Больная

– Кто этот Филин?

– Веришь в гипноз? Правильно, если нет. Потому что без варева этого чёрта прочее – постанова.

Вера огладила рваную штанину. Кровь впитывалась в ткань.

– Чего тебя тогда, общительного, не завербовал?

– Уверена, что нет? – нисколько не издеваясь, уточнил дядя Миша. – Меня тут стольким пичкают! Уже ни в чём не уверен. Из твоего коридора много звуков. Голосов, оскорбляющих, зовущих в петлю. Медбратья уверяют – кажется. Тоже кажешься? У тебя речи разнообразнее. Голос живой. На всякий случай повторю – мне не на чем вешаться!

– Ладно-ладно, тихо будь! Я слышала. Слышала, как Филин тёр с чьей-то мамкой, чтоб не слушала потом жалоб сына.

– Откуда?!

– Под окнами маячила.

– Оторва, – поставил крест на ней Миша. – Оторва. Дура! Тебя такую до дна выпьют и черепушку выскребут!

– За дуру ответишь.

– Ты ответишь. По полной. Не догоняешь? Вы ресурс. Видела закрытых психов? Которые с четвёртого этажа? О-хо, как попала к ним?

– Не твоего ума…

– Их кровь четвёртой группы, кусочки твоих мозгов в лекарство выжмут. В чудодейственный укол. Чтоб богатеи жили долго и оставались молодыми. Вам хана, и тебе, девочка, в первую очередь. Я удивлён, – заикался истеричными смешками Миша. – Я удивлён, как с этими знаниями до меня ещё дошла. Старик теряет хватку. Должна быть уже выпотрошена, как рождественский гусь!

– Ле… карство?

– Единственное в своём роде! Бизнес. На твоих костях.

Будто со стороны Вера услышала свой слабый голос:

– Это… бред. Бред. Ты всего лишь…

– Кто? – припал он к щели губами. – Кто я, Маша? Глаша? Люба, Вера? Кто мы? За что тут, по-твоему?

Она обмякла. Легла на груду. Дядя Миша смягчился:

– Пожалуйста, не бойся. Не звони в милицию. Они в доле. Просто уходи. Сейчас же. Ты храбрая, ты сможешь.

Вера хмыкнула:

– Какое самопожертвование!

– Я был ужасно счастлив беседе с тобой. Как тебя зовут?

– Мань… Вера. Вера.

– Замечательно, Вер. Замечательно.

Минута. Другая. Утомленная тишиной, Вера обратилась в слух задолго погодя. Тихонько постучала по двери – нет ответа. Будто одна здесь. Одна в тёмном подвале.

День 8

– Это ещё что такое?

Медсестра с косой, плетённой из солнечных лучей, гладила раненное запястье. Вера не препятствовала, безвольно лежала на койке. Вид капельницы включал какие-то внутренние блоки. Заставлял ёжиться. В кино люди с этой штукой даже гуляют по больничным коридорам. Колёсики по полу. У Веры же от одной только мысли о том, чтобы под капельницей шевельнуть хоть пальцем, начинала гореть кожа в месте укола. Убеждена, чуть поменяй положение руки – игла вопьётся и разорвёт. Ей никак нельзя быть привязанной. Всегда, двадцать четыре часа в сутки, открытые пути для отступления. Для пряток от людей.

Этим же утром отчего-то стало плевать на глупые страхи. На больной желудок, на Шухера – на всё. Девушка в белоснежном колпачке, напротив, проявляла живой интерес к пациентке. К свежим царапинам и разноцветным синякам.

– Ты где лазила? Ой, горе луковое, давай сюда!

Медсестра, так же больно, как и всегда, кольнула. Повязала стерильным бинтом. Вышла, как предположила Вера, с концами, но вскоре вернулась с мазью в алюминиевом тюбике. Спрашивала разрешения, чтобы стянуть одеяло, чтобы прикоснуться к ранкам. Лекарство приятно холодило, забота грела.

