Десятое Пространство. Перевертыш

– Наверняка у создателя были свои заготовки для этого… – Загадочным тоном изрек старец.

– Подумаю об этом чуть позже, а пока нам нужно выбрать хорошей музыки, чтобы атмосфера в зале плыла и пела! – Тема принялась перебирать пластинки, отшвыривая ненужные в сторону, а феи, летающие рядом, занимались тем, что ловили эти самые пластинки, производя поодаль от проигрывателя блестящую стопку.

– Мои дорогие, – Обратилась Тема к редкой группке гостей возле себя, – как хорошо, что мы все собрались именно в этот вечер. – Она томно вздохнула, поворачиваясь к белой раме высоко окна, из которого виднелся тускло подсвеченный Луной сад с небольшим прудиком. Снаружи стоял глубокий и тихий сумрак. – Он ознаменован блистающей порой, когда птицы щебечут под окнами, а зелень только-только начинает пробиваться к дивному, солнечному свету.

– Весна-с, моя прелестная Темочка! – Воскликнул мужчина в клетке. Он снял пиджак, и, оставшись в двоечке, состоявшей из светло-оливковой рубашки и клетчатого жилета, повторявшего рисунок на пиджаке, подошел к хозяйке, взял ее за руки и они оба принялись кружиться, самозабвенно отдаваясь охватывающему их времени.

Лиричное отступление никак не может помешать изложению. Старец Вертеп вынул одну из зеленовато-бирюзовых пластинок и вставил сю в проигрыватель. Зала означилась первыми звуками веселеющего космоса. Хозяйка сперва удивленно вскрикнула, все еще кружась в танцах с клетчатым гостем, а потом рассказала историю о пластинке.

Данная запись была сделана в открытом звездном пространстве, при доисторической миссии, когда по небу плыли первые космолеты и сколько фантазии было тогда в умах людей! То была очень редкая пластинка, ее выпустили ограниченным тиражом ровно в 100 штук и одна из них в счастливую и удачную пору досталась Теме.

Она берегла ее на случай потери ориентации в пространстве, но вышло так, что запись эта нашла себя много раньше, чем предполагалось и вовсе не при «потере», а как раз-таки при находке.

Остальные гости с превеликим интересом слушали говорившую и тоже встали, направившись к источнику звука. Движения танцующих людей завораживали неискушенный взгляд Треугольника. Он немного жалел, что находился в таком невыгодном положении. Еще бы, найти себя по ту сторону от привычной реальности, да еще и наспех намалеванным на промазанном желатином, загрунтованном холсте. Все это казалось шуткой, сущей нелепицей. Дремотный туман вдруг начал сгущаться вокруг портрета и тот вскоре уже не мог различить, где стол с яствами, а где шастают гости, где его грани краснеющего предубеждения, а где грубые мазки масляных красок, которые во множестве своем торчали из углов и теней сей абстрактной картины.

«Вот же дурость», – продолжал думать Треугольник, – «прием в честь открытия Мистификаций Мистицизма, а вышло так, что гостеприимство с праздными развлечениями и разговорами встали на первый пункт!»

Туман теперь уже забирал все видимое и невидимое и треугольная морда уснула, цепляя из внешнего мира тонкий голосок музыкальной, космической неги. В следующий раз он обнаружил себя окруженным громадными растениями цвета светло-розовой глазури. Он то и дело натыкался на невидимые глазу колкости, пробираясь сквозь густые заросли.

Наконец, перебрав все возможные ругательства и мольбы, ему удалось выбраться на просторную поляну, где поодаль, в конце импровизированного природой «огорода» стояла коробка некоего здания, на вывеске которого алели буквы М.М., а снизу мелким шрифтом было начертано не то пожелание, не то приветствие гостям.

Треугольник решил подойти чуть ближе, конечно, не вплотную, никак нет, через все пройденные перепети ему удалось сохранить здравый рассудок, как он размышлял, достаточный для того, чтобы не срываться на бег при виде странного, но призывно выглядящего здания.

И что в нем призывного, спросите вы, а то, что на нем значилось то мистическое сочетание букв, которое вот уже долгое время не дает покоя затерявшемуся страннику. Он гадал, что это суть ключ к его возвращению домой, к Марике, к ребятам, и что самое главное – к «Десятому Пространству». Ох, как давно его треугольная сущь не слыхивала и не наблюдала венчающие высшее сознание сполохи радужного света.

