обезличенные края космического сновидения.

Ему показывались то образы черноты – сгущающейся, сулящей последний привал, то выпрыгивали вдруг расступающиеся крайности светлеющих областей, которые вновь заставляли оживать душу, качающуюся на качелях из прозрачных, невидимых лиан.

В сердце расцветали бутоны удивительного толка, на лепестках которых взращивались книжные страницы с таинственными знаками. Снова показывалась эта водяная волна с красноватыми рыбками, плавающими в супе из сумеречных грез. Мастер переворачивался, складываясь в клубок из душистых растений, которым теперь наигрывались серые с черным кошечки.

Его дух превратился в заливистую песню, выходившую из клювиков крохотных птиц. Они щебетали звуки гармонии, из которой и состояла вся материя Вселенной.

Знания рассредоточились по космическому пространству, становились звездными туманностями, мирами и человеческими сознаниями. Как отрадно было все это наблюдать!

Существо, оставшееся в сухом остатке, счастливо парило в Неизвестность, влекомое неосознаваемыми порывами окружающей со всех сторон громады тонкого мироустройства, называемое мирянами «областью мысленных прерий».

Наставала та волшебная пора, когда требовалось расправить крылья и унестись в полет к последнему привалу на пути к всеобщей тождественности, где различения не существовало ни в какой бы то ни было мере.

Вот и первая ступенька, о которую нужно было в обязательном порядке споткнуться, чтобы смочь путешествовать дальше. Только с помощью двойственности можно было наблюдать материальную действительность, где находились все важные и неважные организации. А с ее исчезновением обязательно исчезал и весь окружающий мир.

И вот последняя натуга ума с треском уничтожилась, сбросившись в бездны пустоты и мастеру, или тому остатку, что остался от мастера, открылась абсолютно неизъяснимая красота. Все мироздание схлопнулось в одну маленькую точку или наоборот расширилось до таких пределов, захватив вместе с собой и весь сознательный поток, что исчезло практически все, не оставив ни одной крохи, способной к какому-либо мысленному пируэту. Блаженство в вакууме, счастье в микрочастице, чувство неимоверного единства.

Долго ли то продолжалось с мастером, тот не знал, попросту не мог знать. Но вот рассредоточение снова брало за концы жизненные ниточки и одним мощным движением посылало волну приобщенному к всеобщности восприятию, чтобы «отрезвить» и направить обратно в мир форм, ибо тут еще остались дела, где без него, именно него просто не справятся.

И существо медленно, по кусочкам, снова собиралось в образ того мужчины, из которого недавно вышло. Мастер обнаружил себя лежащим на скамейке, а над ним висел светящийся холодным светом блинчик Луны. Казалось, что она улыбается, и мастер самозабвенно улыбнулся той в ответ, чувствуя внутри себя только расходившиеся волны радости и покой. Пора было собираться к дому, в постель, чтобы на утро снова приняться за свои обыденные дела.

На странной ветке среди таких же странных деревьев сидела птичка-синявка, она занималась тем, что клевала невидимые зернышки. Ее перина выглядела при этом очень благородно, и мастер понял, что ее благородность не что иное, как кокетство, находящееся под маской. Мужчина не торопился к дому, и время для одинокого вопроса у него нашлось. Он спросил птичку:

– Зачем ты надеваешь маски на себя, зачем ты клюешь невидимые зернышки? Вокруг ведь полно настоящей пищи!

Птица покрутила маленьким телом, словно бы в поисках опоры, но ничего не найдя, чуть расправила крылышки и вперила черные бусины глаз прямо во взор мастера. Она выжидала, что тот отвернет взор, но мужчина этого делать не собирался. Тогда птичка решилась на слова:

– Знаешь ли ты гору нижнего мира, что является там самой высокой точкой?

– Знаю-ка, это…

– Молчи! Здесь нельзя такие словеса произносить. – Выпалив это, птица прикрыла глазенки крыльями, будто бы чего-то опасаясь.

– Это еще почему, что за вздор? – Нахмурился мастер.

– Молва и к нам постепенно доходит, что тамошний король хочет войти в тихий город Небесного Хранилища и устроить здесь карнавал масок!

Мужчина стоял в полном недоумении. Ему тогда казалось, что птица-синявка просто выжила из ума и потому говорит все эти чудные вещи. Он взял себя в руки и вытащил из кармана одежд хрустальный орешек, намереваясь отдать его птице. Мастер сказал:

– А теперь правду расскажи, и я вручу тебе награду.

Мужчина покрутил блистающим хрусталиком у клювика птички. Та сразу выгнулась струной, изменившись в мордочке, ее глаза налились голубоватым свечением. Мастер знал, что хрустальные орешки выводят животных из ступора, так скажем, заставляя говорить правду и ничего кроме нее. Этакий эликсир против вранья.

– Это проверка от Треугольника и его Мадам. Они хотели удостовериться, что вы не ходите по городу и не болтаете чего лишнего.

Мастер рассмеялся. Ну что за дети! Он сказал:

– Расскажи-ка своим господам, что они зря потратили свое и мое время. Я четко следую уставу, а потому не грушуюсь.

– Но ты собирался сказать слова о том, о чем говорить здесь нельзя. – Вымолвила птица.