Десятое Пространство. Перевертыш

Ребята тоже очнулись и стали испуганно озираться по сторонам. Казалось, им послышался какой-то треск, словно жевали тонкую и ломкую бумагу, а еще звук чего-то разбившегося.

– Хрупкие тела единой нитью связывают истории внешнего мира с параллельными ипостасями своих сестер и братьев. – Придушенным голосом молвила Марика-Мадам. – Исподволь они пробираются к твоему восприятию и греют ручки у костра твоей души.

– Треугольник исчез в портале, Мадам… – Сервиз коротко всхлипывал, не в силах нести такую утрату.

– Я знаю, крошка моя. Я знаю. – Марика пошла к завернутому провалу окна в стене, через которое, недавно, ночь хотела проникнуть на процессию.

– Портал открылся в потолке! Теперь-то воспоминание всплывает в голове. И Весалиса указывала на него, но мы, захваченные гипнозом, не замечали посылаемых знаков. – Проговорил Маришек.

– И мы тоже указывали на порталью дыру! – Взгневались сервиз и цветок.

Все теперь смотрели на девушку, застывшую в упругости морской волны. Она не двигалась, не выказывала и толики духа в своем теле, словно бы из нее вынули батарейки. Марика подошла к ней и принялась растирать ее тонкие тела, приговаривая некие формулы, известные ей одной.

Чашки, стоявшие на столе, звонко затрещали, привлекая к себе внимание.

– Уважаемые, – пискляво говорили они, – нам нужно завершить церемонию, иначе все насмарку.

– Вообще Все! – Вскричал цветок-папирусопрыть.

Мадам умоляюще посмотрела на ребят, а те вмиг вняли немой просьбе подруги. Маришек сказал:

– Мы все сделаем, Марика, занимайся Весалисой. – И повернулся к Велатте, – теперь дело за нами!

– Сделаем что можем.

Они снова взяли чашки в руки, вгляделись в напиток, папирусы внутри уже нашептывали слова, и те потихоньку складывались в связные нити повествования. Велатта сказала, что начнет она, а когда почувствует, что эстафету нужно передать, то Маришек подхватит сочинительский сказ. Словеса поплыли в воздухе, заглатывая электрический свет.

«Творчеством девочка занялась почти что случайно, когда играючи перебирала квадратиками паззла, который той подарили родители. Ей тогда пришло в голову, что из каждой такой «паззлинки» можно создать еще одну или даже две красивые картинки, а из них, в свою очередь, получится еще один или два паззла. В то время она уже умела писать и читать, потому ей не требовались особые навыки, чтобы отображать в блокноте появлявшиеся образы.

Девочка пристально всматривалась в формовочный квадратик, а потом, насытившись его духом, отпускала свое восприятие в свободное плавание, а руки меж тем черкали и черкали, отображая на бумажных просторах искры вдохновенного потока.

Слова складывались в предложения, звездная пыль преображалась в планетарные системы. Чудные картины самозабвенно уносили ее маленькое тело в пространственное путешествие по неизведанным ранее территориям. Паззл открывался с новых сторон, квадратики сочленялись друг с другом самым фантастическим образом.

Течение веков или призрачные тени внешнего бытия распылялись в молодом сознании с силой взрыва, сравнимого с возникновением Сверхновой, а потом схлопывались подобно черным звездам-наоборот. Они светят в другую сторону от нашего воспринимающего аппарата. Девочка понимала, что медленно, но, верно, превращается в такую звезду, но сделать с этим ничего не могла. Течение вдохновения относило ее сущность далеко за горизонт возможного.

– Чего возможного? – Спросила она.

– Возможного, наверно, опыта? – Неуверенно ответила высь.

– Что такое Ты? – Снова вопросила девочка.

Высь задумалась, а сознание, исторгнувшее сей вопрос, полетело дальше, в неведомые области серебристого света. Иногда память опаляла крылья и делалось страшно от размаха уже пройденного пути, но страх тот был мимолетен, как мимолетны летние и солнечные дни в сибирской деревне.

Слова клокотали от невысказанности в теле у молодого сознания, а то разрывалось между вселяющими надежду полетами ввысь и мрачным низвержением в пучины отчаяния. Выбор ожидал за трескотней синего пламени, который выбрал слушателем левое ухо, оставив правое для восприятие звездной симфонии. Девочка уже не писала, реальность в ее голове сама по себе проистекала во внешние структуры космоса, изменяя под себя формы и качества.

– Как забавно, – молвила девочка, – один крохотный квадратик паззла привел к таким катастрофическим последствиям.

– Эффект бабочки, мисс? – Вклинилась тонкая высь.

– Эффект тебя, бабочка! – Ответила мисс.

В невесомом теле девочки обозначилась цель, а такого давно уже не происходило, сколько вселенных было излетано! Цель эта гласила завершить главу о некоем Треугольнике, дав волю другому направлению, которое лучше ответит настоящему вопросу.

