Сведи меня в могилу

Вини.

Он.

Глаза застелила туманная пелена. Признание встало комом в горле. Ни слова вымолвить, ни вздохнуть.

Дидье устала. В любом случае, он заслуживает уважения. Честности.

– Это был последний раз, – произнесла она ровно. Положила холодную ладонь поверх его кулака. – Будешь отсвечивать – пеняй на себя. Наши, к слову, ищут претендента на роль подмастерья Саратовского Донни Гого[30 - Донни Гого (в тридцатом веке) – наркобарон, столь же знаменитый, как Пабло Эскобар.].

Тот вздрогнул, но она уже отпустила. Ушла, не обернувшись.

Всю неделю Богат отводил от себя дурные мысли. Старания шли прахом. Через сны прорывался один и тот же кошмар в самых извращённых интерпретациях. Бессонница и ничегонеделание в четырёх стенах в компании с храпящим бомжом оказались сродни пыткам. При том, что каждый день вынужденного промедления только усугублял положение главного неудачника года. Ведь когда он, наконец, выйдет… Кто его будет там ждать? Что?

Выдержка подводила. Когда совсем невмоготу, орал на соседа, жаловался на давление. Выделили из аптечки то самое успокоительное. В такое же он добавил Стресс-Д своей жене, а после убил её. Злополучный бутылёк разбился о стену камеры. За буянство суток не добавили, но при комиссии пожурили. Штраф выписали.

«Поборники».

Пока то, пока сё – задержали ещё на денёк. Затем ещё на пару часиков. На девятый день после «смерти» Вини Богат ступил на крылечко участка. Пусть у ворот стоял Угунди, отпущенный нотариусом, вдовец не спешил. Потому что возле тачки, играясь с ключом зажигания, его поджидал тот самый гаишник. И ухмылялся так гаденько. Но пусть подавится. Теперь-то у Богата есть телефон.

Через полчаса к нему подошёл парнишка в чёрном. Пожали руки. Незнакомец занял водительское кресло. Права с ним, документы в порядке, тест на трезвость на КПП прошёл. Хмыкнув, охранник выпустил их.

Богат распинался в извинениях. Объяснялся. Благодарил, что, несмотря на всё, сразу ответили на звонок и согласились прислать своего водителя, чтобы больше без казусов. Клиентоориентированность – как она есть. Для бандитов они чересчур великодушны. Но, по законам жанра, сдержаны и неразговорчивы. Парень по завершению чужого монолога только кивнул, набирая скорость. Первый раз за рулём настоящего Угунди. Хорошая машина.

Их преследовал крузак. Притормозили на пустыре, за городом. Богат вынул из сидения лазерную указку, не переставая хвалить себя за предосторожность (за документами Вини полицейские лазили в бардачок, а его карманы прощупали дважды), молча передал другому водителю через окно. Те вырвались далеко вперёд, а Угунди покатил следом.

Всё просто. Кладбищенский сторож и камера на его домике засекли только чужую машину с палёнными номерами и пассажира с лучом в руках, прежде чем были разрублены на куски. Это единственный способ ликвидировать «объект» на большом расстоянии для тех, кто не может похвастаться меткостью… Ну, и чтобы без взрывов. Современные кладбища, по сути, мало чем отличаются от древних. Участочек в лесу или берёзовом колке, обнесённый ржавым забором. Здесь самые тихие соседи, а рядом никто не селится. И воровать особо нечего. Вот только оставили очередного пьянчужку за порядком следить.

Следующий шаг – к воротам, брыкаясь на кочках, доплелся Угунди. Пособники вручили орудие убийства заказчику, погромили в избушке, через уведомление удостоверились, что денежные средства переведены, и на своей тачке удалились в закат. Богат остался со всем этим один.

С Вини один на один.

Просёлочная дорога обладает голосом. Под колёсами она шуршит травой, хрустит сухими лиственничными иглами и мелкими ребристыми камушками. Голос леса – сокровище его. Летним днём тайга – особенный охотник до пения. Жучки, паучки, цветы, тополя, ели – у всего свой голос. Все переговариваются, талдычат, шепчут, истекают, хрупают. Все, кроме Вини. Инородный элемент живой яркой картины. Свежий воздух, окуренный пылью и горечью полыни, изливается ветром на её лицо, шею и грудь. Кружево солнечной юбки скользит по коже. Восставшая из мёртвых, отвыкшая от всего, кроме темноты и грязи, всё видит, всё чувствует, тоньше, чем при жизни. Вот только ни на что не реагирует. Даже глаза не щурит, так и держит веки полуприкрытыми. Весь мир шорохом листвы, синичьей арией, скрипичной партией кузнечиков поддержал рассказ Богата. Поругал судьбу за жестокую шутку. Утешил смельчака за упорство и находчивость… Весь мир, кроме Вини.

Она слышала. Запомнила. Теоретически, даже могла бы высказаться.

«Но почему… – колол осколок личности. – Почему?..»

Как долго будет мучать его? Поглядывал на неё, больше не говорил. Потому что следом должно идти «Прости», а оно стало бы фатальным. Рано. Разобьётся ещё.

