Больная

Улыбнулся глазами. Все страхи забились в угол, задавленные его светлым ликом.

– Психологом, – повторила Вера. Стоило это сделать, и розовые очки разбились стёклами внутрь. Вырвалась. – По-вашему, я сумасшедшая?

Он оглядел её, как оценщик искусства. Плечами пожал.

– Да нет, не похожа.

Вера уже хотела заявить, что, в таком случае, ей пора. Но Филин, очаровательно усмехнувшись, постучал указательным пальцем по виску. Заговорщицки доложил:

– Все болезни отсюда, Вер, – и без предупреждения грохнул дверью кабинета. Довольный шалостью, повернул ключ в замке. – Жду тебя завтра. Не затеряйся нигде. Не вынуждай искать. Я после операции. Мне тяжело подниматься.

Филин направился куда-то, прихрамывая на правую ногу. Вера не стала задаваться вопросами. Подождала, нацепила рюкзак. Один поворот, другой. Охранник на посту читал газету и слушал радио. Беглянка замялась, чем не нарочно привлекла его внимание.

– Мне там к маме выйти. Вещи забрать.

Усатый тип, недовольный тем, что его отвлекли, махнул:

– Ну, так иди. Что от меня надо-то?

Даже несколько оскорбилась. Тут как-никак побег века, а всем всё равно. Охраннику фиолетово, Филин её блужданиями поинтересовался вежливости ради. Внушает сомнения.

– Никаких сомнений, – одёрнула она себя. – Шиш вам, а не Вера!

Воинственный настрой так и не нашёл выхода. Возомнившая себя героиней фильма гордо вышла на крыльцо, гордо спустилась. Воровски заозиралась, мышкой обогнула пышущие цветом клумбы. Мир предавался неге умиротворения. Слаженный, несокрушимый, гранёно-стеклянный беззвучно гудел низким звоном. Точно стройный хор бокалов, на каких играют музыканты, изящно и странно. Один единственный чужеродный элемент разладил консонанс. Рядом с Филиным, безупречным и свежим, Вере собственная одежда, да даже волосы и кожа ощущались какими-то грязными, жёсткими. Теперь же всё вокруг, каждая травинка, каждая пылинка, существовало по своим правильным, нормальным сценариям. Подчинялось единому коллективному разуму. Заимело тысячи, миллионы глазок и смотрело. С презрением смотрело на единственную Вселенскую ошибку. На круглую дуру.

Взвизгнула калитка. Никто не выбежал на звук. Птицы – лесная сигнализация, разве только верещали наперебой, и те далеко-далеко. Вера немного покачалась на воротах, склонила голову. Всё равно вышла. Придётся принимать последствия решения, насколько бы негостеприимным сейчас не казался прежде уютный, загадочный лес. Бескрайний. С волками и бешенными хомяками.

Распутье – муки выбора. Направо – на Москву. С мамой приехала оттуда, туда же укатила Лиз. Вера свернула налево. Главная задача – скорее попасть в какой-нибудь населённый пункт. Если, кто знает, отправятся в погоню, в дикой местности поймают на раз-два. На улицах же можно затеряться, запрыгнуть в автобус или электричку.

«Березняки нам по пути не встретились. Значит, в этой стороне. Больше негде».

Мужественно признав, что сейчас она одна себе опора и поддержка, девочка прикрыла лицо руками.

– Боже, выручи. Ещё разок. Последний.

Сама того не ожидая, в ту же секунду разрыдалась. Неосторожная, предалась неконтролируемой истерике. С заиканиями, прихлёбами и гнусавыми завываниями. Безутешное одиночество, непринятие и ответственность выворачивали душу наизнанку. От надрыва заломило кости.

Слепая от слёз, Вера спотыкалась, но шла. Пинала воздух. Сдерживаемые вопли рвали глотку. На такой концерт точно зрители найдутся. Не хватало так глупо выдать себя. Какой позор на сдачу госпоже Фортуне! Урчание желудка, обыкновенно омрачающее момент, сейчас, в минуту слабости, выручило. Вразумило.

– Чего тебе? Чего? – обратилась к нему мама-Вера. Махнула. – Тут никого! Не перед кем. Хоть подохни – мне плевать.

Живот как почувствовал – хозяйка развязала себе руки. Верит в то, о чём толкует. Неинтересно. Вот и смолк.

Верное ласковое солнышко предпочло компании ребёнка лес. Подлая изменщица необратимо поползла в холодные объятия колючих крон. Ни просьбы, ни угрозы не отсрочат ночь под открытым небом. Ночь с докучливой мошкарой, мокрой гнилостно-минеральной землёй. Зудящий, изводящий на «нет» кошмар воображения и физических неудобств.

Пусть до темноты было ещё, как до Березняков. Пусть у всякого, окажись он в «золотой час» в столь живописном месте, дрогнет сердце, очарованное волшебством момента. Вера же, не понаслышке знающая о тяготах походов, сейчас ощущала себя запертой в узком лабиринте. Зябкий сосновый пар душил. Мягкий свет чертился синими тенями, рябил. Бунтарский дух свободы задавился нарастающей тревогой. Победа!.. а не отвлечься. Не настроиться.

Своеобразной эмоциональной разрядкой выступал шорох шин по асфальту. Рефлексы жалили, немедленно уводили с пути. Дорога проложена на насыпном возвышении. Чаща брала своё, отхватив спуски под кусты. Заблаговременно услыхав автомобиль, Вера рыбкой ныряла в заросли. Притаивалась, как солдат в окопе. Всё бы отдала, чтобы подвезли. Но кто эти люди со стороны больницы? Кто и те, кто туда едет? Не за ней ли?