– Что за вопрос? – Спросила мисс.

– Мистификации Мистицизма, – ответило Нечто, находившееся за границей любого познания»

Велатта щелкнула пальцами, указывая на рядом стоящего друга.

Мистификации Мистицизма

«Дремота или сонливое присутствие одухотворенной сущности? Знать правду или выглаживать идеальное поведение? И третий вопрос:

– Ваша славность или нежность моих губ? – Спросил молодой голос.

Люди находились в залитой солнцем зале, в пространстве витал аромат готовящихся булочек со сливочным маслом. Лакированные панели из рыжего дерева, инкрустированные снежными цветками, плетенные ковры пестрой терракотовой расцветки и большая люстра в центре потолка, вещающая чувство не то вкусового превосходства, не то погибельной кривизны сознания.

Двое людей стояли как раз под этой самой люстрой, глядя друг другу в глаза. В воздухе повисло молчание и парень, не в силах сносить недвижимость словес, решился подойти чуть ближе к рядом находившейся подруге, надеясь снискать у той живительного внимания. Но девушка смотрела на молодого человека как бы сквозь пальцы, словно бы того и не было в зале.

– Я кажется задал вам вопрос, милая леди! – Взмолился человечек.

Девушка обратила на него лучи блеска собственных глаз и сказала стальным голосом:

– Вам кажется, что вы задали вопрос.

Вот и все. Люстра над их головами качнулась в сторону и треснула с жалобным стоном. Парень испуганно бросился в сторону, увлекая за собой девушку, но та пробралась ледяной заторможенностью и закрыла глаза. Этого промедления было достаточно, чтобы обоих людей придавило упавшей люстрой. Капельки голубоватой жидкости выступили на лбу у девы, она лежала невредимая на коврах, а вывернутая наизнанку люстра обозначила помещение теплым свечением. Парень остался бездыханным, у того из кармана темно-синего пиджака выпали пару монет, а темная кровь густо струилась из разбитой головы, к ней примешивалась алая подруга из бедренной артерии.

Тело девы воспарило над устроившей смертельное шоу золоченой люстрицей, сделало пару взмахов невидимой волшебной палочкой и молодого человека не стало. Растворился он в солнечном свете, блеснув напоследок короткой вспышкой металлической монеты.

– Знала я, что не стоит заводить знакомство близ каменного моста, где некогда ранее подвернула ногу дорогая Претори. Вот так знак и рок материального места. – Сказала дева, бесплотно проникая на верхний этаж, где находилась ее мастерская.

– А еще знала, – продолжала она, – что надо наводить справки перед тем, как обзаводиться размашистой люстрой.

Девушка остановилась перед деревянным мольбертом из светлого дерева, который уже порядком испачкался жирными мазками красок, представляя собой цветастый узорец, повторявший рисунок ковра в зале.

На коротком выступе стоял холст пятьдесят на шестьдесят сантиметров, на белой материи которого обозначились первые сполохи нового образа. Пальцы заскользили по крашеным участочкам, вынимая из памяти переливчатые картины воображения, с чьей помощью и зачалась сия история.

– Изображение прошлого похоже на засушенный цветок в застывшем взоре воспринимающего или на съеденный крендель, который уже давно переварился и сухим остатком вылетел в трубу. – Говорила дева, а вокруг нее стали порхать полупрозрачные феечки с голубыми и лиловыми глазами и такими же крыльями.

Они взяли в маленькие ручонки тонкие кисточки, и, поочередно подлетая к палитре, захватывали краску и укладывали ее, казалось бы, беспорядочным образом. Потихоньку на холсте из абстрактной гулкой пустотности стал возникать образ Треугольника, которого дева возжелала употребить на разговор к сегодняшнему ужину.

– Лепите как можно более тонко этот образ. Пускай он выходит самостоятельно на передний план, пускай красочный слой перекроет его натурную мрачность и преобразит его прозаичную форму в фэнтезийный потрет современности! – Наставляла парящая девушка, окидывая взором получающееся чудо.

«Претерпевайте структурное пиршество!» – Взмаливались старики песочного племени, а молодые особы, подверженные веяниям сменяющихся эпох им отвечали: «От дуремана не укроется и стойкая башня!»

Зачем нужно было претерпевать, если весь мир лежит под демиургом, вечно одурманивающим воздушные замки чувствительного общества? Колесо вертится, скалит зубки, дарит подарки и снова крутится, показывает зеркальные картины сновидящим.

Девушка хорошо знала того Дуремана, который захватил всю видимую реальность. Он был ее другом и недругом одновременно. В его пасть входила добрая часть множителя, с чьей помощью в мире становилось больше творчества и меньше «ума». Оценивающий разум в подобном колесе почти и не нужен, как оказалось. Зеркало само по себе вытаскивает наружу интуитивный сок мыслящих существ, преобразуя сё в идейный океан всевозможности.