Ехать с ней в одной машине ему неприятно. Находится рядом – неприятно. Долг помощи укрепляла истина – это его вина. Но почему-то взгляд, как привязанный, возвращался к полутрупу. Художник для этого портрета не отыскал карандаш телесного цвета. Зато не поскупился на чёрный, бурый. Помешанный на уродстве. На лопнувших капиллярах. На «бороде» из крови. Больной ублюдок.

Ощущая отвращение супруга, та не смотрела в его сторону, но и не жалась от унижения в угол.

«Скоро проснусь».

Ток пробежал по плечам, ужалил раненые пальцы. Нет, это мороз по коже. Люди называют его мурашками, хотя больше похоже на дождь. Взору открылась прогалина. Сосново-еловые заросли плотным кольцом окружали потемневший от времени бревенчатый сруб. Два этажа, маленькие окна. Дом компактный, добротный, жилой. В него вложили любовь и деньги – некто, презирающий помпезность и праздность, разглядевший в бремени жизни ценности уникальные. Настоящее. Уединение.

Вини с трудом поднимала красные глаза, с каменного фундамента к укрытому шапкой цветущего мха охлупеню. Начинала догадываться. Образ отца в её голове, прикорнувшего за столом на дачной веранде, отсалютовал рюмкой:

«Здоровеньки булы!»

Из-за дома на подъездную тропинку (если можно таковой назвать притоптанную траву) вышла девушка. Одета в спортивное, волосы собраны в куцый хвостик. Полненькая, на лицо хорошенькая. Угрюмая. Скрестив руки, облокотилась на столб, подпирающий козырёк крылечка. Через лобовое стекло смотрела Вини прямо в глаза. Богат, ухнув, взял жену на руки. Ноги подкосились, повели назад – удержался. Понёс в дом. Поворочав ключом в навесном замке, с ноги открыл дверь.

– Где вас только носило? – выказала недовольство незнакомка.

Первый раз такое, что приехала на место раньше тех, кто вызвал. Переступила порог в тот самый момент, когда мужчина бросил раненую на диван. Приземление вышло жёстким, но тут уж ладно. Богат пытался отдышаться. Потряхивало всего. Ещё немного, и сможет передвигаться лишь ползком.

Моментально настроившись на рабочий лад, доктор навис над Вини. Послушал пульс. Раздвинул веки, вглядываясь в зрачок. Под светом сузился. Её пальцы не отличались врачебной чуткостью и женской нежностью. Оттого ещё необычнее отсутствие реакции. Ресницы не дрогнули от прикосновения.

Богат по пути на кладбище позвонил домашнему безлицензионному врачу знакомого друга и сказал, якобы его жену держали взаперти. Как так вышло – опустил, и та, к счастью, не интересовалась. Деньги за выезд-то хорошие, с щедрой надбавкой за молчание. И вроде ладно, но что-то не похоже на простое измождение. Поэтому, прощупывая пациентку, не могла не спросить между делом:

– Что было-то? Пытали?

Тот не ответил. Доктор отвлёкся. Пальпация живота вызвала непроизвольные спазмы желудка. Рвало ничем. Только кровавые ниточки тянулись с губ на тёртую обивку.

– Ладно. Жить будет. В душ надо бы.

Богат обтекал в кресле. Немая мольба в глазах и палец, указывающий наверх, намекали, что помощничек из него сейчас так себе. И будет. Бывшей медсестре не привыкать.

– Так! – гаркнула она, чтоб полудохлая расслышала. Схватила под руки. Поволокла. – Пошли! Пошли-пошли! Давай. Шагай. Шагай же! Что ты, в самом деле? Ну, топ-топ.

Какой тут топ-топ? Вини, правда, старалась. Выдрессированная в детстве реакция на родительский повелительный тон проявилась шорканьем пяток по паркету, балансированием. Но не получалось. Не держалась. Для того чтобы заново научиться ходить, эта нянечка дала ей слишком мало времени. А результата требует немедленно.

Грубая, усадила на холодный кафельный пол ванной комнаты, стянула с девушки платье. Вини ахнула, затряслась. Что это? Холодно, остро, мелко. По макушке, по спине. Щекочет шею и за ухом.

Вода.

Это вода.

Душ.

Подняла правую руку. В полиэтилене, туго обмотанном выше запястья скотчем. Капельки бьют, но не щиплют. Чужую ладонь, умывающую её лицо, обожгла горячая слезинка.

«Я голая».

Как унизительно. Не хватает сил.

– Ну, давай сама? Что как маленькая?

«Зачем? Не трогайте меня. Отстаньте».

В самом деле, по опыту женщины, в эмалированной ванне сидел запуганный ребёнок. Как в том эксперименте, где серое вещество с мозга пса соскребли, и он вёл себя, как щенок. По психиатрии тройка была, но в педиатрии бывшая медсестра чего-то да смыслит. Жалко. Но медикам чуждо сочувствие. Это всего лишь работа. Всего лишь человек. Жива же – остальное зарастёт, как на собаке.

Обтерев полотенцем, приодев в ночную рубашку, проводила пациентку обратно в гостиную. Заняв единственный в этой комнате стол, погремев склянками в своём рюкзаке, не глядя, протянула Богату исписанный листочек.

– Здесь не всё. В город за последним съездите. Надо перед сном принимать. Обязательно.

Тот не удосужился даже кивнуть. Значит, не примет.