Запах судьбы

Через несколько месяцев соседи уехали, больше о них никто не слышал.

16. Букварь

Мама с пелёнок воспитывала в дочке личность. А создание личности требует немалого труда. Нужно развивать то, что заложено природой. Каков мастер, таково и его творение. Взять, к примеру, камень. Сложно его обрабатывать, но чем больше терпения и усердия, мастерства и таланта вложишь, тем красивее и совершеннее будет изделие. Так и с детьми.

Мама каждый день читала доченьке книги, учила с ней стихи. Никто лучше Насти не рассказывал стихов! У малышки было врождённое чувство слова.

Ещё до школы девочка научилась читать. Мама где-то отыскала старый-престарый, синий затрёпанный букварь с мальчиком и девочкой на обложке. Снизу под слогами Ольга Матвеевна рисовала дуги красной пастой, а Настя внимательно рассматривала затейливые буквы, повторяла за мамой буквы и слова.

Писать мама учила только печатными буквами, чтобы в школе показали, как правильно писать прописью. Настя мечтала о школе. Учиться! Да это ж чудо расчудесное! Её всё не оставляли мысли: «А когда же я пойду в школе? А вдруг все пойдут, а я нет?» И множество других мыслей посещало головку маленькой девочки.

А ещё она часто задумывалась над недетскими вопросами. Стояла у окна своей комнаты, чертила пальчиком по трещинкам на подоконнике, смотрела на постройки, на поле и думала-гадала: «А как там, на небесах? А это больно – умирать?»

Она думала об этом не просто так. Через две недели после того, как Настенька родилась, педиатр обнаружила у неё порок сердца. Ольга Матвеевна, узнав об этом, так и похолодела: она боялась потерять дочку. И от должности директора после выхода из декретного отпуска пришлось отказаться – тут не до директорства.

В скором времени предстояла операция, поэтому волнение не покидало Настю: она очень боялась умереть во время операции, боялась наркоза, боялась не проснуться.

Так что со школой пришлось повременить.

17. «Городы»

Близилось время операции. Новый директор школы, Римма Викторовна, не отпускала Настину маму в больницу. «Рюмка» (так директрису за глаза звали дети) была чёрствым человеком. Она никого не любила, и её никто не любил.

Кто такая Рюмка? Женщина с несложившейся личной жизнью. Одинокая, двое дочерей от разных мужчин. Одна из дочек жила в областном центре в коммуналке. Когда внуковья (девочка и мальчик от разных мужей) приезжали в Мелёхино на лето, бабуля-директор не пускала их за порог, пока не протрясут у крыльца все вещи – нечего тараканов домой пускать. В то время как бабушка занималась ребятами, её дочь всё пыталась устроить в городе личную жизнь. Итого: три брака, семеро детей. Да, это правда.

Внуковья воображали перед деревенскими, будто бы те были какими-то второсортными. Уже потом, повзрослев, Настя слушала рассуждения о пропасти между городом и деревней и размышляла: «Горожане? Настоящие, коренные горожане, например, москвичи и петербуржцы? Я таких не встречала, но может когда-нибудь и встречу. Все они и их предки аж до четвёртого колена – выходцы из глубинки, из деревень. Не понимаю, чего так зазнаваться?.. И делают вид, будто бы у них всех голубая кровь и их предками были сплошь графы и князья…»

…Так вот, о чём мы говорили? Ага, дети… Тем более удивительно, что Рюмка – мать и «многодетная» бабушка – не хотела войти в положение молодой мамы с больным ребёнком.

– Не отпущу! Подумаешь, операция на сердце! У нас тут вообще-то учебный процесс. Вы учитель, обязаны понимать. У вас долг перед родиной – вас поили, кормили, дали бесплатное образование, служебное жильё. Нужно быть благодарной. Работа превыше всего! Найдите себе замену, а уж потом можете ехать.

В общем, Рюмка как всегда несла какой-то стандартный, изжитый бред. Спорить с дурой мама не стала. Она обратилась за помощью к пенсионерке, живущей в соседней деревне. Женщина, не раздумывая, согласилась выручить.

Деньги на лечение (по тем временам это была невероятно огромная сумма) дали дед Матвей и бабушка Лида: продали часть скотины; они всем детям и внукам всю жизнь помогали.

И вот мама с дочкой едут в Санкт-Петербург. Девочка, выросшая в глубинке, на приволье, привыкла к спокойной величавости полей, лесов и рек. Подъезжая к Северной столице, Кася, впервые увидев светящиеся окна многоэтажек, была ошеломлена. Её впечатлительное сознание поразил фейерверк рассыпанных по горизонту огней. Они были везде! Их так много, что собьёшься считать, а уж кто-кто, а Настя хорошо считала, особенно, когда папа складывал в дровянике разделённые на четыре части брёвнышки – полешки. А тут – видано ли такое – огней видимо-невидимо!

Настя не удержалась и восторженно закричала на весь вагон:

– Городы! Городы!

Попутчики рассмеялись, умиляясь восторгом и непосредственностью малышки.

В купе ехала странноватая женщина, про таких обычно говорят «не от мира сего». Она внимательно наблюдала за воркованием мамы и дочки и задумчиво произнесла:

– Сразу видно, что девчоночка у вас залюблена.

Помолчав, женщина добавила:

– Это плохо. Случись что, больно вам будет остаться друг без друга.

Мама вздрогнула и обняла дочку покрепче.

18. Больница

В институте, куда поступила Настя, людей видимо-невидимо. Кого-то готовят к операции, кто-то лежит в реанимации, а кто-то уже восстанавливается, учится заново сидеть и ходить. Малышка из глубинки подружилась со многими, правда, детей почти не было.