Острая боль в животе согнула пополам. Вера не поняла, как рухнула на колени. Со всем её послужным симптоматичным списком, такого прежде не испытывала. Разве что во сне, где резали на-живую. А сейчас в реальности как секирой рубанули. Слишком резко, адски больно. Вера не испугалась, но смутилась. Не верилось, что стресс тому виной. Что действительно не ранили.

Обламывая гибкие ветки кустового клёна, с горем пополам поднялась. Чуть ли не на четвереньках взошла на дорогу.

– Дойду.

Упрямая отметила – лишь сейчас вернулась ясность взгляда. Собственный голос «оброс мясом», как если бы сказала сама себе на ушко. Просохли краски жизни, разрослась трёхмерность окружения. С кровью в полость черепа прыснули древесные запахи. «Очередью» прошили.

Плохо и легко. С упоительной грустью Вера принимала происходящее с ней, будто не с ней. Как её невесомая ладонь легла на затылок. Как изо рта по подбородку потёк жалобный, неуместный для девочки стон. Немеющие ноги заплелись, повели по кривой. Стыдно не узнать обморок заранее. Не подготовиться. Асфальт кругом – голову расшибить. Никто не поймает. Не поддержит.

День 9

Вера не любила звёзды. Бывало нравились, по настроению. Однако сколько ни лукавила, не разделяла всеобщего восторга от огненных брызг в черноте. Взять объеденный гусеницами листик, заслонить солнце – то же самое в миниатюре. Велика хитрость! Так даже красочнее! В жилках и продырявленных пластинках переливаются оттенки малахита. А пустота космоса – что? Луна меняет цвет редко, светит слабо. Отдаляясь от горизонта, худеет и бледнеет.

Вера не любила звёзды. Они походили на людей. В массе своей, исключая полярные, скучные и блёклые. Они одни, эти звёзды, в итоге остались с ней. Вера слабо улыбнулась им. На манер романтичной особы протянула руку навстречу Млечному Пути. Ток прожёг локтевой нерв, мизинец дрогнул… на этом всё. Конечность так и осталась лежать под боком бесполезным придатком.

Плоский небесный купол, на самом деле, штукатуреный потолок. На белом фоне белоснежные звёзды. Они мерцают, как настоящие. На сетчатке глаза наверняка. Прикроешь веки – голова гудит и кружится, точно на карусели. Тут уж не до звёзд. Не до луны – стеклянного шара-плафона цвета топлёных сливок.

Глазные яблоки несмазанными шестернями пока поворачивались исключительно вправо. Наскучил вид на потолок? Пожалуйста – вид на дверь, на оцарапанную руку с капельницей. Вера поморщилась. Прозрачная жижа по ощущениям лилась не в кровь, а прямо на язык. Солоновато горчило. Подташнивало. Вопреки боязни, теперь-то вырвала бы иголку без колебаний. Беда – тело парализовало. Точно ногами пинали.

Может, и пинали. Всё равно не осмотреться. Шею заклинило, как и остальное. Стало бы страшно, приди на помощь подружка-апатия. Но с ней звёзды, и только. После обморока на обочине Вера как повзрослела. Постарела. Очнувшись в стенах больницы, в одночасье преисполнилась детской мудростью и смешной печалью настолько, чтобы захотеть умереть по-настоящему. Чтобы гибель нашлась избавлением, пресекая на корню несокрушимые, воспитанные книгами истины о добре и зле.

Дверь пришла в движение. Незнакомка внесла в одиночную палату очередную бутыль. Вера, чтобы не сорвало «крышу», вознамерилась придерживаться тактики послушания. В конце-концов, не в канаве, доедаемая волками – в чистоте, под одеялом. Сердце смягчилось от утешительного вывода – понадобилась кому-то. Оказалась нужна. Но обида за провал побега клокотала желчью в пересохшем горле, хрипом крошилась:

– Дрянь.

Молоденькая студенточка в новенькой униформе, не различила, оскорбление это или жалоба на лекарство. Обидеться на всякий случай не получилось. Верочка, у «своих» с недавних пор прозванная Язвой, прославилась завидным любопытством вкупе с буйным нравом. Последние дни в ординаторской регулярно кто-то да интересовался за чаем, не выкинула ли чего новенькая из терапевтического? А сейчас эта девочка, прикованная к койке немощностью, не вызывала ничего, кроме сострадания. Приставленная к ней медсестра, помня наказ, сосредоточилась на работе.

– Отравители. Уголовники, – с трудом выговаривала Вера.

Такую пощёчину девушка не стерпела. Влюблённую в медицинское дело больше прочего злило невежество. Поспешила защитить свою клятву:

– Это противоядие. Я лечу тебя.

Раскалывающуюся на части голову посетила догадка:

«Противоядие? Значит… был яд. Противоядием лечили. Каждый день таблеткой выдавали или, чёрт его знает, уколом ставили, чтоб далеко не ушла. Вот чего мне теперь так… так…»

Белки порозовели от вздувшихся капилляров. Пока Вера силилась на членораздельную речь, медсестра перелистывала историю болезни.

– Как живот?

Злое пыхтение позабавило лучше всякого ответа. Но тут же камнем на сердце студентки легло неотложное обязательство. Отсрочивать некуда.

– Вер, пришли твои анализы крови. В общем, подозрения подтвердились. Завтра тебя прооперируют.

Реакция на это заявление отменяла необходимость операционного вмешательства. Потому что с мёртвыми подобное проворачивает один лишь патологоанатом. Новость почти убила – вышибла воздух из груди. Как громом поражённая, Вера таращилась на медсестру. Немигающий взгляд потухших от боли глаз потемнел, мурашками забрался под медицинский халат. Жути добавила скрипучесть сорванного голоса:

– Я первая… вас как свиней перережу.