«Какая хорошенькая. Несите Оскар!»

Вера прикусила язык, чтобы не высказаться вслух. В мозг колом всажен образ рождественского гуся, с каким её сравнил дядя Миша. Всю ночь снилась запечённая птица, нашпигованная яблоками. Снились бесконечные коридоры, где никого никогда не было и не будет. Снились открыточные пляжи Испании, почему-то размытые разрушительным цунами. Волна-убийца кого-то наверняка забрала, да и мама никак не находилась, сколько ни зови.

Трагедия… По пробуждению, как и всегда, обнаружился забитый в углу пыльный комочек. Быть бы им. Землетрясение бы, что сравняет с землёй треклятую больницу. Какой репортаж получится! Просматривая новости по телевизору, папа выйдет из себя. Мама заплачет. Или без репортажей, без «театра»… Вера в грустную минуту дала бы врачам, кем бы они ни были, разрешение или вылечить, или ликвидировать по-тихому. Любая из крайностей, только бы без провисов. Без доноров крови и подвального чудика.

Пророчество дяди Миши с его «Обрадовали?» не сбылось. В процедурном без эксцессов. Лечащий врач расспросил по формуляру, без сучка, без задоринки. Да и медперсонал не казал подозрения. От этого душа всё тяжелела и тяжелела, а лицо мрачнело. Невидимые стены возводились вокруг Веры сами собой. Шухер не приметила перемен. Рыбак рыбака.

В обед Аяз по традиции покинул столовую в числе первых. Точно вызвался местным надзирателем – хмурый и жуткий. Каково же было его удивление, обнаружь он в коридоре кого-то ещё. Да не просто кого-то, а ту самую девчонку, что пожадничала пятью рублями. Что едва не придушила его собственным воротом.

Вера тёрлась у выхода из отделения. Скрестила руки на груди, едва заметно поманила к себе. Мальчик не спешил. Плавно покрутился, поглазел на потолок, выгибаясь в спине. Минуту спустя Вера была вознаграждена за терпение шаркающей походкой в свою сторону. Не похоже, чтобы как-то смущался или опасался. Не вменял предчувствие угрозы. Казался даже компанейским, как тогда, у магазина.

– Пошли.

Аяз надул губки, выказывая сомнение. У Веры в арсенале был и подкуп, и шантаж. Но она, уставшая от свалившегося на неё груза, обратилась к другому:

– Пошли, говорю, – и, не дожидаясь, зашагала к лестнице.

Опустила плечи, услыхав, как, пусть с задержкой, тот последовал за ней. На пролёте поравнялись. Вера так и держала руки скрещенными. Обнимала себя. Косилась, рассматривала. Осоловелый взор, перевязанная голова. Свежий бинт стягивал затылок, кончики ушей и лоб. «Ёжик», чёрный и блестящий, торчал во все стороны. Цветок в горшке. Внутри – одна гниль.

«Их кровь четвёртой группы, кусочки твоих мозгов в лекарство выжмут. Чтоб богатеи жили долго и оставались молодыми. Вам хана, и тебе, девочка, в первую очередь».

«У хулиганов, выскочек то, что они ищут. У каждого десятого есть это».

«Тебя такую до дна выпьют и черепушку выскребут!»

– Слушай, – неуверенно начала Вера. – Ты точно не брал мой мобильный телефон?

Кивнул. Движение шеей приносило боль, но он всё равно кивнул. Девчонка куснула заусенцы. Хотелось кричать и драться. Кому верить? Себе. Сотовый умыкнули, потому что диковинка? Или чтобы не могла звонить, кроме как с поста, под присмотром?

– Я не хотела, прости.

Аяз не принял лживых извинений. Создавалось впечатление, что он в принципе сейчас не слышал её. Что все вербальные знаки она интерпретировала в свою пользу напрасно.

– Крепко спишь, кстати. Стою над тобой – вообще не замечаешь.