Один седой дед, внимательно глядя, как Настя ковыряла пальцем в носу, сказал ей:

– Вот будешь в носу ковырять, палец – раз – и сломается, да там и останется.

Крошка испугалась, поверила дедушке и оставила любимое занятие. С тех пор она больше никогда не ковыряла в носу. И даже потом, дома, перестала приклеивать козявки на ковёр, висящий на стене. Редчайшая коллекция козявок, увы, больше не пополнялась.

В палате много кроватей, некоторые временно пустуют. Спать шумно, тревожно. Те, кого недавно перевели из реанимации, стонут, просят воды, но им пока не велено пить. Вместо питья бедолагам промачивают губы чаем с засахарившимся лимоном.

Лестницы, много лестниц, не как крыльцо дома, в деревне, а длинные, бегущие складной линейкой-зигзагом, которую мастера используют во время ремонта. Ещё есть лифты – это такие крохотные тесные комнатки, бегущие то вверх, то вниз, с этажа на этаж.

В странной неуютной комнате тётенька врач попросила Насю скушать немного какой-то белой жижи, которую называла то манной кашей, то мороженым. Наверное, сама не знала, что это там в тарелке. Нася попробовала – похоже на мел. Чудные они – детей мелом кормят! Очень невкусно. Тётенька-врач подарила маленькой пациентке странную фотографию: на ней совсем нет лица, только рёбра.

Жёлтый искусственный свет освещал палату, пахло лекарствами, детскими горшками и суднами – палата смешанная. Как плохо, хочется домой. Поднимешь мыльницу, отдыхающую на раковине, а под ней семейство тараканов. Дома такого нет; там чисто, тихо и вкусно пахнет чем-то родным и с рождения знакомым.

Запах дома никогда не меняется. У каждого он свой. Вот если бы можно было наполнить прозрачную скляночку запахом дома и в любое место взять с собой, а потом открыть и вспрыснуть, разбавить чужой воздух своим, то на чужбине всегда было бы по-домашнему хорошо.

В палату заехала каталка. Насте сказали, что нужно сделать укольчик. Она поняла, что дело плохо: кто-то в белом халате и шапочке стал её ловить, мама уговаривала потерпеть, а Настя, всегда такая послушная и спокойная, стала вырываться из чужих рук. Страшно! Она понимала, что снотворный укол хотят сделать перед операцией. Про наркоз она уже тоже не раз слышала. Насте казалось, что её отправляют на бойню, раз – и нет её. Ещё она слышала, что не все выдерживают наркоз, а кто-то даже умирает прямо на операционном столе. Так хочется жить! Настя кричала и плакала. Больно – укол. А потом всё провалилось в темноту. И ничего не стало. Ничего.

Там ничего нет, даже пустоты.

19. Чертёнок

Писк. От него никуда не деться. Хочется тишины. Глаза-щёлочки такие узенькие, что можно увидеть слипшиеся ресницы. Мама, грустная, ходит с дяденькой в белом – наверное, с врачом; они о чём-то говорят. Писк. Шевелиться не хочется. Только спать. Настя куда-то провалилась.

Прошло сколько-то времени, может, несколько минут, а может несколько дней. Сознание возвращалось к девочке, только теперь вся жизнь виделась сквозь дымку. После наркоза у многих людей меняется восприятие действительности и самого себя. Память хуже, постоянно хочется спать. Те, кто не знает, что такое наркоз, не поймут того, кто это перенёс.

Теперь, увидев, что Настя открыла глаза, её не оставляют в покое: тихонечко тормошат, говорят что-то, не разрешают заснуть. И постоянно нудно пищат аппараты – в реанимации без них никуда. Трубки, катетеры, множество кнопочек на приборах – это пытка.

Мама снова учит дочку ходить, но ничего не получается. Крохотные худенькие ножки отекли, стали огромными, толстыми, даже не помещаются в любимые красные сандалики с чёрными крапинками. Ножки как у слонёнка. Ходить Настя совсем не может – мама возит её в кресле.

Мама очень худенькая: кожа да кости. Страшно было оказаться в девяностые годы в большом городе. В деревне-то свой огород кормит да бабушка с дедушкой подсобляют: мясо, молоко, яйца, творог, сметану, мёд дают.

Все собранные деньги пошли на операцию, на дорогие лекарства; жить не на что. Ольгу Матвеевну приютил старший брат Виктор – ей не разрешили остаться с дочкой в больнице. Заведующий больничным хозяйством и его жена тряслись за каждый кусок хлеба, выделенный на родителей, которые должны были лежать в больнице вместе с маленькими детьми. Что начальство ворует еду, знали все, но разбираться никто не хотел.

Однажды в коридоре к Насте подбежал тёмненький мальчик.

– Привет! А я Алёша!

Алёша попросил покатать Насю. И вот они втроём гуляют по коридору. Через пару дней Алёша принёс Насте чертёнка – сам сделал из медицинских трубочек. У Настиной куклы Санди появился друг-разбойник. Лёша ещё несколько раз навестил Настю, а потом куда-то пропал, наверное, его выписали. Потом, годы спустя, Настя вспоминала этого мальчика, лицо которого постоянно ускользало. Жаль, что они были такими маленькими и не обменялись адресами, чтобы писать письма.

Первые шаги – это счастье! Ногами можно ходить! В длинном коридоре недалеко от поста медсестры стоял большой ящик – телевизор. У него по вечерам собирались больные. Нася хоть и маленькая, а любит сериалы – там яркая жизнь, море, тропические растения, поцелуи, которых она, правда, не видит, потому что мама закрывает ей лицо руками.