Переливчатая основа слишком быстро превращалась в диво и прелесть, чтобы ее можно было хоть как-то облечь в простые слова. Невозможность губительных соков и оккультная составляющая никак не хотели сшиваться в одно полотно и приходилось прибегать к подобного рода ассоциациям, которые существовали только для того, чтобы преображать «непонимание» в «понимание».

Путешественник не волновался за гостей и Тему, ибо знал, что ничего худшего с ними не случится, пока над их головами шныряют эти малютки-феи. Теперь его занимала эта одинокая коробочка, высящаяся насыщенным салатовым цветом над розоватой, поддернутой белесой дымкой травой. Он уверенным шагом зашелся к своей цели, его разум снедал интерес. М.М. слишком призывно мелькали перед взором, да и давление «таинственности» происходящего играло свою роль.

Под стопами геометрического равенства шуршали весьма гармонические сочетания. Диковинная, но приятная слуху музыка слышалась все отчетливее, и чем ближе наш герой приближался к волновавшему его зданию, тем громче и ярче становился звук.

Он вскружал воображение и то, недолго думая, взлетало в невозможные выси, напрочь забывая и миссию, и хозяина, и все остальное, казавшееся теперь таким неважным, такой пресеченной житью, в которой и вовсе отсутствовал какой-либо чувственный шарм.

Треугольная мельница с радостным предвкушением отворила легко поддавшиеся дверцы и оказалась в монохромной зале, где танцевали монохромные гости, в которых тотчас же узнались достопочтенная Тема со всеми остальными, дорогими гостями.

Монохром этот состоял из бирюзовых оттенков, та музыкальность, которая так привлекла Треугольника, являлась все той же космической симфонией, чью лимитированную пластинку так оберегала державшая ее хозяйка. Гости танцевали, предаваясь забвению полному и неполному.

Казалось, что они вовсе не замечают прибывшую форму, но Треугольник чувствовал, что за ним следят, наблюдают тонкими взглядами. Он поднял взор вверх и обнаружил там не малюток-фей, а полуразмытые темные кляксы, несшие собой весьма уродливую и даже страшащую дух наружность.

Их темнота глядела на геометрического гостя, а тот отвечал им таким же пристальным взором. Наконец, гостю надоело сие, и он направился к портрету, который стоял на том же месте, что и в прежнюю пору.

Себя он на абстрактном беспорядке не нашел. Вся картина была выкрашена светлым тоном, никакой особенной или четкой формы не проглядывалось.

Туман, течение которого наблюдала треугольная форма, будучи еще в «капкане» портера, оказывается, существовал на самом деле.

«Кто или что могло это совершить? Кокой же бестии понадобилось меня выкуривать из цветных реалий в эти монохромные недра? М.М. – забытое всеми царство», – думал Треугольник, чуть поникший духом.

Его теперь уже не занимало окружавшее праздник звучание звездных песен. Теперь над ним висели мерзопакостные кляксы, шаркающие непонятными словесами с налетом весьма загадочного настроения.

– Мельницы Мудрости! Мельницы мне вдруг начали открываться со всей их величавой Мудростью! – Вскричала монохромная Тема. У той из сердечного центра вылезали светящиеся щупальца, хватавшие липкими присосками близко расположенных гостей. Они тоже вдруг занялись подобным изумлением и теперь уже из их грудных клеток вырастали эти тонкие, липчатые гады. Все действо оплеталось мерцающим полубезумием, а кляксы наверху будто только того и ждали, и наслаждались теперь красками выплескивающихся эмоций.

«М.М. – Мельницы Мудрости или Мистификации Мистицизма. Вся эта картина, мною наблюдаемая, являет собой апофеоз помутившегося сознания. Словно бы эти движущиеся в пространстве образы заволок такой же туман, который заволок и меня в свое время. Потому я, казалось бы бесплотный, а потому нереальный, нахожусь здесь в «уме», а они, облекаемые натуральной материей словно бы не замечают ничего, отдаваясь безумному теперь хохоту и пляскам», – все погружался в думы Треугольник.

Гости вокруг него пожирали энергетические формы друг друга, а феи-кляксы с гадливым довольством, ощущавшимся тонкой натурой треугольной физиономии, высасывали плескавшиеся во все стороны струйки туманной погибели.

Старец, являвший собой в потустороннем миру кристально чистое и доброе сознание, теперь бешено стучал ногами и руками по коврам и кричал эти бесовские словосочетания, источая зловонную, застилавшую взор страсть: «Мельницы Мудрости! Мельницы Мудрости нас всех пожрут! Счастье в растворении! Гостеприимство на уровне чистой гармоники Космоса! Симонский и Тема! Простодушным – смерть, грязным – новая жизнь!»

Апофеоз мреющих форм. Треугольник кое-как выбрался из потемневшей теперь коробки, под его плоскими гранями шелестела высохшая трава, а ветер, который несся против течения со злобным остервенением, принялся хлестать придавшуюся разложению, ставшую грязью под ногтем коробку. Треугольная форма лишь только раз обернулась на действо и ее взор увидел уже руины, а чуткий слух услыхал доносившиеся оттуда короткие всхлипы и горестные стенания, которые уже через мгновение остались погребены в молчаливом небытии навеки.

Из тяжких раздумий геометрию вывели высокие, благоухавшие розами кустарники. Один из них чуть слышно бормотал про себя незамысловатый, детский стишок. «Такие нам преподавали в начальных классах», – подумал Треугольник.

– Некой грустью ты овеян, солнечный странник. Тебе бы надобно возвращаться Домой, к родным. – Сказала розовая веточка.

– Не могу не согласиться с тобой, красота. – Отвечала треугольная форма, – но я потерял ориентир, да и настроение никудышное. Не для тяжелых и долгих путешествий оно такое выпрело под нутром, это уж точно.

– Мы можем осияно поправить твое ментальное здоровье, странник. – Прошелестели листочки, проживавшие на розовой ветке, – ты нам приходишься по душе, в тебе доброта плещется!

– А здешние Мистификации нам не помешают? – Спросил Треугольник.

Листочки, да и окружавшие деревца принялись весело посмеиваться.

– Что, смешно вам, да? – Странник понарошку чуть скис и продолжил, – Вот доберутся до вас его лапы, тогда посмотрите, что к чему!

– А мы и есть его лапы, граненая фигурка! – Ответили заметно повеселевшие растения.

Треугольная форма призадумалась, а потом задала заинтересовавший его вопрос:

– Если вы – оно, то что же происходило в бирюзовой зале многочтимой Мадам? На бесовской коробке была вывеска с М.М., а всем ведь ясно что они значат…

– А это мнительный Перевертыш, если так можно выразиться. – Говорили налившиеся цветом листочки, – и буквы, которые вы смели наблюдать, вовсе не настоящие, а фикция, этакое помутнение рассудка. Вы же, когда заприметили здание, были не совсем в своем уме, вспомните-ка. С того все и началось.

«Не настоящее, фиктивное, разукрашенное безумство. Обычный сон на три главы, а может чуть больше. Как много знают эти растения, быть может, и они просто картинка в моем воображении, а на самом деле я уже давно Дома?» – Тяжелые мысли приходили в тяжелую голову Треугольника, он начал сомневаться во всем и в приступе недоверия отошел от растений на, как ему казалось, безопасное расстояние.

– Чего же ты, гранчик-путешественник? – Вопросили листочки, – Никак пришли тебе на думу странные мысли об иллюзорности всего что ты смеешь наблюдать?

Растения, недолго думая, материализовали деревянный куб, в грани которого были инкрустированы некие люминесцирующие камушки. Листочки протянули предмет страннику, а тот, наблюдая волшбу, отошел еще дальше. От усталости у него на физиономии возникла большая трещина. Тень эта разрезала Треугольник на две части.

– Дуремар недоверчивый, возьми, это для твоей же пользы!

Куб все еще находился в протянутых ручищах растений. Те выглядели преисполненными терпения и дружелюбия.

– Для чего мне эта штука нужна? – Спросила геометрическая форма.

– Оно прольет тебе свет на Мистификации Мистицизма.

– Я уже и без вас все понял.

– Через Перевертыш ничего не понимают, через него проходят лишь смертные и то, в исключительных преобразовательских и образовательных целях. Так сказать, для Научения.